Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин

— Слышишь? — вдруг произносит он и прижимает палец к губам. Я затихаю. — Слышишь? Там кто-то поет!

Я слышу гул дальних моторов, даже урчанье у него в животе. Но чтобы кто-нибудь пел?

— Это — она, — говорит с невыразимой печалью, — твоя секс-бомбочка Стелла! С букетом сирени, она напевает стихи. «И во сне, и наяву с наслаждением живу!»

Боль в ладони приводит меня в чувство. Эта подлая пружина сцепления, она впилась в кожу, как клещ! А пальцы свело; дрожащие от напряжения, они все силятся выжать из подлой пружины ее подлую душу! Он читает стихи! Эти стихи!

— Мне дышать не надоело, я к пеленкам не хочу, жить — приятнейшее дело, а что далее — молчу!

Я беру свои пальцы свободной рукой и распрямляю их по одному. Пружина прилипла к ладони. Сколупнув ее ногтем, равнодушно наблюдаю за кровью, наполняющей линии-взрезы. Откуда он знает эти стихи?

— Отнеси Афродите! — протягивает он влажную кисть. Чтоб провалиться, это — сирень!

Кладу ее в рот. Рот наполняется горечью.

— Вижу девушку в серебре. Гордый стан, лебединая шея, гладкие выпуклости…

Отважно жую горькое лакомство. Запах сирени сводит с ума. И вдруг приходит догадка. Она удивительна, но это случается: он чокнулся тоже! Но если я, случается, вижу людей в их предстоящем, то он — слышит вне зависимости от расстояний и преград. Яснослышание — так называется это. Внимательно изучаю лицо его. Лицо ненормального. Слава Богу, у него лицо — ненормального! Ненормальное такое лицо! Братишка! Он смотрит за мою спину. Оборачиваюсь и вижу эту бесстыдницу-Афродиту. Он смотрит в упор на нее и бормочет странные фразы о кофе с конфетами и девушках с босыми ступнями… Догадка крепнет во мне.

— Стас, ты классно влупился! Это — не девушка в серебристом, просто-напросто мотоцикл. Тебе надо в больницу.

Иду к Афродите, поднимаю ее, не желающую подниматься. Подкатываю.

— Будем знакомы! — щурится Стас, и в руке его новый букет.

— Стас, очумел? Просто-напросто мотоцикл!

Он будто не слышит.

— Вы любите песни, стихи? Но замуж не хочется? Конечно, зачем становиться к плите, когда вокруг все поют и танцуют?

Кручу газ. Еще и еще. Треск мотора, клубы ядовитого дыма, вопли сигнала. На лице Стаса будто бы появляется напряжение. Словно силится что-то припомнить. Ну же, Стас, ну! Просто-напросто мотоцикл!

— Я волком бы выгрыз бюрократизм! — фальшиво, но с великим старанием запевает Стас на мотив гимна Союза. Глаза его голубеют. Неожиданно обнаруживаю, что он чертовски красив: он — черный, черные курчавые волосы, синеватый налет на щеках, глаза редкостной голубизны.

— Извините! — обрывает сам себя он, — дальше не помню. Однако там, дальше, там про любовь!

— Олл райт! Надо в больницу.

Однако он будто не слышит, будто не видит меня. Опускается на колено, протягивает Афродите новую кисть — тяжелую, обильно наполненную нежно-фиолетовыми цветочками.

Афродита склоняет свою длинную шею. Когда она ее поднимает, фара облеплена влажными лепестками.

Растерянно озираюсь. Афродита натарахчивает мелодию гимна. Стас томно вздыхает. Мучительное чувство третьего лишнего. Да что же это такое?

Опираюсь на руль, забрасываю ногу в седло и… отлетаю под мощным ударом. Афродита умчалась.

— Куда же вы! — жалобно вскрикивает Стас и бежит вслед за ней.

— Только ласково, только с нежностью! — выкликаю я и тороплюсь за ними обоими.

Стая ворон с хриплым граем взвивается в небо, бешеный смерч возникает из ничего и крутит в воздухе мириады песчинок, и в который уж раз грянул гром в совершенно безоблачном небе.

— Только мягко и бережно! — Раскаленный воздух схлопывает слова, я так быстро бегу, что обгоняю его.

— Стой! — кричит Стас, видимо, мне. — Куда же вы? — видимо, ей. — На место, щенок! — а это кому?

Тучами несутся мириады песчинок, вихрем кружат черные вороны, плавно проплыла в высокой траве Афродита, мягко притормозила в ромашках, чуть постояла и улеглась.

— Только ласково, только с нежностью! И без обмана! — Я подскочил первым. — Какая приятная неожиданность, какие травы, какие цветы! — выкликаю я торопливо.

— Ф-р-р! — отвечает она, а сзади уже слышится дыхание Стаса.

— Мы любим сирень, любим стихи! — быстро говорю я. — И мы еще любим кроссить. Быстрее всех, красивее всех! — горячо я шепчу и поглаживаю, и поднимаю, и устанавливаю, примеряюсь…

— Пошел! — слышится вопль.

Афродита вздрогнула и ринулась прочь. Как я оказался на ней — не могу объяснить. Может быть, это я сначала оказался на ней, и она из-за этого ринулась прочь, может быть, я потом оказался на ней, испугавшейся окрика Стаса, — впрочем, какое это имело значение в тот момент, когда она перемахивала через замершего от ужаса Стаса?

Она перемахивала через него, и, увидев его распахнутый, как бездонная яма рот, я успел подумать только о том, что такого прыжка ему вовеки не выполнить. И что все его хваленое мужество улетучилось через это ротовое отверстие. И что глупее мужчины с разинутой прорехой на физии ничего не бывает.

Все это промелькнуло в моей голове в течение микросекунды.

Ибо в следующую микросекунду Афродита уже была далеко, а в моей голове мчалась новая мысль: отчего это она так далеко? Стас, кажется, рядом, а она, кажется, далеко.

— Поза распластанной жабы, — обронил он, опускаясь в траву. Он лег, устремив глаза в небо: волевой подбородок, крепкий нос, выпуклый лоб. Что я по сравнению с ним?

— Черт с тобой! — сказал он, глядя в небо. — Предлагаю обмен: я тебе Стеллу, ты мне — свою мотоциклетку.

Я пластался на брюхе, руки, ноги раскинуты в стороны. Как я мог ответить ему? Я стал подниматься.

И в этот момент послышался рокот. В руках моих словно пробудилась исполинская сила. Я вскричал: «А фига не хочешь?» — и, когда она проносилась мимо меня, отжавшись и оттолкнувшись руками, ногами, я взвился в небо, чтобы опуститься в седло, летящее подо мной.

Если бы…

Если бы я опустился в седло!

Повторяю: в мышцах моих пробудилась исполинская сила, я взвился в небо, и взгляд мой, подобно щупальцу осьминога, намертво присосался к седлу; падая, я устремлялся точнехонько в его эластичную вогнутость, но… что-то случилось.

Что-то случилось невероятное. Как если бы Афродита сознательно решила оставить меня в дураках (да, меня!!!). Впечатление, что она вильнула задком в самый последний момент, до этого вводя в заблуждение прямолинейностью хода, — согласитесь, невероятная акция!

Проще поверить в гипнотическую силу Стасова взгляда… Как бы то ни было, со всего маху я шмякнулся оземь, ноги разъехались, и ладони раздернуло в стороны. «Поза распластанной жабы!» — услышал я комментарий человека, безмятежно изучавшего небо.

Разумеется, я промолчал. Суставы мои не болели — вопили от боли. Я лежал животом на земле, пускал пузыри в дорожную грязь, но физическое унижение было ничем перед унижением духа: неужели и она меня предала?

— Тусуем? — утверждал отдыхающий, загорающий человек. — Я тебе Стеллу…

Чувства вскипели внезапно. Будто миллионы иголочек вонзились в дремавший мозг, биение сердца отдалось в уши, перед глазами дрожало пятно — пушистое, желтое… солнце?

— Поверь, отдавать Стеллу тоже несладко! — бормотали рядом со мной.

Нет, чувствам поддаваться было нельзя! Нужно было все взвесить, нужно искать варианты. Легче легкого было послать его на …, но Стелла! Но Афродита!..

Овладев собой, я обнаружил, что пушистое солнце, ужавшись в размерах, сгустилось в зеркальный отблеск от фары, что грохот в ушах шел от работы мотора, и суставы ломило не столько от удара о землю, сколько оттого, что на мое распростертое тело наехало колесо. Афродита!.. Она, наблюдая, склонила ко мне свою любопытную мордочку. Какого решения она ждала от меня? А она ждала, несомненно!

— Хорошо! — сказал я. — Не сейчас! — сказал я. — Я подумаю! — сказал я. — Они сами решат.

Да что же это такое? Почему они все, все так и льнут к нему? Грубому и циничному? Даже моя Афродита, которая жизнью своей обязана мне, и она словно с ума сошла от властного обаяния этого нахального себялюбца! Разве неясно им, что игра, в которую он их всех затягивает, ведет к одному — разрушению?

Слепцы! Они не ведают, что творят, не знают, что их ждет впереди.

Я, впрочем, своего будущего тоже не знаю.

Я делал свой мотоцикл, чтобы выступить в мотокроссе. Зачем это было мне нужно? Я ведь — механик. Но был в моей жизни заезд. Стас тогда работал на мотоциклах с колясками, и однажды колясочник ушел от него накануне заезда. Он спросил: поедешь? Тут еще надо учесть: я тогда был допризывник, ему уже стукнуло тридцать. И он уже был столько раз чемпионом, сколько у годовалого бывает молочных зубов. А когда у меня еще были молочные зубы — к слову сказать, он уже и тогда был чемпионом!

И вот он говорит:

— Вот нас двое. Ты — колясочник, я — за рулем. Коляска, не жестко скрепленная с корпусом мотоцикла, болтается, как … у голого бегуна. (Ну почему он так и норовит украсить крепким словцом свои речи, когда рядом стоят девушки? А они и стояли неподалеку в этот момент, это я их привел, и мне стало стыдно на миг. А им?) Коляска, — Стас продолжал, — живет как бы сама по себе, и в этом, — тут он стал говорить уже только мне, на время отключившись от девушек, — твое счастье, твой кайф! Мы работаем так: я, клоня руль, ловча газом и щелкая передачами, намечаю контур движения. Ты же, — глаза его засверкали, он приблизился, наклонился ко мне, и я слушал завороженно, — ты же, стоя на полусогнутых, подпрыгивая и пружиня ногами, оседая то вправо, то влево, правишь путь собственным весом! И мы несемся, как вихрь! Мы — кроссмены, образцовая пара, мы работаем… — Тут он опять вспомнил о подружках моих, покосился, я хотел как-то вступиться, но он: — Мы работаем с синхронностью парочки, — он поймал их вспыхнувшие вниманием глазки и подмигнул, — в процессе любовного акта! (Наконец-то! И Таня, и Нина, обе — синхронно! — вздохнули, вздернули плечики и направились в поле.) Мы работаем с синхронностью кузнецов! — продолжал Стас с напором, но девушки не обращали внимания больше, и он опять стал говорить только мне: — С синхронностью кузнецов, из которых один споро подсовывает и поворачивает, другой — вовремя бьет! — вот так он воскликнул и уставился на меня. Скорее всего то, что было написано у меня на лице, удовлетворило его, и он, подмигнув — уже мне, — вполне свойски закончил: — И тогда, котик, нас победить невозможно!