Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

Прочел Леонов и смотрит на притихший, насупившийся взвод, смотрит долго, не отрываясь. Склонив головы, сидят красноармейцы в кружке. Сидят, ничего не думают и ни на что не смотрят. А сосны шумят тихо-тихо.

— Ну, вот все, товарищи. Надо ответ ему.

Фыркают дремлющие на коновязи лошади, далеким колокольчиком журчит безымянка. Вечер уходит все быстрее и быстрее.

— Ответ надо, товарищи.

— Дать ответ, — говорит Савельев.

— Какой ответ?

— Принять.

— Куда?

Опять фыркают лошади, опять звенит безымянка, и ровным, сплошным настилом шумят сосны.

— Куда принять?

Тогда поднимается с травы Куров и вызывающе смотрит на товарищей.

— Я и Абрамов, нас было двое, теперь мы поедем втроем...

— Я еще.

— Кто?

— Я, Савельев.

— Значит, четверо.

— А я? — говорит Карпушев.

— Ну, значит, пятеро.

— Все поедем. В чем разговор? Что мы... — заговорили другие.

И вдруг стало легко, стало свободно. Освободились груди, поднялись головы, и засмеялись глаза радостью и победой.

3

В субботу вечером, после занятий с батальоном пехоты, эскадрон уехал на дневку в деревню Негощи.

Двадцатидворовая деревенька, плотно окруженная нерубленым лесом и поросшими болотами, казалась заброшенной и потерянной. Сюда редко заглядывают работники рика, почта не ходит, газет не выписывает никто, и она, предоставленная сама себе, отстает от общественной жизни, хранит в себе старые традиции, обычаи и порядки еще крепко. И как ни старались дядя Яков, прозванный красноармейцами Серебряной бородой, и дядя Спиридон, чернобородый крестьянин с вишневым носом, отгородить свою деревню от нарастающей политической активности крестьянства, — они в этом не преуспевали. В яростном озлоблении на советскую власть, на растущую волну колхозного строительства, на все наступление, которое повела партия против капиталистических элементов, они всячески порочили власть, выдумывали всевозможные небылицы о восстаниях крестьянства, о голоде и прочих ужасах.

В двухэтажном, железом крытом доме Якова разместился третий взвод, к Спиридону — второй взвод, первый взвод расквартировался в трех дворах.

Расставив, в просторном коровнике и конюшне лошадей, Ветров повел свой взвод в дом, куда уже были снесены шинели, оружие и отороченные котелки.

— Там у них половики настелены, — сказал Ветрову красноармеец.

— Ну что ж, половики уберут, если жалко.

— Лучше на сеновале, — опять сказал красноармеец, видимо, стесняющийся этого большого дома.

— Не выдумывай, — покосился на него Ветров.

На кухне, куда они вошли, красноармейцы топтались в уголке около умывальника и деревянных ведер с коровьим пойлом.

— Ну, чего вы? — выглянул Ветров из комнаты. — Заходи сюда.

— Пошли, что ли? — взглядывая на товарищей, спросил Карпов и, не дождавшись их, решительно двинулся к Ветрову. Красноармейцы, сняв фуражки, на цыпочках вошли тоже, кругом оглядывая комнату.

— Зерькила-т какое! — шепотом, кивая головой на трюмо, сказал один. Все посмотрели на трюмо, потом на цыпочках же подошли поглядеться. После этого начали осматриваться смелее. Осмотрели и пощупали зеркальный, обсиженный мухами шкаф, видимо, выменянный в девятнадцатом году на картошку. Осмотрели большую, всю завешанную хрусталем, лампу, осмотрели и тоже пощупали диван под ситцевым чехлом, потом, с карповского начина, по очереди осторожно посидели на нем и покачались.

— Пружинный, — засвидетельствовал один. — Мягкий.

— Ну, как квартира? — спросил вошедший из другой комнаты Ветров. — Нравится?

Красноармейцы смеются.

— Жить можно.

— Да-а, — сказал один, с завистью осмотревший комнату. — Живут же люди!

— Живут, да не все, а которые побассе.

Вошел хозяин в портках, в галошах на босу ногу, жаркий — только что из бани. От него пахнуло распаренным веником, деревенской баней и домашним деревенским теплом, больно кольнувшим красноармейцев.

— В гости? — спросил он, присаживаясь на диван. — Фу! — отдыхнул он. — Угарно что-то седни. А мы и не ждали вас, полы вот намыли.

— Полы-то разве к гостям те моют? — смахивая усмешку, спросил Ветров.

— Да ведь опять мыть придется, — разглядывая Ветрова, ответил Яков. — Дай-ка, сынок, вон гребешок тот, — показал он на трюмо.

Ему подали, и он долго и старательно расчесывал им сначала голову, потом свою серебристую бороду.

Красноармейцы молчали. Им было неудобно в этом доме, он их связывал и стеснял. Они с укором взглядывали на командира, который поставил их в такое неловкое положение. То ли дело в простой избе! Там они сейчас были бы уже босы, поговорили бы, посмеялись, хозяин матюгнул бы их, но натаскал бы соломы и отдал последнее одеяло.

— Надолго к нам? — спросил Яков, на свет разглядывая гребенку.

— На завтра.

— Чего вы делать будете?

— Колхоз думаем организовать, — в упор смотря на Якова, ответил Ветров.

— Так, так, — засопел Яков. — Хорошее дело. Да... Хорошее, говорю.

— Мы тоже говорим, что хорошее, — подмигивая красноармейцам, сказал Ветров.

— Вы нас-то спросите, желаем ли или нет?

— Вас? Чего вас спрашивать, и так известно, что вы не пойдете.

— А кто пойдет? — сердито бросил гребень.

— Пойдут бедняки, середняки...

— А мы кто?

— Кулаки.

— Кулаки? — побагровел Яков. — Кулаки? А к кулакам на постой идете? Ищите себе квартиру не у кулаков. — Он рывком поднялся, скрипнул пружинами дивана и сердито начал оправлять чехол, показывая этим, что разговор кончен и они могут искать себе другую квартиру.

Красноармейцы переглянулись. Сидевшие на диване начали подниматься, готовые уходить.

— Нам этот дом отвел уполномоченный сельсовета, как раз по тому самому, что он кулацкий, и, значит, другого нам не надо, — сказал ему Ветров.

Хозяин молчал. Он, не замечая красноармейцев, прошел к комоду, смахнул там пыль, переставил будильник и, крякнув, вышел на кухню.

— От сердитый какой, — пробормотал ему вслед Карпов.

— На сердитых воду возят.

— Давайте на водопой, товарищи, и за фуражом, — надевая фуражку, сказал Ветров. — Ночевать все-таки здесь будем в этой и в той комнате. Вы смелее ходите, чего вы, боитесь обидеть его, что ли? Он нашего брата обижать не боится.

После чая, уложив красноармейцев, Ветров вышел на улицу посмотреть деревню, немного пройтись. В Спиридоновой доме через листву палисадника светился огонь, и он, вспомнив, что здесь второй взвод, решил пойти туда к Хитровичу.

После исключения Хитровича из партии он с ним редко оставался вдвоем и сейчас не знал, как он живет, хотя видел, что Николай взялся за взвод трезво и к работе относится добросовестно.

Он вошел в дом, пройдя через кухню прямо в комнату, освещенную висячей лампой. На таком же диване, как и у Якова, спал Робей, рядом на полу была постлана перина с подушкой и одеялом, видимо, для Хитровича, сидевшего за столом с газетой.

— Не спишь еще? — спросил его Ветров, присаживаясь.

— Да дремлю уж. Надо ложиться будет.

— Народ-то где у вас?

— На сеновале. Не идут, — как бы извиняясь, показал Хитрович на дом. — Натопчем, говорят, там лучше.

— А-а, — опустил глаза Ветров и поднялся. — А это, — кивнул он на постель, — а это вам за то, что не топчете?.. Ну, ладно, пошел я... Всего!

Во дворе он так пнул приставшую было к нему собаку, что она, повернувшись, с воем бросилась под телегу.

— Слюнтяй!..

Спать не хотелось. Злоба, вспыхнувшая против Хитровича и Робея, кипела в нем, и он пошел расплескивать ее по улицам. По дороге он часто попадал в жирный коровий помет и топал, чтобы сбить его с сапога, озлобляясь еще больше.

— Сволочи! — сам не зная по чьему адресу, ругался он.

Деревня кончалась Игнатовой избушкой, оторвавшейся от других домов и понуро сгорбившейся около поросшей кустарником гнилой речушки.

Эта пришибленность Игнатовой избушки разозлила Ветрова. Его удивляло: насколько надо быть затырканным и забитым, чтобы не закипеть, не забушевать и в щепы не разнести и Якова, и Спиридона, и других кулаков. А вот предложи этому Игнату колхоз, он еще подумает: а вдруг-де он поправится? Вдруг-де мужицкое его счастье уже у двери стучится и завтра он будет таким же сытым, одетым и обутым, как Яков, которого он сегодня так ненавидит?

Привалившись к придорожному дереву, Ветров увидел, как из кустов речушки кто-то вышел на дорогу и направился к деревне.

Еле слышное звяканье шпор подтвердило догадку. Это был красноармеец, и, когда тот поравнялся с ним, Ветров окликнул его.

— Это я, Ковалев. Сапоги мыть ходил.

«Врет», — подумал Ветров, пристальнее вглядываясь, не тащит ли он чего с огорода.