На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Они соратники по подполью, — вставил Трифонов, показывая взглядом на Весо. — Старые боевые товарищи…
— Было, да быльем поросло, — сказал Весо. — Значит, будем считать, что все в порядке?
Все разом кивнули, Весо поблагодарил, и врачи гуськом вышли из кабинета. Остались только Весо, Трифонов да главврач — он не понял их желания поговорить с глазу на глаз и слушал так внимательно, будто хотел выучить наизусть каждое слово.
— Насколько я знаю, вас подробно информировали о случившемся, — начал Трифонов. — Следствие закончено, готовим выводы.
— Ага, — сказал Весо. — И какие же?
В глазах его маячила насмешливая искорка.
— Разумеется, прежде всего политические. Но и моральные.
— Не знаю, какими будут ваши выводы, но, очевидно, нам есть над чем задуматься. Во-первых, разве этого человека не знали раньше? Сведения показывают, что он уже давно распоясался. — Весо искоса глянул на собеседника. — Во-вторых, оружие. Как это вообще возможно?
— К сожалению, оно у него осталось еще с антифашистских времен. Служебный пистолет он давно сдал.
— А вы лично знали этого Еньо?
— Бегло.
— А когда его решили лишить звания, вы с ним не беседовали?
Трифонову наступили на больную мозоль: это неприятное дело он перепоручил другим.
— Это мое упущение… Я был очень занят, да и кто мог предположить…
— Еще один вопрос. Правда, что когда-то в той же корчме Еньо уже угрожал Няголу?
«И это знают…» — подумал Трифонов.
— Увы, правда. Это стало известно в ходе следствия.
— А были тогда в корчме коммунисты?
— Двое.
— И промолчали?
— Они не придали этому значения, к тому же один из них туговат на ухо.
— А говорят, что Еньо кричал, как сумасшедший.
Трифонов тщетно поглядывал на главврача.
— Да-а-а, — протянул Весо. — Все мы крепки задним умом. Вы, наверное, знаете, что говорят в народе: человек пал от рук своих же?
Это переполнило чашу: раз в центре и до этого добрались, значит, последуют выводы.
— Эти россказни исходят от определенным образом настроенных людей, — осторожно возразил Трифонов.
— Настроенных, говорите. Это еще как сказать Вот я, например, как только обо всем узнал, сразу подумал то же самое… А вы нет?
— Признаюсь, нет, — Трифонов ерзал, как на угольях. — Все было так неожиданно, что я не успел проанализировать возможные последствия.
— Понятно, — неопределенно сказал Весо и спросил: — Вы упомянули о выводах. Что вы имеете в виду?
Трифонов снова запнулся: начальство сыпало соль на живую рану.
— Мы еще не уточнили, но, очевидно, начнем с парторганизации села. Проведем собрание, заседания, разберемся во всем досконально. Виновные будут привлечены к ответственности.
Первый человек округа говорил с частыми паузами, перебирая в это время в памяти людей, среди которых неожиданно мелькнула фигура Топалы. Этот крупный, чуть неуклюжий человек — не сторонний во всей этой истории, наоборот, его дружба с Еньо известна, как известны и настроения Топалы и его маленькой группки неподдающихся. Сам Трифонов осведомлен по этой части до малейших подробностей, даже комичных, как например, происшествие с последней начальнической формой Топалы, служившего в окружном хозяйственном предприятии. Вдень выхода на пенсию Топала публично срезал с кителя все пуговицы и знаки отличия, собственноручно пришил обычные пуговицы и в таком классически упрощенном мундире ходил довольно долго, — это производило впечатление.
Случай столкнул их как-то лицом к лицу. Это было на одной конференции. Топала подкараулил его, оглядел тяжелым взглядом, снисходительно кивнул и потащил в угол. «Трифонов, — начал он медленно, — задачи экономики — само собой, однако я хочу тебе сказать, что есть задачи поважнее и по-большее. — Топала попытался было поправить большой, с огромную луковицу, узел галстука, но только совсем его перекосил. — Ты молод, делаешь карьеру, однако смотри вперед. До свидания».
Помнится, первой его реакцией был гнев. Но потом, поразмыслив, он решил оставить дело без последствий. Во-первых, всем известно, что Топала отдал борьбе много сил, не дрогнув под пытками и не испугавшись приговоров. Не меньшую трудность представлял и характер этого человека — дьявольская смесь верности принципам и тяги к лидерству, жажды власти и умения настоять на своем причем эти самые принципы он проводил в жизнь сообразно собственному их пониманию. Вся сложность была в том, что в конечном итоге Топала был искренним, хотя умел хитрить и остерегаться. Сбитый с толку переменами, он казался в новое время одиноким кряжистым дубом с мощным стволом и сильными корнями, но с высохшими ветвями, с которых опадает листва. Потеряв всякие ориентиры он то глядел прямо на солнце, то поворачивался к нему спиной, задетый за живое, сберегая свой самый главный орган чувств, в котором были и сила его, и слабость — веру. Его зоркий, но невежественный взгляд подмечал каждую ошибку, каждый неверный ход, заставляя его страдать и злорадствовать одновременно, и не было на всем свете силы которая могла бы его убедить, что изменились не принципы, а сама жизнь.
Частично из личных наблюдений, но больше из других источников, Трифонов знал о компании, собиравшейся на даче Топалы, затерявшейся наверху, в виноградниках, знал и о том, что Еньо был постоянным посетителем дачи. Теперь он понимал, что недооценивал положение вещей, что внешне дисциплинированное поведение Топалы, его регулярное участие в собраниях, воскресниках и демонстрациях, скромный образ жизни и искренние заботы о районе, в котором он живет, уважение, ко-торос он снискал к себе на этой почве — лишь одна сторона медали…
Весо внимательно слушал Трифонова, объяснявшего, какое влияние оказывали на Еньо люди вроде Топазы, не называя однако имен. Этот тип людей ему был знаком еще со времен подпольной борьбы. Обычно, это были бурные натуры, все принимавшие близко к сердцу, не склонные к продолжительному размышлению, люди действия. Нужно отметить одну важную особенность: большинству их свойственна орлиная зоркость к жизни и странная слепота мышления, крепко-накрепко держащегося нескольких честно воспринятых общих истин — голых и неприступных, а потому неизменных. Эти люди знают жизнь во всей ее горечи, они угадывают ход времени и его направление, но не понимают и не способны познать его внутреннюю суть, то есть характер эпохи. Еще более странно, что именно в их среде — в силу причудливого сплетения честолюбия, воли
