Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эмма волновалась.
— И не думай… Не смей этого делать! Что тогда будет со всеми нами? Честное слово, Дормэс, я не за себя боюсь, но что я буду делать, если они изобьют тебя, посадят в тюрьму или еще что-нибудь в этом роде? Я просто не переживу одной мысли, что ты в тюрьме! И без смены белья! Еще можно приостановить это? Не поздно?
— Нет. По правде сказать, не поздно: газета идет в машину не раньше одиннадцати часов… Сисси, а ты что думаешь?
— Я не знаю, что думать! Черт возьми!
— Что ты, Сисси? — автоматически остановила ее Эмма.
— Раньше все было просто: ты поступал как надо, тебе еще давали за это лишнюю порцию сладкого — сказала Сисси, — а теперь все наоборот: что правильно, то неправильно. Джулиэн, а что ты думаешь о том, что отец собирается дать Шэду по его волосатому уху?
— Я… — Джулиэн задумался, потом выпалил:
— Мне думается, было бы ужасно, если бы никто не попытался одернуть этих молодцов. Я сам бы рад это сделать. Но как я могу?
— Вы, кажется, своим ответом разрешили всю проблему, — сказал Дормэс. — Если человек присваивает себе право руководить мнением нескольких тысяч читателей… что было очень приятно до сих пор… то на нем лежит священная, можно сказать, обязанность говорить правду. «О воля злых судьбин!» Ну, ладно! Сейчас я, пожалуй, заеду еще в редакцию. Вернусь часов в двенадцать. Не ждите меня никто… ни ты, Сисси, ни вы, Джулиэн, это, собственно, относится к вам двоим, полуночникам! Что касается нас, то мы соблюдаем закон божий… а в Вермонте это означает спозаранку ложиться спать.
— И ложиться одному! — пробормотала Сисси.
— Прекрати, Сесилия!
Когда Дормэс выходил, Фулиш, все время с обожанием смотревший на хозяина, вскочил в надежде на прогулку.
Преданность собаки сильнее Эммииых слов дала Дормэсу почувствовать, что значит попасть в тюрьму.
Он солгал. Он не вернулся в редакцию. Он поехал к Лоринде Пайк.
Но по дороге он остановился у дома своего зятя, деятельного молодого врача Фаулера Гринхилла; он заехал не с тем, чтобы показать ему корректуру статьи, а для того, чтобы унести с собой — может быть, в тюрьму? — воспоминание о своей семье.
Он тихонько вошел в прихожую гринхилловского домика, являвшего взору легкомысленное подражание архитектуре Маунт Вернона; все здесь дышало уютом и довольством: мебель орехового дерева с отделкой из бронзы, раскрашенные русские ларцы, которые обожала Мэри Гринхилл. Дормэс услышал голос Дэвида, оживленно болтавшего с отцом (но ведь Дэвиду уже пора быть в постели! В котором же это часу ложатся спать в нынешнее идиотское время девятилетние мальчики?), и голос старого доктора Маркуса Олмстэда, компаньона Гринхилла, уже почти отказавшегося от практики, кроме акушерства, глазных и ушных болезней Дормэс заглянул в гостиную, украшенную светлыми занавесями желтого полотна. Мать Дэвида писала письма — хрупкая, изящная фигурка за кленовым письменным столом, на котором стояло желтое гусиное перо, календарь и пресс-папье с серебряной ручкой; Фаулер и Дэвид примостились на широких ручках кресла, в котором сидел Олмстэд.
— Значит, тебе не хочется стать доктором, как папа и я? — шутливо спрашивал доктор Олмстэд.
Мягкие волосы Дэвида растрепались, он был полон возбуждения — ведь взрослые разговаривали с ним всерьез.
— Ох, конечно, хочется. Наверно, это так здорово — быть доктором. Но ведь я решил стать газетчиком, как дедушка. Это же блеск! А, что нет?
— Дэвид! Где это ты научился так говорить?) — Понимаете, дядя доктор; доктор — это… ну, доктору приходится не спать, вставать ночью, а редактор, он себе сидит в конторе, и ему на все плевать, и никаких забот!
В этот момент Фаулер Гринхилл увидел в дверях тестя, подававшего ему знаки, и сказал сыну:
— Ну, не всегда это так! Иногда редактору приходится очень много работать, например, когда случается крушение поезда, или наводнение, или что-нибудь в этом роде. Я тебе это все объясню. А ты знаешь, что я обладаю магической силой?
— А что это за «магическая сила», папа?
— Сейчас увидишь. Я вызову твоего дедушку сюда из туманной бездны…
— Да придет ли он? — проворчал доктор Олмстэд.) — …и он расскажет тебе о трудностях, с которыми приходится встречаться редактору. Вот сейчас я заставлю его прилететь по воздуху.
— Ах, нет, этого ты, папа, не сможешь!
— Ты думаешь! — Фаулер торжественно встал, падавший сверху свет смягчал резкий цвет его волос, и, размахивая руками, глухо забормотал: — Престо-весто-адсит — сюда… дедушка Джессэп…
И вправду: на пороге стоял дедушка Джессэп.
Дормэс пробыл у дочери всего минут десять и попрощался с мыслью, что в «этой крепкой, хорошей семье не может случиться ничего плохого». Когда Фаулер провожал его к двери, Дормэс со вздохом сказал:
— Хотел бы я, чтоб Дэвид был прав… Хорошо бы это — сидеть в редакции и ни о чем не беспокоиться.
Но мне кажется, что рано или поздно мне не избежать столкновения с корпо.
— Надеюсь, что обойдется. Гнусная банда. Как вам нравится, отец? Эта свинья, Шэд Ледью, вчера сообщил мне, что минитмены намерены завербовать меня к себе в качестве военного врача. Вот удовольствие! Я ему так и сказал…
— Остерегайтесь Шэда, Фаулер. Он очень мстительный. Нам пришлось из-за него переделать всю проводку в доме.
— Я не боюсь капитана-генерала Ледью и еще пятидесяти таких, как он. Надеюсь, он как-нибудь пригласит меня к себе, когда у него заболит живот! Я дам ему хорошее успокоительное — цианистый калий! Может быть, я еще буду иметь удовольствие увидеть этого «джентльмена» в гробу. Это ведь, как вам известно, преимущество врача. Спокойной ночи, отец. Спите крепко!
Из Нью-Йорка все еще приезжало множество туристов, чтобы насладиться прекрасными осенними красками Вермонта, так что когда Дормэс приехал к Лоринде Пайк в ее «Таверну», ему, к его большому неудовольствию, пришлось дожидаться, пока она доставала запасные полотенца, просматривала расписание поездов и вежливо выслушивала старых дам, которые сетовали, что ночью до них слишком явственно — или, наоборот, слишком глухо — доносился шум водопада реки Бьюла. Ему удалось поговорить с Лориндой наедине только после десяти часов. А до этого времени он испытывал какое-то странное, волнующее наслаждение при мысли, что с каждой потерянной минутой приближается момент печатания газеты, а он сидит здесь, в кафе, и невозмутимо перелистывает последний номер «Форчун».
В начале одиннадцатого Лоринда провела его в свой кабинет — здесь умещались только конторка, кресло стул да стол, заваленный грудой старых журналов. Все было чисто и аккуратно, как у старой девы, но в воздухе носился запах папирос и залежавшихся бумаг.
— Только поскорее, Дор. У меня опять стычка с этим противным Ниппером. — Она упала в кресло у конторки.
— На, Линда, прочти. Это для завтрашнего номера… Нет. Подожди. Встань.
— Что такое?
Он сам уселся в кресло и привлек ее к себе на колени.
— Ах, ты, — пробормотала она укоризненно и ласково прижалась щекой к его плечу.
— Прочти, Линда. Это для завтрашнего номера. Думаю пустить, во всяком случае… надо окончательно решить до одиннадцати… Как ты считаешь? Когда я уходил из редакции, у меня не было сомнений, но Эмма в таком ужасе…
— А, Эмма! Сиди тихо. Дай посмотреть. — Она быстро прочитала. Окончив, бесстрастно сказала: — Конечно, ты должен напечатать это, Дормэс! Ведь они уже действительно хозяйничают здесь, у нас… эти корпо… это все равно что читаешь об эпидемии сыпняка в Китае и вдруг обнаруживаешь, что тиф уже здесь, у тебя в доме.
Она потерлась щекой о его плечо и снова возмущенно заговорила:
— Подумать только! Этот Шэд Ледью… И я ведь почти год обучала его в районной школе, хотя я всего на два года старше… а какой это был противный задира! Несколько дней назад он заявился ко мне с наглым предложением, что если я буду брать с минитменов подешевле… он даже вроде бы намекнул, что не мешало бы мне вообще бесплатно обслуживать их офицеров… тогда они закроют глаза, буде мне вздумается продавать у себя напитки без надлежащего разрешения! Больше того, у него хватило нахальства сказать мне и сказать так, словно он оказывал мне честь, что он и его добрые друзья охотно проводили бы здесь время! Даже Штаубмейер… о, наш «профессор» совсем распоясался! Я выставила Ледью под зад коленом. Смотри, как раз сегодня утром я получила приглашение явиться завтра в окружной суд… какая-то жалоба со стороны моего милого компаньона, мистера Ниппера… Он, по-видимому, недоволен разделением обязанностей здесь, у нас… а по чести говоря, мой дорогой, он ровно ничего не делает, только сидит и смертельно надоедает моим лучшим клиентам своими рассказами о том, какой роскошный отель был у него во Флориде. Он забрал отсюда свои вещи и перебрался в город. Боюсь, что на суде мне будет стоить большого труда не сказать ему все то, что я о нем думаю.