Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Он отступает на расстояние, достаточное лишь для нормального вдоха, упирается руками в стену по обе стороны от меня и я дёргаюсь совсем как глупая птичка, готовая разбиться насмерть о золотые прутья подаренной ей клетки. Делаю рывок вперёд, вжимаюсь в него всем телом и тут же пытаюсь отпрянуть, больно ударяясь спиной. Хочу поднять руки, упереться ему в грудь и оттолкнуть от себя, оттолкнуть как можно сильнее и больнее, навсегда прогнать его вон, но пальцы путаются, плутают, в отчаянии хватаются за его предплечья, комкая шелковистую на ощупь ткань рубашки.

И я просто висну на нём, отчётливо понимая, что лишь один шаг назад — и моё тело просто стечёт вниз вязким сгустком сварившейся крови. Я вскипаю, взрываюсь, горю изнутри, не решаясь поднять взгляд и увидеть едкую ухмылку на тонких губах.

Последнее, на что хватает сил — отвернуться, когда Зайцев снова наклоняется ко мне и ломает к чертям всю ничтожную дистанцию, позволявшую хвататься за ложные надежды о том, что мне удастся выйти из этого боя живой.

— Если я дам сигнал тревоги, ты немедленно бежишь, — хрипло, остро, до мурашек пробирает голос, вонзается прямиком в давно замороженное сердце, трескающееся и готовое вот-вот разлететься осколками. Сжигает, топит в океане растаявшего льда, утаскивает на самый край обрыва, с которого проще прыгнуть и разбиться, чем перетерпеть. — Первый уровень, машина сразу напротив лифта. Уезжаешь как можно дальше. И возьми с собой телефон.

Мне слишком тесно, чтобы попробовать вырваться. Слишком тесно под собственной пылающей кожей, чтобы отвечать за свои поступки. Слишком тесно сдавливает невидимой рукой шею, чтобы снова пошевелиться, рыкнуть, оттолкнуть его от себя. Или себя от него.

Лбом почти касаюсь его плеча. Щекой почти трусь о приятно прохладную ткань его рубашки. Затылком почти ощущаю лёгкое успокаивающее поглаживание его ладони. На виске почти чувствую его мимолётный поцелуй.

Дрожу. Задыхаюсь. Боюсь.

Господи, как же сильно я боюсь.

Прикрываю глаза всего на мгновение, позволяя себе побыть той слабой и испуганной девочкой, не понимавшей, что можно сделать с чувствами, от которых безжалостно раздирает на куски. А потом резко распахиваю их и вспоминаю, что выход как всегда логичен и прост: запретить себе чувствовать.

Вырваться от Кирилла оказывается удивительно легко. Одно решительное и быстрое действие, от которого перед глазами мерцают тёмные точки и приходится опереться ладонью о стену, чтобы не упасть, и я уже на свободе. Замираю в паре шагов от него, смотрю с искренней ненавистью и презрением, передёргиваю плечами и разглаживаю юбку, невзначай проверяя, надёжно ли лежит в кармане оставленный им предмет.

— Держите себя в руках, — выплёвываю из себя нарочито громко, а голос севший и обиженно дрожит. Напоследок позволяю себе один раз взглянуть ему в лицо, но на нём — ни единой эмоции, холодная равнодушная маска, лишённая даже ожидаемой мной самодовольной усмешки.

Это мне, мне нужно было держать себя в руках! Орать, драться и кусаться, как в те тревожные вечера, когда Паша приползал в снимаемую нами квартиру к полуночи, еле держался на ногах и дышал на меня перегаром, но всё равно лез обниматься и выплёскивал свою злобу, снова и снова повторяя, какая я чёрствая и фригидная сука.

Я привыкла быть чёрствой и фригидной сукой. А вот справляться со страхом и накатывающими слезами, прижимаясь к мужскому плечу — не привыкла. И теперь понимаю, что категорически не стоило даже пробовать.

В туалете яростно умываюсь, размазываю потёкшую тушь по щекам и сама не знаю зачем тру бумажными салфетками губы, пока их не начинает печь от боли. Если бы у меня оставалось чуть больше времени, я бы обтёрла себя целиком, попыталась смыть этот чёртов хвойный запах, россыпью маленьких глубоких рубцов проступивший на коже.

Настойчиво заставляю себя успокоиться и не истерить. Повторяю, что ничего не случилось и всё — лишь игра воображения, поддевка собственного разума, затуманенного стрессом. Нерешительно достаю из кармана тот самый загадочный предмет и изумлённо разглядываю красно-золотую эмблему Порше. Ключ от машины.

Ключ от машины Кирилла.

И это лишь злит меня ещё сильнее, потому что мне кажется отвратительно несправедливым, что он готов спокойно отдать машину такой цены в руки постороннего человека с опытом вождения только на допотопной Ладе, подаренной Паше сердобольными родителями.

На своё рабочее место я возвращаюсь за десять минут до назначенного для запуска времени. С хмурым и бледным лицом, взвинченная и будто надломившаяся где-то внутри, с одним единственным простым желанием: чтобы всё закончилось. Неважно, хорошо или плохо, лишь бы поскорее.

— Девочки, занесите документы на подпись к Лирицкому, — так не вовремя подскакивает к нам куратор со своей любимой серенькой папкой наперевес, и останавливается ровно в том месте, с которого без сомнения успела бы поймать любую из нас во время побега.

У меня сбивается пульс. Вика бледнеет даже сильнее меня.

Лариса Ивановна осматривает нас придирчивым взглядом. Никееву, легко вспыхивающую от смущения, но всё равно постоянно отшучивающуюся в ответ на лёгкие подколки от Ильи Сергеевича. Меня, смотрящую на директора бешеным голодным волком, загнанным в угол, и не умеющую выдавливать из себя улыбку даже ради прописанного в рабочем контракте корпоративного этикета. И наконец на Юлю, всё делавшую именно так, как положено, от диплома того самого МГУ до выгодной дружбы со старожилами отдела.

— Юля, сходи ты. Там наши партнёры по бизнесу, так что прошмыгни в кабинет мышкой, две подписи и сразу обратно, — Юля подскакивает со своего места довольная и поблёскивающая от выпавшего ей счастья, а мне почему-то становится не по себе. Настолько, что хочется послать всё нахер, вырвать из её рук эту проклятую папку и пойти к директору самой.

Чтобы ещё один раз взглянуть на Зайцева и выбить его из хвалёного самоконтроля.

Почему именно меня так сильно трясёт от всего происходящего?

Пока меня выкручивает наизнанку от страха и уязвлённого сценой в коридоре самолюбия, швыряет от жалости к себе до искрящейся ненависти, заполняет до краёв тревогой, мир вокруг продолжает двигаться по предписанному сценарию. Флешка занимает положенное ей место, несколько окон тут же всплывают на экране, требуя ввода необходимой для запуска информации, маленький значок около индикатора заряда батареи призывно мигает мне и испаряется, словно никогда не существовал.

Время переваливает за отметку «три часа ровно», а я напряжённо вглядываюсь не в ноутбук, а на вход в наш отдел. И злюсь, невероятно и необъяснимо злюсь, когда Юля возвращается совсем нескоро и с удовлетворённо-мечтательной улыбкой на своём миловидном личике.

***

До конца рабочего дня я равнодушная ко всему мартышка: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. И ничего не чувствую.

Не чувствую же?

Мне плевать на то, как в отделе увлечённо обсуждают начальство, до отвратительного часто упоминая обоих Войцеховских и уверенно заявляя, что старший — приятный, эффектный и галантный мужчина, а младший — подозрительный, себе на уме и наверняка со скандальным прошлым, раз его так долго где-то прятали. Мне плевать даже на то, что их уверенно называют братьями, ведь разница примерно в шестнадцать лет не позволяет чопорным бухгалтерам предположить что-то иное, а семья Кирилла, по-видимому, и правда очень пристальное внимание уделяет сохранению максимальной конфиденциальности.

Но усмешка всё равно то и дело касается губ, а прогнать её насовсем не получается.

Единственное, в чём выражаются все мои переживания относительно недавно совершённого преступления, — а наказание, прописанное в уголовном кодексе за кражу данных, ничуть не уступает краже обычной, — это постоянно потеющие ладони и ощущение, словно по спине ползают слизни, и их густой и липкий секрет намертво склеивает мою кожу с тканью блузки.

Выхожу из офисного центра я одна: Вика потупила взор и промямлила, что сегодня ей нужно немного задержаться, и дополнительные пояснения уже не требовались. Впрочем, как оказалось, это к лучшему: в первом же переулке рядом со мной тормозит чёрный Лексус и Глеб жестом предлагает сесть.