Вернувшиеся - Джейсон Мотт

Пока сюжет показывал арестованного мужчину в наручниках, которого усадили на заднее сиденье грузовика бок о бок с другим «вернувшимся», ведущий теленовостей продолжил информировать зрителей:

— Инициатива Румынии еще не вызвала реакции от НАТО, ООН и Международного бюро «вернувшихся». Однако к нам уже поступают отзывы государственных деятелей различных стран. Эти комментарии делятся поровну между теми, кто ободряет правительство Румынии, и теми, кто верит, что мы имеем дело с грубейшим нарушением гражданских прав.

Люсиль покачала головой. Ее лицо было мокрым от слез.

— А как же дети? — повторила она.

И главное, ситуация не ограничивалась «различными странами». Все это происходило здесь — в Америке. Группы чертовых глупцов породили мощное движение «защитников живых людей». Оно расползлось по всему миру, клонируясь и разветвляясь под новыми названиями. Его участники по большей части ничего не делали. Они просто послушно кивали головами и выкрикивали лозунги. Но на улицах городов все чаще находили мертвых «вернувшихся», и радикальные организации, «защищавшие истинно живых», брали на себя ответственность за такие убийства.

Нечто подобное случилось и в Аркадии, хотя никто не говорил об этом. Недавно в канаве у шоссе нашли труп «вернувшегося» иностранца. Его пристрелили из армейской снайперской винтовки.

С каждым днем жизнь все больше разваливалась на части. В последнее время Люсиль могла думать только о Джейкобе — о ее бедном маленьком Джейкобе.

Когда старуха ушла и его жена отправилась спать, пастор Питерс сел за стол и вновь перечитал письмо, отправленное ему из Бюро.

В интересах общественной безопасности мисс Пинч и все другие «вернувшиеся», выявленные в данной части штата Миссисипи, содержались в специальном учреждении города Меридиан. В письме сообщалось лишь несколько деталей. Руководство центра временного содержания заверяло пастора, что со всеми «вернувшимися» обращались должным образом в соответствии с возникшей ситуацией и что права человека соблюдались неукоснительно и без каких-либо возможных исключений. Фактически письмо было образцом бюрократического эпистолярного творчества.

Пастор прислушался к тишине, наполнившей дом. Единственным звуком был ритмичный и тяжеловесный ход старых часов, стоявших в конце коридора. Их подарил им тесть. Он сделал этот подарок за несколько месяцев до того, как его убил рак. Жена пастора выросла под бой этих часов, сопровождавший ночи ее детства. Когда она вышла замуж, ей часто не спалось из-за его отсутствия, поэтому им даже пришлось купить метроном, чтобы она могла измерять уходящее время.

Пастор вышел в коридор и встал перед часами. Их полированный корпус шести футов высотой украшала витиеватая резьба. Большой маятник размером с кулак раскачивался взад и вперед так легко и плавно, словно часы были сделаны вчера, а не сто лет назад.

Эта реликвия передавалась в семье по наследству. Когда тесть умер, сестры и брат жены попытались оспорить дарственную. Их не волновала стоимость похорон. Их не беспокоила участь земельного надела и отцовского дома. Они пытались отсудить старинные часы. С тех пор их родственные отношения оставляли желать лучшего.

Интересно, в каком лагере был теперь их отец, подумал пастор Питерс.

Он замечал, как много заботы его жена проявляла к часам после того, как начали появляться «вернувшиеся». Старый корпус пах политурой и чистящими средствами.

Мысли священника перешли от часов к его дому. Он вошел в гостиную и постоял там, осматривая вещи. Стол в центре комнаты они приобрели во время переезда из штата Миссисипи. Кушетку купили во время церковного визита в Вильмингтон, неподалеку от Теннесси. Редкий случай, но она понравилась им обоим. Ее украшал узор в бело-голубых тонах — «Каролина Блю!», как с гордостью объявил продавец, — а на боках узор менялся на противоположный голубовато-белый тон. Подлокотники выступали дугой вперед. Подушки были большими и мягкими.

И совершенно другим стилем выделялся стол, который она купила в Теннесси. Пастор ненавидел его. Столик выглядел тонконогим и хрупким. Дерево имело слишком темный цвет. Резьба была плоской, и вещь не стоила тех денег, которые за нее заплатили.

Пастор обошел гостиную, беря в руки книги, которые валялись кипами в местах, где им не полагалось быть. Он медленно и аккуратно вытирал их обложки и расставлял на полках. Иногда его пальцы перебирали страницы. Он наслаждался текстурой и запахом книг, как будто прощался с ними — как будто ход времени наконец одержал над ним победу.

Он не осознавал, как долго продолжалась эта уборка. В какой-то момент пастор вдруг понял, что песни сверчков за окнами уже затихли. Где-то вдали на окраинах города собаки начинали лаять на восходящее солнце. Он задержался слишком долго. Несмотря на этот промах — точнее, несмотря на свой страх, — он тихо вышел в коридор, вернулся в кабинет и взял со стола официальное письмо из Бюро. Затем пастор вытащил из ящика свой блокнот и, конечно же, Библию. Он уложил их в миссионерскую сумку, которая жена купила ему на прошлое Рождество.

Из-за маленького столика, на котором стоял компьютер, он достал сумку с одеждой. Питерс собрал вещи вчера вечером — после того, как жена постирала белье. Если бы пастор сделал это раньше, она заметила бы отсутствие костюма и рубашек. Ему хотелось уйти по-возможности с меньшими затруднениями, хотя это и выглядело несколько трусливо.

Он прокрался в прихожую, вышел во двор и бросил сумки на заднее сиденье машины. К тому времени солнце уже начало свой путь по небесам. Оно пока скрывалось за деревьями, но с каждой секундой поднималось все выше и выше. Пастор вернулся в дом и медленно поднялся в спальную. Его жена спала, свернувшись калачиком в центре постели.

Это ужасно обидит ее, подумал он.

Его жена должна была вскоре проснуться. Она всегда просыпалась рано. Пастор оставил записку на прикроватной тумбе и склонился над супругой, чтобы поцеловать ее в лоб.

Потом он передумал и ушел.

Она проснулась в пустом доме. Внизу, в коридоре, старинные часы отсчитывали время. Лучи солнца проникали сквозь жалюзи. Теплое утро предвещало жаркий день.

Она позвала мужа, но тот не ответил. Наверное, снова заснул в кабинете, подумала она. В последнее время он часто там засыпал, и это тревожило ее. Женщина хотела позвать его еще раз. Ее взгляд упал на записку, лежавшую на тумбе. Она увидела свое имя, написанное грубоватым почерком. Ее муж не любил оставлять записки без серьезного повода.

Нет, читая текст, она не плакала. Маленькая женщина лишь прочистила горло, словно хотела что-то сказать в ответ на слова. Затем она села и прислушалась к звукам дома. Тишину нарушали лишь ее прерывистые вдохи и механическое сердцебиение старых часов. Она подумала о своем отце. На ее глаза навернулись слезы, но она не стала плакать.

Слова выглядели расплывшимися и далекими. Казалось, что они проступали сквозь густой туман. Но она все же прочитала их вновь.

«Я люблю тебя, — говорили последние строки. — Но я должен разобраться в своих чувствах».

Джим много не понимал — ни действий солдат, ни роли Фреда Грина в их аресте. В воспоминаниях Джима Фред всегда был приятным человеком. Они не были друзьями, но только потому, что работали в разных местах и проводили досуг в отдельных компаниях. Им просто не хватило времени, чтобы подружиться семьями. Но как это могло повлиять на нынешнее поведение Грина?

Теперь Джим был заключенным концлагеря. Солдаты вломились в дом Люсиль и арестовали всю его семью. В этом как-то участвовал Фред. Он подъехал на своем грузовике сразу после появления солдат. Грин сидел в кабине и наблюдал за тем, как Джима, Конни и детей выводили из дома в наручниках.

Что изменилось во Фреде? Этот вопрос мучил Джима всю ночь. Если бы он знал ответ заранее, то, возможно, его семья не была бы теперь в заключении.

Они находились в переполненной школе. Дети пугливо прижимались к нему. Они стояли в очереди за ланчем, который, как всегда, был отвратительным.

— Что же с ним случилось? — спросил Джим у жены.

Он уже спрашивал ее об этом, но ответы Конни не помогали решению загадки. Тем не менее Джим считал, что головоломки — даже такие темные, как загадка Грина, — неплохо отвлекали от тех бед, которые обрушились на его семейство.

— Он не всегда был таким.

— Кто? — поинтересовалась Конни.

Она вытерла рот Ханны. С тех пор как их арестовали — или задержали, как это объяснил агент Бюро, — девочка постоянно жевала край рукава. Иногда страх проявляется в людях очень странным образом.

— Ты слишком стар, чтобы вести себя как грудной младенец, — сварливо сказала жена.