Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

***

Прохладный воздух так и льётся из приоткрытого окна, и соски встают колом, призывно выпирая под наброшенной прямо на голое тело тонкой клетчатой рубашкой. Я прикрываю глаза, но всё равно чувствую его настырный, бесстыдный взгляд, направленный прямиком на грудь, и не пытаюсь прикрыться. Напротив, откидываюсь на спинку сидения и максимально расслабляюсь, уже ощущая приятно-давящее тепло между ног.

Пальцы медленно обводят сначала один сосок, потом прихватывают второй, ловко действуя даже через ткань. Неторопливо распахивают края уже расстёгнутой рубашки и повторяют то же самое на голой коже, очень нежно поглаживают живот и снова грубо сминают грудь. Больно. Приятно. От этого контраста завожусь намного быстрее и сильнее обычного, шумно выдыхаю перезрелый воздух, скопившийся в лёгких, пока я напрочь забывала дышать.

— Я знаю, как сильно ты этого хочешь, — голос Глеба еле различим, хриплым шёпотом прорывается сквозь бушующий водопад моральных принципов в моей голове. Они скрываются и падают вниз, разбиваются брызгами и расползаются влажным пятном желания по моим трусам.

Всё происходит так быстро, будто кто-то прокручивает киноплёнку, чтобы поскорее добраться до самого интересного места. Из памяти выпадает момент, когда его ремень и ширинка Глеба оказываются расстегнуты, и в мою ладонь ложится горячий и налившийся кровью член, уже чуть влажный на головке от выделившейся смазки. И ритмичные, поступательные движения становятся хаотичными и резкими, когда его зубы сжимаются вокруг ареолы и язык усердно вылизывает сосок.

Перелезть к нему на колени получается за какие-то доли секунды. Сразу раздвигаю ноги и направляю член прямо в себя, протяжно стону от почти забытого потрясающего чувства наполненности внутри. Чувствую, как сквозняк проходится по нашим разгорячённым телам и исподтишка шлёпает холодом по внутренней стороне моих бёдер, перепачканных собственной влагой. Из меня так течёт, что первые же размашистые толчки сопровождаются пошлыми мокрыми шлепками тел друг о друга.

Сдерживаться больше не получается, и я стону, скулю, вскрикиваю, насаживаясь на него так глубоко, что порой становится больно. Кажется, ещё чуть-чуть и меня просто порвёт изнутри, но остановиться сейчас точно будет подобно смерти.

И мои ладони впиваются в его широкие плечи, царапают шелковистую ткань рубашки, дёргают за воротничок, отрывая верхние пуговицы, лишь бы добраться до шеи и покрывать её быстрыми пылкими поцелуями. Язык с нажимом проходится по сильно выступающему кадыку, зубы покусывают подбородок и сжимают кожу над быстро пульсирующей веной.

Он прижимает меня ближе, одной ладонью давит на поясницу, а второй зарывается в волосы, хватает их в кулак и с силой оттягивает, срывая с моих губ жалобно-удовлетворённый вскрик. Сводит с ума ощущение на себе этих сильных рук, с раздувшимися от желания и напряжения венами, с длинными тонкими пальцами, прикосновения которых мне хочется узнать на каждом сантиметре своего тела. Хочется почувствовать, как они будут яростно и грубо трахать меня, как надавят подушечками на нижнюю губу, безмолвно приказывая открыть рот и облизать их.

Я беспомощно дёргаюсь на нём, боясь спугнуть подступающий огромной горячей волной оргазм. Замираю и позволяю вколачиваться в себя, посылая нахер самоконтроль и отдаваясь на волю его бешеному темпу.

Только зарываюсь в плотные волнистые волосы и жадно вдыхаю в себя наркотически-приятный хвойный запах.

— Тише-тише, — шепчет он мне на ушко, но непрошеные слёзы уже по-осеннему шквальным ливнем бегут по щекам и впитываются в его угольно-чёрную рубашку. Я всхлипываю, отстраняюсь и решаюсь наконец открыть глаза и взглянуть в пугающе-тёмные глаза Кирилла.

Но вместо этого вижу полосы света, падающие на потолок из узкого окна. Кажется, ощущаю что-то горьковатое на губах и слышу странные шорохи прямо за стеной своей комнаты.

Подскакиваю с кровати так резко, что тут же начинает кружиться голова, но всё равно подлетаю к двери, не задумываясь открываю замок и настежь распахиваю дверь. В коридоре стоит, привалившись к ближайшей стене, растрёпанная и уже слегка потрёпанная этим вечером девушка. Короткое облегающее платье задралось так, что еле прикрывает ягодицы, а пальчики мёртвой хваткой сжимают маленькую блестящую сумочку.

— Прааасти…те, — еле протягивает она, с трудом сфокусировав на мне взгляд, и я тут же хлопаю дверью и закрываюсь изнутри, с трудом справляясь с замком из-за нервной дрожи.

Шляющиеся по ночам пьяные студентки в нашем общежитии стали нормой с приходом нового вахтёра, за тысячу готового закрыть глаза на нарушение режима, а за пять — пропустить внутрь хоть целую футбольную команду гостей.

Что-то тянет внутри, словно камень привязали к сердцу. Какое-то раздражающее разочарование от того, что мои сомнения, опасения, предположения не оправдались, и наяву я не увидела того, кого снова почувствовала во сне.

***

— Может быть сделаешь лицо попроще? — исподтишка бросает Кирилл, и я приподнимаю глаза над ноутбуком, бросая на него совершенно равнодушный взгляд.

Хочется плюнуть ему в лицо, застывшее в надменно-презрительном выражении, чтобы обильная, пропитанная его же ядом слюна скатывалась по этому тонкому носу с раздувающимся от гнева крыльями и чётко очерченным, недовольно скривившимся губам. Останавливает только осознание того, что своим показным спокойствием я вывожу его из себя ещё сильнее.

— Может быть ты будешь работать, а не смотреть на меня? — моё предложение зависает над столом, запутавшись в плотной пелене настолько густого и едкого сигаретного дыма, что выгнать его из кухни не получается даже настежь открыв окно. Глеб и Рома усердно изображают из себя глухонемых, уставившись каждый в свой экран, и я тоже опускаю взгляд вниз, на разложенные под рукой таблицы, сплошь усеянные цифрами.

Слишком много чести продолжать на него смотреть.

Это стало уже привычным: попытки Кирилла задеть меня всё больше напоминали поведение маленького задиры, в силу возраста ещё не понимающего, как можно иначе отыграться за нанесённую обиду.

Всё началось три дня назад, на следующий же вечер после запуска программы, когда я молча положила перед ним ключ от машины и смело встретила мрачный взгляд исподлобья, своим холодом, влекущей к себе глубинной тьмой, пугающей прямолинейностью обещавший мне настоящую войну. Не знаю, чего он ждал: разговора по душам, признания собственных ошибок или благодарности за дерзкий план моего побега и мимолётную роль утешителя, — за которую мне до сих пор невыносимо стыдно, — но мне явно не удалось оправдать его ожиданий.

И вроде бы не случилось между нами ничего особенного. Но воспоминания о том откровенном сне с его участием бьют в голову серией отточенных апперкотов, и мне начинает казаться, что он всё знает, догадывается, видит насквозь все мои мысли. И хочется вывести его из себя ещё сильнее, ответить ещё резче, послать ещё дальше, подтолкнуть к выплеску ярости, после которого ему стало бы проще отстать от меня.

Или напротив, перейти на тот уровень военных действий, который позволил бы мне ненавидеть его яростно и слепо, как прежде.

Дурацкая Маша с дурацким недотрахом.

Ну почему, почему, почему присутствие Глеба не ворочает раскалённой кочергой мои внутренности? Нет стыда, нет неловкости, нет даже злости на того, кто мог бы помочь моей сестре остаться в живых. И ведь он тоже был в том сне — а как будто и не было.

Нам приходится работать так много, что я фактически живу на съёмной квартире. Приезжаю сразу после офиса и сажусь за очередные стопки бумаг и электронные сводки счетов, стараясь не думать о том, как меня тошнит от мельтешащих перед глазами цифр. Есть становится некогда, и приходится ограничиваться только перекусами, приготовленными на скорую руку кем-нибудь одним из нас. Нормальный сон в мой график тоже не вписывается, поэтому несколько часов беспокойной, поверхностной дрёмы уже кажутся спасением.

Ближе к полуночи от табачного смога у меня краснеют и слезятся глаза, но осознаю я это только в тот момент, когда Зайцев останавливает доставшего новую сигарету Глеба и предлагает ему выйти перекурить на балкон.