Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Твой багаж? — спросил он, небрежно цепляя носком хоботок краскопульта.
Я не собирался ему отвечать. Раз сто проигрывал ситуацию, когда он подойдет так вот и спросит, а я не отвечу. Вместо ответа наклонюсь холодно за какой-нибудь гаечкой.
Я не собираюсь ему отвечать. Но внутри меня совершилось предательство. Сдавленно, жалко оно промычало:
— Багаж мой!.. Потерялся… — и выскочило вдруг еще, уж совершенно ненужное: — Знаешь, я закончил ее. Назвал Афродитой!
— Опять за свое?
Я угодливо хохотнул. Вокруг меня все еще был розоватый туман. Голыми руками Стас мог меня взять, и он, кажется, именно этим и собирался заняться. Спасаясь, я прищелкнул намекающим языком:
— Назвал Афродитой!.. В честь, понимаешь, одной… У меня теперь, знаешь, новая девушка…
— Поздравляю! — гаркнул он и прищурился. — Может быть, они и стоят друг друга!
Что он имеет в виду? Я тупо кивнул. Проследил его взгляд. Его взгляд так и рыскал, так и обшаривал мою Афродиту. Она смутно светилась в проеме ворот. Серебристая, гладкая… Мне показалось, что слова его несли положительный смысл.
— Что, все Афродиты такие жирафы?
В том горячечном состоянии, в котором приятно носиться по троллейбусным проводам, но невероятно трудно изжарить яичницу, я никак не мог уяснить положительный смысл его слов. Но я чутьем ощущал, что она ему нравится. Я ревновал.
— Отдай краскопульт! — вскричал жалко я.
— Жирафа! Длинна, как жирафа! И зачем ты подвесил ей фару? Разве нужны фары на кроссе? А никакой новой девушки у тебя не имеется! Никакую дурищу таким багажом не заманишь!
— Отдай краскопульт! — настаивал я, не зная зачем.
— Ты же выбросил! — ледяным тоном отрезал он. И пошел себе. Деловито, спокойно, как будто что-то обдумывая. Помахивая себе краскопультом.
Вот теперь и придется признаться вам кое в чем. А то вы подумали, видимо, обо мне: что за чокнутый мужик? У него девушку умыкнули — а он общается с умыкателем как ни в чем не бывало. Краскопульт увели — он вроде как и прощает. Наконец, оскорбили творение, то, чему было отдано несколько лет, — а он ни слова в ответ! Благо был бы хиляк, а то грудь — колесом, руки-ноги — железные, мотогонщик к тому же, значит — синяков не боится! Он не чокнутый случаем?
В том-то и дело, что чокнутый!
Я хотел бы признаться вам кое в чем, но… Скажем, ветка багульника. Знаете, эти невзрачные красноватые веточки, которые продаются ранней весной? Вы покупаете эту кривую ветку с сучками, круто, странно изломанными, на которых там и сям пришлепаны малозаметные темноватые почки. Вы покупаете и дарите девушке. Потому что и вы, и она тоже знаете, что стоит поставить эту веточку в воду, как через какое-то время из букашковидных багровых пришлепок вылезут вдруг нежно-сиреневые цветки. А ведь дарите вы, казалось бы, сухие, нелепые ветки. Да о чем разговор! Какое «казалось бы»! Ведь дарите вы вовсе не ветки, а гроздья необыкновенных весенних улыбок — соцветий! Вы их — и она тоже, конечно, — уже видите наперед. Хотя никаких цветков пока нет и в помине.
Запутал я вас?
А как иначе? Как иначе мне вам признаться… А-а, все равно не поверите!
Ну вот, скажем, обмолвился я про приятеля Леню: «Кандидат физматнаук», — я сказал. А какой он кандидат, когда ему двадцать один, он мне ровесник и пока еще учится на мехмате! Но дело-то в том, что как на ветке багульника вы мысленно уже видите нежные звездочки, так… Да нет, вы не видите! Вы — представляете! Вы предвкушаете! А я знаю доподлинно. Его вижу — будущим. Я вижу: кандидат физматнаук, тощий, нервный мужчина под сорок пишет рассказ, и рассказ этот помещается в книгу, куда помещаются и эти заметки. Посмотрите в конец этой книги! Увидели? Потом я увижу его еще режиссером в кино…
Вот также я вижу и Стаса в будущем времени, который в сегодняшнем времени отбил у меня Стеллу и увел краскопульт, но если бы знали вы, каким я увидел его через четырнадцать лет! Лучше не надо. А Стеллу?
И как я могу к ним относиться иначе, если через четырнадцать лет они станут… А вот не скажу! Вы же не верите!
Конечно, я вижу не каждого в его будущем. Совершенно не вижу себя, например, в своем собственном будущем. И вообще прозрения эти накатывают совершенно случайно, но уж если накатит… А они говорят: чокнутый. Впрочем, говорят, конечно, не оттого, что знают о моей этой интересной особенности (я, естественно, не распространяюсь о ней), они судят меня по поступкам, которые им непонятны. Недалекий, доверчивый — это еще самое сладкое. Дурачок — это уже посильней. Ну и так дальше.
А я и в самом деле скорее всего недалек. Когда я с ними общаюсь, то путаюсь — с каким временем дело имею. Представьте, скажем, кто-то (не Стелла, не Стас, нет-нет) орет на меня, а я его вдруг вижу на смертном одре… Есть за мной и другое.
Может, и в самом деле когда-нибудь придут за мной санитары в белых халатах — этакая парочка бугаев с косыми ухмылками и стерегущими глазками?
А тогда… Восстановим цепочку событий. Итак, Стас испарился. Я начал в себя приходить. Что же случилось? Я был так счастлив, а он пришел и испортил. А воровство краскопульта? Нет, по какому праву он его прихватил?
Затем я пошел в мастерскую. Зачем? Не могу объяснить. Почему взглянул вверх? Чем заинтересовала меня эта грязная тряпка, свисавшая с антресолей?
Никогда не найду я ответа на этот вопрос!
Но я взглянул и увидел ее.
Можно было подпрыгнуть, но можно было и взять табурет. Я прыгнул — и не достал. Подпрыгнул еще — и только коснулся. Ах же, собака! Я кошкой взлетел и ухватил ее пальцами. И сжал их покрепче. А приземляясь, ухватил и другое: странный шваркнувший звук.
Этот странный шваркнувший звук, несомненно, не сулил ничего доброго. Он шел сверху, из-под ведра. А в ведре были тяжелые мотоциклетные цепи. Конечно, можно было отпустить вздорную тряпку. Еще можно было, приземлившись, немедленно отскакнуть. Но этот странный шваркнувший звук, словно укол, странно взбодрил во мне любопытство.
Конечно, это было странное, необъяснимое любопытство. Что-то вроде того, когда дворянин на спор закладывал одинокий патрон в зев семизарядной обоймы, чтобы, покрутив ее и приставив дуло нагана к виску, затем щелкнуть курком: пронесет?.. разнесет?..
Повисла тяжелейшая пауза, в которой я приземлялся.
Пронесет?.. Разнесет?..
Шарахнуло громоподобно.
День погас и красным золотом вспыхнула ночь. Словно огненный дождь, просыпались звезды. И следом — кромешная тьма.
Какой идиот взгромоздил на антресоли ведро?
Я вернулся из смерти благодаря Афродите. Нет, ее не мог никто завести, однако же фара («Бесполезная фара!» — говорил этот Стас) сама собой вспыхнула, и на меня хлынул поток слепящего света. Оживленный его ласковой теплотой, я приподнялся. Голова закружилась, я опустился перед ней на колени.
— О, смертный! (Мне верно послышалось: голос шел с неба.) Взгляни же: разве это не роза в металле? Не колесница, запряженная белоснежными лебедями? Не она ли, омытая пеной, — божественная жрица любви, Афродита?
Он шел с неба, этот громыхающий глас.
— Так протри свою физиономию тряпкой!
Я взял и протер. Тряпка — так показалось — пахла весной.
— А теперь поцелуй свою жрицу, благодари за возвращение к жизни!
Потрясенный, я припал к бензобаку губами. Однако почему глас небесный так подозрительно хрипл? Почему он словно ежится от щекотки? Ах, это не голос небесного наблюдателя!
— Пигмалион с шишкой на черепе! — слышу я хамское. — Чумазый создатель! Правду говорят, что ты — чокнутый!
Да, это — Стас. Я хватаю Афродиту за руль и выкатываю.
Он догоняет. Бьет меня по плечу:
— Обкатка — не дело полоумных механиков! Здесь нужны ноги кроссмена.
— Она-сс не для вас-сс, мотогонщик! — сдержанно я возражаю. Откуда вдруг выскочило старорежимное «‑сс», и сам не пойму. Но зато столько твердости оно придает! — Вам ее в жизни-сс не укротить-сс! Вы слишком грубы для дамы-сс!
— Для дамы? Все дамы мира, мальчишка, пасуют перед мужчиной с хлыстом! Все дамы мира-сс!
Он прямо-таки исходит слюной, высвистывая свое вторичное «‑сс»! Столько злости, столько напора — будто совершенно иное он имеет в виду. И я не мог не откликнуться на это совершенно иное:
— Ты заключил это, когда возил ее на заднем сиденье?
— Для тебя же старался, мальчишка! — как он вдруг заорет! — Тебе же глаза раскрывал! Этой дурище не важно, с кем ездить, была бы стальная нога, стальная рука, гибкий хлыст! Хорош же ты был со своей сиренью!
Для меня же старался? Я не верил ушам. С другой стороны, зачем ему Стелла? Зачем моя девушка, когда он в своих путается, числит под номерами? Неуверенно возражаю:
— О ком ты, парниша? Я лично толкую об Афродите!
— Так и я тоже о ней! — вопит он зарезанно. — Твоя Афродита — не она, а оно, железо, не более! Гибкий хлыст, стальная рука, стальная нога — и все дела, паренек!