Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) - Любовь Моисеевна Равич

с ненадежными людьми. Пушкин, увидя своего друга после первой с ним разлуки, заметил в нем некоторую перемену и начал подозревать, что он что-то от него скрывает. Он затруднял Пущина своими расспросами, по тот ничего ему не открыл. «Самое сильное нападение Пушкина на меня, по поводу общества, — говорит Пущин в своих записках, — было, когда он встретился со мной у Н. И. Тургенева, где тогда собирались все, желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала. Тут между прочим был Куницын и наш лицейский товарищ Маслов. Мы сидели вокруг большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь — Пушкин. «Ты что здесь делаешь? Наконец поймал тебя на самом деле», — шепнул он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Мы встали. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним. Подали чай, мы закурили сигарки и сели в уголок. «Как же ты, — сказал Пушкин, — мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно случайно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай; право, любезный друг, это ни на что не похоже!». Па этот раз Пущину легко было доказать, что это совсем не собрание общества и что он сам пришел к Тургеневу неожиданно.

В январе 1820 г. Пущин должен был уехать в Бессарабию к больной своей сестре. Возвратясь в мае в Петербург, он не застал уже там Пушкина, высланного из столицы за его вольные стихотворения и командированного от Коллегии иностранных дел к генералу Инзову, начальнику колоний южного края.

Около 1823 г. Пущин познакомился с Рылеевым и принял его в тайное общество, прямо в члены верховной думы. Рылеев относился к Пущину с глубоким уважением; в письме к одному из своих друзей он говорит: «Спасибо, что полюбил Пущина, я еще от этого ближе к тебе. Кто любит Пущина, тот непременно сам редкий человек».

В 1823 г., однажды во дворце, на выходе, в[еликий] к[нязь] Михаил Павлович очень резко заметил Пущину, что у того не по форме был повязан темляк на сабле. Пущин тотчас же подал прошение об отставке. Желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно бы было считать унизительною, он хотел занять одну из низких полицейских должностей — должность квартального надзирателя. Своим примером он хотел доказать, каким уважением может и должна пользоваться та должность, к которой общество относилось в то время с крайним презрением. Намерение Пущина возмутило его родных. Сестра его, на коленях, в слезах, умоляла его отказаться от мысли занять полицейскую должность; он уступил се просьбам и, выйдя в отставку, поступил сверхштатным членом в петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и Рылеев.

В 1824 г. Пущин перешел на службу в Москву судьей в уголовный департамент надворного суда. Служба в надворном суде бывшего гвардейского офицера, образованного человека, с обеспеченным состоянием и с большими связями имела в то время свое значение. Князь Н. Б. Юсупов, видя на бале у московского генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью, спросил Зубкова, кто этот молодой человек. Зубков ответил, что это надворный судья Пущин. «Как, — сказал кн. Юсупов, — надворный судья танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное!».

Пущин, человек крайне скромный, ни слова не говорит в своих записках о своей судебной деятельности, между тем опа гораздо более удивила современников, чем присутствие его на генерал-губернаторском бале. Особенное внимание общества обратило на себя решение надворного суда по делу известного любителя музыки и композитора Алябьева, обвинявшегося в совершении убийства. Сначала, чтобы замять это дело, потом, чтобы добиться оправдательного приговора, были пущены в ход и подкуп, и усиленные просьбы, и горячее вмешательство влиятельных лиц. Но ничто не помогло; в деле были несомненные доказательства виновности Алябьева, и Пущин после долгой, упорной борьбы настоял на обвинительном приговоре. На это решение смотрели как на гражданский подвиг, и Пушкин имел полное право сказать своему другу:

Ты освятил тобой избранный сан,

Ему в глазах общественного мненья

Завоевал почтение граждан.

Когда в конце 1824 г. Пущин узнал, что Пушкин из Одессы сослан на безвыездное жительство в псковскую деревню его отца, то он решился непременно навестить его и для этого взял отпуск на 28 дней. Перед отъездом, на вечере у генерал-губернатора кн. Голицына он встретил А. И. Тургенева и спросил его, не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, так как он будет у него в январе. «Как, Вы хотите к нему ехать, — сказал Тургенев, — разве не знаете, что он под двойным надзором и политическим, и духовным». «Все это я знаю, — отвечал Пущин, — по знаю тоже, что нельзя не навестить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от пего с небольшим в ста верстах». «Не советовал бы. Впрочем, делайте, как знаете», — прибавил Тургенев. Почти такие же предостережения высказал и дядя поэта В. Л. Пушкин.

Проведя праздники у отца в Петербурге, Пущин после Крещенья поехал к сестре в Псков и оттуда в Михайловское. Недалеко уже от усадьбы лошади понесли и вдруг, после крутого поворота, неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Остановить лошадей у крыльца не было силы, они протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.

«Я оглядываюсь, — пишет в своих записках Пущин, — вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда со мной происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим! Он забыл, что надо прикрыть наготу, я не подумал о заиндевевшей шубе и шапке. Было около 8 часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга, в том самом виде, как мы попали в дом: один почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь через 33 года мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной; впрочем, она все поняла. Не знаю, за кого опа приняла меня, только ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, и чуть не задушил ее в объятиях». После первых волнений свидания началась живая беседа между друзьями; каждому из них надо было о многом расспросить и многое рассказать. Из слов Пушкина можно было заключить, что