Капитан чёрных грешников - Террайль Пьер-Алексис де Понсон дю

Симон же тем временем думал про себя так:

"Хоть он и сбрил бороду, а я голову готов заложить, что это тот самый коробейник. Непонятно, однако: как это коробейник сделался маляром? А еще непонятней, почему он мне не признался, что был коробейником".

Мы уже говорили: Симона давно терзала печаль от того, что господина де Венаска арестовали у него в доме.

Как это было — мы уже рассказывали.

Когда в домик паромщика вошел коробейник, сам Симон был с Анри в верхней комнате.

Так что он коробейника тогда не видел, а тот почти сразу же вышел с бригадиром жандармов на улицу, рассказал ему, что здесь тот, кого искали жандармы, и немедленно скрылся.

Так что Симон знал коробейника по одной-единственной встрече: когда они со Стрельцом дожидались у него ночью почтовой кареты в сторону Альп.

Так что Симон был печален и часто, вспоминая Анри, думал так:

"Ведь его у меня забрали… Если с ним будет беда — я окажусь виноват…"

Теперь его беспокойный ум принялся, сам не зная, почему, все сопоставлять. Он вспомнил, что они со Стрельцом тогда ночью много говорили про черных братьев, а два дня спустя черные грешники возьми да и появись.

И Симон все глядел и глядел на Рабурдена, а тот, кажется, начинал уже из-за этого нервничать.

Николя без конца подливал гостям — но сам, как заметила его свояченица, пил очень мало.

Почему?

Да потому, что вино развязывает язык.

Рабурден говорил ему "ты", на "ты" перешел и с Симоном.

В таком свойском разговоре Симон опять сказал:

— Ну признайся, ты же был коробейником.

— Да что эта скотина тут мелет? — воскликнул Рабурден.

Мизе Борель заметила, что лицо ее зятя дернулось, как от нервного тика.

— Каким еще коробейником, Симон? — спросил он с удивленным видом.

— Уж я знаю, каким, — сказал Симон. От вина он стал упрям.

— Да что же ты знаешь?

— Вот этот человек был раньше коробейником.

Рабурден рассмеялся.

— И будь здесь сейчас Стрелец, он бы его тоже узнал.

— Какой такой стрелец?

— Человек один из Кадараша, кличка у него такая. Он тогда с нами всю ночь проговорил. Мы еще говорили про черных братьев.

Николя рассмеялся. Жена ничего странного в этом смехе не нашла, а вот свояченице он показался немного деланным.

— Ох ты, — воскликнул он, — тут еще и черные грешники!

— А что? — возразил Симон. — Они недавно много шума наделали.

— Больше не наделают, — сказал Рабурден.

— Откуда нам знать?

— Так их всех убили.

— И это кто еще знает…

— И капитана у них не осталось.

Симон вздрогнул.

— А ведь и правда, — равнодушно сказал Николя Бютен. — Ведь посадили, кажется, капитана?

— Кого-кого? — не поняла мизе Борель.

— Капитана черных братьев.

— Ну да… — сказал Рабурден. — Дворянина одного… с той стороны Дюрансы…

— Его самого.

— Как бишь его зовут-то?

— Господин де Венаск, — сказал Симон. — Только это еще доказать надо.

— Что доказать?

— Что он и есть капитан.

— Черных братьев?

— Черных братьев. Не доказано это.

Николя Бютен расхохотался.

— Я эти дела не шибко хорошо знаю, — сказал он, — меня же тут не было, когда все это случилось, но одно я знаю наверняка.

— Что ты знаешь?

— Что просто так человека в тюрьму не сажают.

Симон покачал головой:

— Ну, посмотрим, посмотрим…

— Да что вы все об этом разбойнике? — спросил Рабурден. — Невеселый у вас пошел разговор.

— Это не я, — откликнулся Николя Бютен. — Это все Симон.

— Ну, вы уж извините, — сказал паромщик. — Что ж, ужин мы доели, да и пора уже мне идти.

Тут как раз большие часы в ореховом футляре, стоявшие в углу, пробили восемь, и Симон подумал:

"Уж не знаю, чего от меня хочет старый жук-советник, а надо к нему зайти, раз уж обещал… Отсюда до Ла Пулардьер ходу с четверть часа, не больше".

И Симон встал из-за стола.

Ни хозяин дома, ни Рабурден, ни женщины удерживать его не стали.

От его слов про черных братьев повисла неловкая пауза, как говорят в театре.

Симон был не пьян, но чуть-чуть подшофе; уходя, он хлопнул Рабурдена по плечу и сказал:

— Об заклад бьюсь: когда-нибудь ты признаешься, что был коробейником.

И ушел.

После его ухода разговор не клеился.

Госпожа Бютен сидела грустная, сестра ее, должно быть, очень устала.

Рабурден не говорил ни слова, а Николя стал мрачен и задумчив.

— Ладно, зятек, — сказала вдовушка, — покурите тут, выпейте кофе, а я уж пойду. Посмотрю, спит ли мой мальчик.

Алиса Бютен встала из-за стола и пошла следом за ней.

Рабурден и Николя Бютен остались наедине.

И смотрели они друг на друга не как веселые собутыльники, а как люди, которым предстоит подвести баланс в каком-то запутанном счете.

V

Николя с Рабурденом смотрели друг на друга.

Казалось, ни один не решается заговорить первым.

Николя смотрел как-то тревожно и, видимо, волновался.

Рабурден потихоньку тянул рюмку фруктовой водки.

Наконец Николя стукнул кулаком по столу и спросил:

— Больше ничего не хочешь сказать?

— Ничего, — с ленцой ответил Рабурден.

— А надо бы!

— Лучше ничего не говорить, чем говорить глупости.

— Это ты про меня?

— Да как сказать…

— Не понял?

— Болтаешь ты много.

— Эй, мэтр Рабурден, — сказал Николя, — ты мне не груби!

— А я тебе больше не подчиняюсь.

— Как знать!

И Николя так сверкнул глазами, что Рабурден при всей своей дерзости невольно потупился.

Но, потупившись, все-таки проворчал:

— Мог бы и не звать его в гости.

— Кого?

— Паромщика.

— А что тут такого?

— Ты же видел: он меня узнал, — сказал маляр.

— Ну и что?

— Другим разболтает…

— И пускай болтает. Он знает что-то плохое про коробейника?

— Да нет.

— Так говори всем, что он ошибся, и не переживай.

— Плохо все это закончится.

— Брось!

— И мне бы надо отсюда сматываться.

— Сматывайся на здоровье, — сказал Николя. — Тем более, жена тебя на дух не выносит. Ты мне семейную жизнь портишь.

— Только нам, извиняюсь, надо сперва рассчитаться, — ответил ему Рабурден.

— Я тебе чек выпишу. Денег у меня теперь, сам знаешь, нету.

— А ты, я гляжу, шутник!

— Я на дом сильно потратился.

— Меня не касается.

— Ну ладно. Сколько я тебе должен?

— Тридцать семь тысяч франков.

— Ничего себе!

— Мне треть причиталась, мы так договаривались?

— Так.

— Давай тогда посчитаем — сам увидишь.

— Давай, только не сейчас. Завтра, когда женщин дома не будет. А то еще подслушают.

— Как скажешь, — спокойно ответил Рабурден.

— Только тридцать семь тысяч я тебе не должен.

— Должен, должен. И пока не заплатишь, я отсюда не уйду.

— Слушай меня, — сказал Николя Бютен, понизив голос. — Когда овса в кормушке нет, кони копытами бьют. Но овес скоро будет.

— Вот как?

— Есть у меня мысль, что я теперь должен сделать…

— Хочешь опять то же самое? Опасно! Пусть хоть молодого человека сперва укоротят…

— Ничего я такого не хочу. Я же тебе говорил: впредь хочу жить честным человеком.

— Хорошее дело. И где же ты тогда возьмешь овес?

— А вот послушай.

Рабурден сел на стуле верхом и приготовился внимательно слушать, что ему расскажет Николя.

Тот начал:

— Только тихо… как бы эти не услыхали…

— Давай по-испански.

— Давай.

И Николя заговорил на кастильском наречии:

— Ты ведь знаешь, кто я на самом деле?

— А то нет? Ты сын капитана Фосийона, которого советник Феро отправил на гильотину.

— Верно, — сказал Николя. — Только ты еще не все знаешь.

— И чего же я не знаю?

— Что советник Феро облагодетельствовал мою мать, обеспечил ее старость и дал приданое сестре.