Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

— Макгоблин, я думаю, что могу говорить откровенно со своим старым студентом, когда нет репортеров громкоговорителей. Знаете ли вы, почему вы пьете как свинья? Потому что вам стыдно! Стыдно, что вы, подававший надежды исследователь, продались пиратам у которых вместо мозгов гнилая печенка и…

— Довольно, профессор!

— Связать бы этих негодных бунтовщиков и бить так, чтобы они света не взвидели! — проворчал один из сторожевых псов.

Макгоблин завизжал:

— Вы, умники… вонючие интеллигенты! А вы, еврейчик, похваляетесь тут своей библиотекой, в то время как простой народ умирает с голоду… вернее, умирал бы, если бы Шеф не спас их всех! И эта коллекция книг… на краденые деньги, собранные с вашей бедной, бессловесной, покорной паствы из мелких торговцев!

Раввин сидел, обомлев, перебирая пальцами бороду, но доктор Шмидт вскочил и закричал:

— Вас никто не звал сюда, негодяи вы этакие! Вы ворвались сюда непрошеные! Убирайтесь отсюда! Уходите! Вон уходите!

Один из псов обратился к Макгоблину:

— И вы собираетесь терпеть этих жидов, которые нас оскорбляют… оскорбляют все корпоративное государство и мундир минитменов? Убить их надо!

Макгоблин, уже изрядно нагрузившийся до прихода к Де-Верецу, успел и здесь выпить два больших стакана виски. Он вытащил из-за пояса автоматический револьвер и дважды выстрелил.

Доктор Шмидт упал. Раввин Де-Верец соскользнул со своего кресла, из простреленного виска лилась кровь. Слуга дрожал у двери, но тут один из телохранителей выстрелил в него, а затем ринулся вслед за ним и погнался по улице, продолжая стрелять и улюлюкая. Пуля полисмена, дежурившего на перекрестке, сразила ученого-охранника.

Макгоблина и второго телохранителя арестовали и привели к уполномоченному столичного района, к вице-королю корпо, власть которого равнялась власти трех-четырех губернаторов штатов.

Доктор Де-Верец подавал еще признаки жизни, но был слишком слаб, чтобы дать показания. Но уполномоченный полагал, что в случае, так близко касающемся федерального правительства, было бы неудобно откладывать судебное разбирательство.

Свидетельским показаниям перепуганного слуги русско-польского происхождения противостояли веские (и в настоящий момент вполне трезвые) показания федерального министра просвещения и его оставшегося в живых помощника — бывшего ассистента по кафедре философии Пелузского университета. Было доказано, что не только доктор Де-Верец был евреем, но также и доктор Шмидт, хотя в этом утверждении не было ни на грош истины. Имелись также серьезные доказательства того, что эта ужасная пара заманивала невинных корпо на квартиру к Де-Верецу и учиняла там над ними — по формулировке одного запуганного доносчика-еврея — «ритуальные убийства». Макгоблин и его друг были оправданы как действовавшие в порядке самозащиты, и им была торжественно выражена благодарность — сперва уполномоченным столичного района, а затем, по телеграфу, также президентом Уиндрипом и государственным секретарем Сарасоном — за то, что они защитили государство от этих вампиров и от одного из самых страшных заговоров, какие только знала история.

Полисмен, убивший второго телохранителя, был сравнительно легко наказан (как же беспристрастно правосудие корпо!): его просто перевели на скучный участок в Бронкс.

Так что все обошлось наилучшим образом.

Но Дормэс Джессап, когда он получил сообщение обо всем этом от одного нью-йоркского репортера, конфиденциально беседовавшего с оставшимся в живых телохранителем, отнюдь не пришел в восторг. Он и без того был не в очень хорошем настроении. Окружной уполномоченный Шэд Ледью, из соображений гуманности, заставил его уволить своих посыльных и поручить доставку «Информера» минитменам (последние могли с таким же успехом преспокойно бросать его в реку).

— Это последняя капля… это предел! — возмущался Дормэс.

Он читал о раввине Де-Вереце и видел его портреты. Ему пришлось как-то слышать выступление доктора Вилли Шмидта на заседании Государственной медицинской ассоциации, происходившем в Форте Бьюла, а а тем они сидели рядом за обедом. Если они кровожадные евреи, тогда и он, утверждал Дормэс, тоже кровожадный еврей, и, стало быть, пришло время сделать что-нибудь для своего родного народа.

В этот вечер, в последних числах сентября 1937 года он не пошел домой обедать и упорно сидел за своим столом в редакции. Кофе и пирог стояли перед ним нетронутыми; он сидел сгорбившись и писал передовую статью, которая должна была появиться наутро. Статья начиналась так:

«Полагая, что ошибки и преступления правительства корпо объясняются трудностями, неизбежными при самоутверждении всякой новой формы власти, мы терпеливо ждали, когда они кончатся. Мы извиняемся перед нашими читателями за свое долготерпение.

Возмутительное злодеяние пьяного члена кабинета министров, жертвою которого стали ни в чем не повинные и достойные старики — доктор Шмидт и доктор Де-Верец, — свидетельствует о том, что и впредь нам не остается ждать ничего иного, кроме кровавой расправы со всеми честными противниками тирании Уиндрипа и его шайки корпо.

Не все наши правители действуют так зверски, как Макгоблин. Некоторые из них просто невежественны, как наши знакомцы Ледъю, Рийк и Хэйк. Но именно смехотворная невежественность и позволяет этим вождям продолжать свою палаческую деятельность без всякой помехи.

Бэз Уиндрип, пресловутый «шеф» палачей, и вся его шайка бандитов…»

Маленький чистенький седобородый человек яростно стучал двумя указательными пальцами по клавишам ветхой пишущей машинки.

Заведующий наборной Дэн Уилгэс всем своим видом и воркотней напоминал старого сержанта и, подобно старом сержанту, только делал вид, что слушается высшее начальство. Он весь дрожал, когда вошел с экземпляром статьи в руках, и, тыча его в самое лицо Дормэса взволнованно заговорил:

— Что же это, хозяин, вы и впрямь думаете, что мы станем набирать это?

— Конечно! Я в этом уверен!

— А я нет. Черт возьми! Вас бросят в тюрьму, а может быть, и расстреляют на заре, но раз вас устраиает такой вид спорта — пожалуйста; а у нас было общее собрание, и мы решили, что не станем рисковать головой.

— Ладно, трусливый щенок! Ладно, Дэн. Я наберу сам!

— Не делайте этого! Я совсем не хочу идти за вашим гробом, когда минитмены расправятся с вами, и говорить: «Бедняжка! Как они его разделали!»

— Это после двадцати лет работы у меня, Дэн?! Предатель!

— Послушайте! Я не Энох Арден и не… черт, как их там звали… И не Этан Фроум и не какой-нибудь Бенедикт Арнольд! И я не раз бил морду какому-нибудь сукину сыну, который распространялся в кабаке, что вы самый дрянной и заносчивый редактор в Вермонте, хоть я и думал при этом, что, может быть, они отчасти и правы, но вместе с тем… — Попытка Дэна быть остроумным и убедительным сорвалась, и он жалобным голосом взмолился: — Ради бога, хозяин, не делайте этого, прошу вас!

— Я все знаю, Дэн. Возможно, что нашему другу Шэду Ледью это придется не по вкусу. Но я больше не могу спокойно наблюдать такие вещи, как убийство старого Де-Вереца… Ну-ка, дайте мне статью!

Наборщики, тискальщики и мальчишка-рассыльный стояли и смотрели, как неуклюжий Дормэс, взяв впервые за десять лет в левую руку верстатку, в нерешительности поглядывал на кассу. Она представлялась ему лабиринтом.

— Забыл расположение. Ничего не могу найти, — пожаловался он.

— Вот черт! Давайте сюда! А вы, щенки, проваливайте! И вы ничего не знаете и не видели! — заорал Дэн Уилгэс, и все скрылись, правда, не дальше двери уборной.

Дормэс показал гранки своей отчаянной статьи Доку Итчитту, предприимчивому, но незадачливому репортеру, и Джулиану Фоку, который собирался вернуться в Амхерст, но который все лето работал для «Информера», сочиняя неудобочитаемые статьи об Адаме Смите и весьма удобочитаемые заметки о состязаниях в гольф и танцах в местном клубе.

— Черт, мне и хочется, чтобы у вас хватило духу напечатать это… и вместе с тем я надеюсь, что вы этого не сделаете! Ведь вас же заберут! — разволновался Джулиан.

— Ерунда! Смело печатайте! Они не посмеют ничего сделать! Они могут куролесить в Нью-Йорке или Вашингтоне, но здесь, в долине Бьюла, вы слишком сильны, чтобы Ледью и Штаубмейер осмелились поднять на вас руку! — визгливо кричал Док Итчитт, а Дормэс, глядя на него, думал: «А не рад ли этот Иуда от журналистики утопить меня с тем, чтобы захватить «Информер» и передать его корпо?»

Он не стал дожидаться, пока газета с его статьей пойдет в печать, рано ушел домой и показал корректуру Эмме и Сисси. Когда они ее читали, громко выражая свое неодобрение, пришел Джулиэн Фок.

Эмма волновалась.

— И не думай… Не смей этого делать! Что тогда будет со всеми нами? Честное слово, Дормэс, я не за себя боюсь, но что я буду делать, если они изобьют тебя, посадят в тюрьму или еще что-нибудь в этом роде? Я просто не переживу одной мысли, что ты в тюрьме! И без смены белья! Еще можно приостановить это? Не поздно?