Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поднимайся! — услышал я.
— Но ты меня держишь!
— Немедленно поднимайся! — громом вторили тучи этим словам, вспышки молний освещали искаженное злорадством лицо, в грохоте и блеске холодного, иссиня-белого света я перестал что-либо понимать.
— Пивосос! — Поток тяжелой воды ударил в лицо. Я задохнулся, чихнул и мигом очнулся.
Над самым ухом надрывался транзистор, с улицы через окно доносился заливистый лай, надо мной стояла жена с кувшином в руке.
— Пивосос! — визгливо говорила она. — На чистом диване, в костюме, в ботинках? И галстук не снял!
Неизжитый инстинкт мешает лежать, когда над тобою стоят. Но все во мне возмущается, забытая злобность охватывает меня, ах, как не хочется мне подниматься!
— Сын двойки таскает из шкоды, в туалете бачок прохудился, и денег нет на меховое пальто, а квартиры нам не видать, потому что надо искать ходы-выходы, а не дрыхнуть!
Неудобно признаться, но перед штормом у меня сохнет в носу, из глаз текут слезы, я чихаю, сморкаюсь, врачи говорят: аллергия.
— Значит, не собираешься полы циклевать? — Блестя настороженным глазом, жена наблюдает за мной.
Ослабив воротничок, который безжалостно тер, я взглянул за спину жены: на полке стояла модель непотопляемой яхты с впечатляюще алым килем — друзья подарили на свадьбу! «Непотопляемая» — с горечью прочитал я название.
— Весь дом заражен тараканами! — часто и шумно дыша, жена оскалила мелкие, острые зубы.
Как они ржали, друзья-прозорливцы, желая нам счастливого плавания! Где ты, моя крепкая, спокойная женщина с ногами плотными, круглыми, точно ножки буфета?
— Тяф-тяф-тяф! — услыхал неожиданно я. Жена кинулась на меня, в глазах ее вспыхнула ненависть.
Бросился к двери. Как по заказу — звонок!
— Рыба нужна вам? — На пороге приземистая, коротконогая женщина. Ее руки были огромны, и в этих огромных руках возлежала огромная копченая рыба-вкуснятина!
— Тяф-тяф-тяф! — звучал настигающий лай.
— Кто ты? — воскликнул я в полубеспамятстве от остроты ситуации, от запаха рыбы, от близости женщины.
И осторожно дотронулся до царственной плоти.
— Пойдем! — сказала мне эта то ли рыбачка, то ли торговка.
— Туда! — сказала она, — где волны — как горы, где горы — как океан! Где жизнь проста и серьезна! — и протянула свои крепкие и надежные, словно из гладкого камня, руки ко мне.
Ох, этот лай! Этот бешеный вихрь под ногами!
— Я не могу! — быстро откликнулся за меня кто-то. Этот кто-то, сидящий внутри меня, он вдруг высунул мой язык и, облизнув языком губы, мелко сплюнул. — Жена у меня! — сказал за меня он, и в этот момент острые зубки вонзились мне в голень.
— Эта собачка? — насмешливо спросила рыбачка.
— Какая собачка? Нет здесь собачек! Терпеть не могу я собачек! — резко выкрикнул тот, кто сидел во мне.
Женщина хлопнула дверью.
Поведя шеей, как бы вытягивая ее из слишком тесного воротника, я обернулся.
Оскалив мелкие зубы, трясясь от бешенства и потявкивая, жена зыркала своими углистыми пуговками из-под обшарпанной табуретки. И имя этой собачки — Ассоль?
В один этот миг все изменилось, я увидел себя — одинокого, всеми покинутого. Яхта без команды, парусов и руля, затерянная в штормовых океанских просторах!
И только горели углями два злобных глаза-огня!
Рука моя нащупала костяную рукоятку старинного кортика. Стальной тяжелый клинок. Большим пальцем я стянул с него за спиной ножны…
Нет, он ее не прикончил. Эта возня, эти похоронные хлопоты, этот суд… Эти дети-сироты…
И он не развелся. Эти, знаете, хлопоты, этот суд, эти дети…
И он не повесился. Эта веревка, вы понимаете, этот крюк… эти сироты…
Ресторан «Детские грезы». Записки упавшего
Здравствуй, Солнце, великое Солнце!Я, ничтожная и мгновенная пылинка Твоя,неотъемлемая,говорю Тебе: Здравствуй!Говорю Тебе: Устреми луч Твоей необъятной,волшебной Энергиина меня, и Я — обещаю Тебе! — зеркальноверну его в Тень,тем, кто ищет там, не зная Пути!Говорю Тебе: обещаю!
Александр Жулин. Из цикла «Монолог человека, ранним утром трусцою бегущего к Солнцу».У Коляныча папа — мыслитель.
Часами размышляет о каком-нибудь дверном шпингалете. Ничего такого особенного, по справочнику — просто задвижка, состоящая из гнезда и обоймы, в которой размещен передвижной стерженек; обойма крепится к двери, гнездо размещают в дверном косяке… но! Но как заставить сей сверкающий стержень впрыгивать под скобу, если ты действуешь изнутри, в то время как шпингалет пришпандорен снаружи?
Папа скрывается в ванной и то действует скрюченной проволокой, то манипулирует тонкой бечевкой — все безуспешно.
— Ты согласна, что для этого требуется размышление? — раздается глухой голос из ванной.
— Согласна! Согласна! Ах, со всем я согласна! — отвечает жена.
— Если согласна, то отчего «ах»? — мгновенно взрывается папа. Выходит из ванной. И так безмерно устал, а тут еще это кислое, это мимоходное «ах».
— Ах, согласна, что для этого требуется размышление! — просто отвечает она. — Согласна, что ты — мыслитель! — заглядывает мужу в глаза. — Ах, со всем я согласна! — такая пухлая немолодая блондинка, на мой взгляд — обыкновенная образцовая мама, по мнению папы — красавица. — Однако, мыслитель, не пора ли тебе на собрание в школу?
У папы возникает желание издать какой-нибудь грохот, но, но… жена так прелестна в своем коротком цветастом халате!
И он опускает в карман плоскогубцы.
— Приглашали отцов! Согласись, что это само по себе уже удивительно! — хлопает мама ресницами. — Приглашали отцов только мальчиков! — она делает большие глаза. — Согласись, милый, — делает паузу, — что у этой Тигрицы странные прихоти!
Историчка — Тигрица по прозвищу — наша классрук. Прозвище это ей придумали папы: есть, говорили они, в ней что-то пламенное, затаенное, жаркое.
А мамы находили Тигрицу коварной.
— Нет-нет, у нее странные прихоти! — повторяет мама Коляна. — Какое-то маниакальное — гм-гм! — пристрастие к противоположному полу!.. Только отцов! — все повторяет она.
У папы пропадает желание издать какой-нибудь грохот.
Издав то ли всхлип, то ли кхек, то ли что-то еще горловое, папа, мурлыча, направляется к вешалке.
Карман невысокий, плоскогубцы большие. Забытые, они тяжело свешиваются из кармана. Мама, пораженная изменением в папе, сверлит их взглядом.
— А на обратном пути, милый! — кричит ему, измененно-мурлычащему, — зайди, будь любезен, в овощной магазин! У нас нет моркови! Капусты!.. Картошки!.. И лука!
Это только так называется — плоскогубцы. На самом-то деле губы у них хоть и плоские, но с мелкими такими зубцами. Когда плоскогубцы ныряют вниз головой из кармана, их пасть раскрывается, и папа орет.
— Милый, никак ты ушибся? — слышит папа встревоженно-воркующий голос. — Господи, таскаешь в карманах всякую пакость!
Плоскогубцы щерят свои мелкие частые зубы. Папа орет, потрясая ногой, как если б по ней бестактно взбиралась гадюка — холодная, влажная, презрительно-беспощадная.
Образцовая мама сует в папин рот карамельку.
— Милый, — шепчет она. Глаза ее излучают печаль и безропотность. Кажется, в эту минуту она с папой прощается. Кажется — навсегда. Эта Тигрица!.. Сплошное коварство!.. — Милый! — повторяет жена. — Не забудь про картошку! Килограммчиков десять!
«Милый», многократно повторенное, придает карамельке вкус мыла. Карамелька проскальзывает в папино горло. Изо рта папы исходит мыльный пузырь… Впрочем, пузырь — это, пожалуй, уж слишком. Литературное преувеличение. Но душа папы, безусловно, клокочет. Как, впрочем, и душа образцовой мамы Коляна.
А у Вовчика папа — зараза.
Во всяком случае, так мама Вовчика говорит. А она, будьте уверены, знает, что говорит. Даром, что не такая она образцовая.
— У, зараза! — говорит в сердцах в объемистую папину спину. — Конечно ж, у тебя неотложное дело?
Спина папина в полинявшей футболке недвижна, горой. Но шея и уши краснеют. По телевизору передавали футбол, спартаковцы бегали в красном, но шея и уши у папы стали краснее.
Мама подходит и трескает по полинявшей спине своим жилистым кулаком.
