Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич

не было недостатка, так как жившие в Ялуторовске декабристы получали все сколько-нибудь замечательные литературные произведения. Кроме того, он вел обширную переписку с родными, с прежними петербургскими и московскими знакомыми и с своими товарищами по ссылке, рассеянными но всей Сибири. Большой интерес представляет его переписка с бывшим директором Царскосельского лицея, Е. А. Энгельгардтом, который о большою нежностью и глубоким уважением относился всегда к своему бывшему воспитаннику. Из писем Пущина к Энгельгардту можно видеть, какое настроение и какие взгляды были у него во время ссылки. Так, в письме от 26 февраля 1845 г. он говорит: «Скоро минет двадцать лет сибирским разного рода существованиям. В итоге, может быть, окажется что-нибудь дельное: цель освящает и облегчает заточение и ссылку».

«Горько слышать, что наше 19 октября пустеет: видно и чугунное кольцо[9] стирается временем. Трудная задача так устроить, чтобы оно не имело влияния на здешнее хорошее. Досадно мне на наших звездоносцев; кажется, можно бы сбросить эти пустые регалии и явиться запросто в свой прежний круг. Мысленно я часто в вашем тесном кругу, с прежними верными воспоминаниями. У меня как-то они не стареют».

По обнародовании всемилостивейшего манифеста 26 августа 1856 г. Пущин выехал из Ялуторовска сначала в Москву, затем в Петербург, где с горячим сочувствием был встречен своими лицейскими товарищами и прежними знакомыми. Он виделся там с К. Данзасом, который передал ему, что Пушкин во время своей последней болезни сказал: «Как жаль, что нет теперь ни Пущина, ни Малиновского».

В 1858 г. Пущин женился на вдове своего товарища по ссылке, И. Д. Фонвизиной, урожденной Апухтиной. Он поселился в ее имении, с. Марьине, Бронницкого уезда, где и окончил начатые еще в Сибири свои записки о Пушкине. Здоровье его все более и более приходило в упадок. Пущин скончался 3 апреля 1859 г.

Воспоминания о Г. С. Батенькове[10]

В 1854 и 1855 гг., во время пребывания моего в Томске, я познакомился и близко сошелся с Гаврилом Степановичем Батеньковым. Это был человек замечательный по уму, широкому образованию и по его необыкновенной судьбе.

Г. С. Батеньков родился в Тобольске в 1793 г. По окончании образования во 2-м кадетском корпусе он поступил прапорщиком в одну из батарей действующей армии и участвовал в походах 1812–1815 гг. В сражении при Монмирале (1814 г.) он, находясь с двумя своими орудиями в арьергарде, прикрывавшем отступление войск Сакена, так упорно и долго держался на позиции, что был окружен неприятелем, получил несколько штыковых ран и оставлен замертво на поле сражения. Французский офицер, посланный для уборки тел, заметил в Батенькове признаки жизни и велел отнести его в городской госпиталь.

Крепкое сложение Батенькова, его молодость и, вероятно, хороший за ним уход содействовали скорому его выздоровлению. После полуторамесячного пребывания в госпитале он поступил снова в свою батарею, так как в это время Монмираль был занят уже русскими войсками.

По возвращении армии в Россию Батеньков выдержал экзамен на звание инженера и уехал на службу в Томск. Здесь в 1819 г. Сперанский, ревизовавший сибирские учреждения, его заметил и оценил его способности. Он пригласил его к себе на службу в Иркутск, где Батеньков и состоял при генерал-губернаторе Сперанском до самого отъезда последнего в Петербург в 1821 г. Во время своей службы в Иркутске он выполнял самые разнообразные поручения. Укажу на некоторые из его многих работ, исполненных по указанию Сперанского. Он укреплял берега Ангары, исследовал путь вокруг Байкала, собирал статистические сведения о Сибири, составил и напечатал в Иркутске учебник геометрии для ланкастерских школ, написал проект устава о ссыльных и принимал самое близкое участие в работах Сперанского по преобразованию сибирских учреждений.

Блестящие способности Батенькова, неутомимость его в работе, основательность его трудов и, может быть, всего более одинаковость нравственных понятий сблизили с ним Сперанского. Между молодым инженером и сибирским генерал-губернатором установилась такая тесная связь, что Батеньков по возвращении его в Петербург в 1821 г. поселился у Сперанского и при помощи последнего был назначен производителем дел в сибирском комитете и членом совета военных поселений. Внимание, оказываемое Батенькову всесильным в то время гр. Аракчеевым, обещало ему блестящую служебную карьеру. Современники Батенькова считали его очень честолюбивым человеком; на эту черту его характера указывает и «Донесение следственной комиссии». Но если он и действительно предавался честолюбивым мечтам, им не суждено было сбыться. В конце 1825 г. он принужден был оставить службу в совете военных поселении, а в последних числах декабря этого года был арестован, обвинен в заговоре против правительства и приговорен к 20-летней каторжной работе. Из «Донесения следственной комиссии» видно, что хотя он и не был членом тайного общества, но сблизился со многими из заговорщиков, высказывал полное сочувствие их планам и ободрял их к действию.

Батеньков не был сослан в Сибирь в каторжную работу. Он был отвезен в форт Свартгольм, находившийся на Аландских островах, затем обратно привезен в Петропавловскую крепость, где и пробыл 20 лет в одиночном заключении. Камера Алексеевского равелина, в которой содержался Батеньков, была 10 аршин в длину и 6 в ширину, при 4-аршинной высоте. Страже было запрещено говорить с заключенным. Ежедневно, утром и вечером, в определенные часы, в камеру входил офицер наведаться о здоровье арестанта и спросить, не надо ли ему чего; но офицер этот не вступал ни в какие разговоры и не отвечал ни на какие вопросы. Первое время Батеньков находился безвыходно в запертой камере. В этой же камере его лечили, когда он был болен; в нее же, великим постом, приходил священник исповедовать и приобщать св. тайн заключенного. Такой порядок содержания в крепости, как узаконенный, соблюдался строго, но во всем остальном к заключенному относились крайне внимательно. Батеньков мне рассказывал, что когда он убедился, что не скоро освободят, то, желая сохранить здоровье, страдавшее уже от недостатка движения, он отказался от мясной пищи. Ему стали тогда подавать очень хороший обед, без мясных блюд, нередко приносили ему любимые им фрукты, а иногда и конфеты; по его просьбе давали ему также легкое французское вино пли рейнвейн. Во время болезни уход за ним был очень внимательный. Летом, в хорошую погоду заключенного выводили под караулом на некоторое время в садик Алексеевского равелина. Здесь Батеньков посадил однажды зерно из съеденного им яблока и к концу заключения мог уже отдыхать под тенью яблони, выросшей из этого зерна. По прошествии первых трех лет заключения в крепости, Батенькову было дозволено прохаживаться по коридору, прилегающему к дверям его камеры и постоянно охраняемому часовыми. Ему давали и книги, по исключительно набожного содержания. По его просьбе ему принесли Библию