Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

И я ухожу. Минуту, две, пять. Возвращаюсь в спальню, скручиваюсь калачиком на взмокшей постели, укутываюсь в одеяло, чтобы торчал только кончик носа, трясусь от того, как ледяной воздух комнаты царапает кожу под ставшей колом футболкой. Но это всё — в мыслях.

А на самом деле я замираю на расстоянии вытянутой руки от разделяющего нас стола и сосредоточенно смотрю, отмечаю каждую маленькую деталь. Сравниваю. Убеждаюсь в том, что помню всё удивительно подробно, будто и не прошло столько лет.

Те же волосы, чуть взъерошенными густыми каштановыми волнами обрамляющие лицо. Непослушные, отливающие синевой из-за включенного экрана ноутбука. Только короче, чем раньше — теперь нет необходимости продирать их, спутавшиеся и растрепавшиеся от ветра, пальцами. Те же руки, сильные и жилистые, с выступающими на предплечьях венами, которых стало ещё больше, с худощавыми ладонями и торчащими косточками. То же странное ощущение, словно только коснись его кожи — и затянет смогом, утащит в непроходимую чащу, накроет холодом с головой и погубит, непременно погубит все жалкие остатки живого у меня внутри.

И я очень хочу протянуть руку и сделать это. Прикоснуться самыми кончиками пальцев. Еле-еле. Почти незаметно. Только на одно мгновение.

Он вздрагивает, дёргается испуганно, поднимает на меня растерянный взгляд и застаёт с поличным, прямо на месте запланированного преступления. С поднятой дрожащей рукой, которую мне только и хватает сил тут же убрать себе за спину. А вот глаза отвести не выходит: мы продолжаем смотреть друг на друга, и немая сцена затягивается до неприличия, перейдя тот шаткий рубеж, в течение которого наше молчание ещё можно было счесть нормальным.

— В гостиной есть ещё одно спальное место, — сама не знаю, как мне удаётся первой сбросить с себя сумрачное наваждение и произнести это уверенно и спокойно. Потому что под кожей у меня бушует океан, встают на дыбы и пенятся огромные волны, неистово клокочут толщи тревожной тёмной воды, от которых пошатывается всё тело.

И я сажусь. Падаю на стул, не выдерживая собственного веса, цепляюсь пальцами за ноутбук, ещё наивно пытаясь что-то показать, доказать, не выдать себя с потрохами, хотя знаю ведь — всё и так уже давно понятно.

— Я шёл к своей цели слишком долго, чтобы теперь тратить драгоценное время на сон, — отвечает он таким тоном, словно обвиняет в том, что я сама не догадалась до настолько очевидного факта. — Тебе ведь должно быть это знакомо.

Кирилл часто моргает, трёт глаза и выглядит поразительно беспомощным, и ощущение это только усиливается по мере того, как он пытается огрызаться и вернуть себе прежний вид безоговорочного хозяина ситуации. Мне не помогает думать о работе, не спасает быстрый щипок в области запястья, не пугает его прямой откровенный взгляд. Губы сами собой растягиваются в улыбке, замечая которую он смущается и злится.

Это оказывается сильнее меня. Сильнее желания что-то ему доказать и отомстить за то, что когда-то он стал значить намного больше, чем я хотела бы допустить. Сильнее нашего противостояния, в котором победитель становился проигравшим, а сдаться — не значило отступить. Сильнее всех клятв, что я произносила про себя, пока закапывали гроб с прахом моей сестры внутри.

Чёрт с тобой, Кирилл. Сегодня я сама выброшу белый флаг, чтобы пережить эту ночь.

Я поднимаюсь с дурацкой, ненужной, нагло подброшенной мне кем-то улыбкой, подхватываю со стола нашу кружку и молча иду варить кофе.

***

Наступление весны вызывает во мне чувство никак не проходящей брезгливости. Снег тает и смешивается в отвратительное грязное месиво под ногами, выглядящее и того ужаснее под тёплыми и жизнерадостно-яркими солнечными лучами. На деревьях начинают набухать почки и вылезать первые, нежные и нерешительно-стеснительные зелёные листочки, между кусками утрамбованного льда и пожухлых наполовину сгнивших остатков осеннего великолепия пробиваются первые ростки травы.

Природа пробуждается, отряхивается, ленно потягивается и начинает оживать. И пока всё возрождается из пепла мифической птицей, я, напротив, продолжаю корчиться и гореть в вечном пламени собственных ошибок, надёжно связывающих меня по рукам и ногам у жертвенного столба гордости. Всё расцветает, а я чахну и загибаюсь день ото дня, превращаюсь в жалкую выцветшую тень себя прошлой.

Чтобы забыться, я с головой погружаюсь в работу. Чувствую настоящий, искренний восторг в тот миг, когда первый раз нахожу несоответствие в числах. А следом все тщательно запрятанные помарки в бухгалтерии вылазят одна за другой, выскакивают неожиданно и бессвязно, не поддаваясь никакой логической системе. Пока не поддаваясь — потому что эту загадку мне нужно разгадать ничуть не меньше, чем Кириллу, и сдаваться я не намерена.

Только бы не думать, что будет дальше. Только бы заглушить панику, холодным металлическим ошейником защёлкивающуюся на шее, стоит напомнить себе, что когда-нибудь всё это закончится.

И меня снова вышвырнет в настоящий мир. Одиночества, неясной тревоги и гнетущих воспоминаний, на которых можно будет протянуть ещё десяток унылых лет.

Наша вечерняя рабочая рутина прерывается внезапно и непредсказуемо даже для Большого Начальника Зайцева, которого грохот входной двери застаёт прямо на середине очередной придирки ко мне.

— Отпусти меня немедленно! — верещит противно-тонким голосом девушка, которую Глеб заталкивает к нам на кухню. Она упирается в дверной проём своими ненормально худыми и длинными руками и ногами, которые придают ей забавное сходство с пауком, получает смачный подзатыльник от Глеба и тут же чуть не приземляется носом в край стола, аккурат между мной и изумлённым Ромкой. — Блять, ты совсем больной уже?

— Закрой рот, — морщится Измайлов и приподнимает её за объёмный ворот свитера, как бестолкового котёнка. Густые тёмные волосы выбиваются из наспех скрученного пучка и рассыпаются длинными блестящими прядями почти до поясницы, и именно по ним я узнаю в незваной гостье его сестру, увиденную вскользь почти год назад.

Диана тихо ворчит себе под нос комбинацию из отборного мата, но сопротивляться больше не решается и уже через пару мгновений оказывается в том углу, где всегда сидит её брат. Ростом она лишь немного уступает Кириллу и Роме, а последнего ещё и втихаря пинает под столом, вытянув ноги и демонстративно скрестив руки на груди.

— Здесь не вытрезвитель, — замечает Кирилл очень сдержанно, хотя по одной лишь тени, промелькнувшей на его лице, я уже вижу, что он в бешенстве. Брезгливо отодвигается подальше от Дианы, от которой несёт перегаром на всю кухню, упирается хмурым взглядом в Глеба, судорожно выдёргивающего пачку сигарет из нагрудного кармана куртки.

— Кир, пойдём переговорим, — бросает Глеб напряжённо и с опаской косится на свою сестру, раскинувшуюся на стуле огромной тенью. Помимо алкогольного флера, от неё явно веет желанием испортить жизнь всем, кто сейчас попадётся под руку.

— Зачем ты притащил её сюда? — я вижу, как в голове у Зайцева запускается счётчик вопросов, ответы на которые необходимо получить немедленно. В воздухе повисает напряжение, вынуждающее напрячься всех нас, кроме самой Дианы.

— А что, я не вписываюсь в вашу элитную компанию? Какой-то лошарик, — она кивает головой в сторону сгорбившегося и стушевавшегося Ромы, — разведёнка с приступами неконтролируемой агрессии, — ехидная улыбка летит в адрес Кирилла, — и, как я понимаю, сестра той бабы, которую ебал мой брат? — взгляд её густо подведённых глаз останавливается на мне, а мой застывает на Глебе.

Оказывается, он умеет изображать каменную глыбу ничуть не хуже Кирилла. И быть настолько убедительным, что даже у меня, привыкшей искать во всём подвох и не доверять людям от и до, не возникло никаких сомнений о честности всех уже ранее озвученных им «личных причин».

— Или ты уведёшь её отсюда сам, Глеб, или я спущу её с лестницы, — Зайцев на удивление спокоен и даже сопровождает свою реплику классической мерзкой ухмылкой. Примерно такой же, с которой вышвырнул меня из машины на обочину четыре года назад, именно поэтому у меня есть все основания полагать, что его угрозы не беспочвенны.