Роман роялиста времен революции : - Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар

Какъ и Шабо, Шаліе былъ растрига. Его голосъ, его жесты, слова носили на себѣ отпечатокъ духовнаго краснорѣчія. Онъ говорилъ только тирадами, апокалипсическими строфами. У Шаліе были тѣ-же слова, что и у Савонаролы, проклятія, достойныя пророковъ, умиленіе дѣвъ, и нечеловѣческое смиреніе, чисто мученическое.

Въ своемъ безуміи человѣкъ этотъ отражалъ всѣ безумія массы. Шутъ, сангвиникъ, мистикъ-палачъ, фанатикъ до невозможности — таковъ этотъ Шаліе.

О немъ можно сказать, что онъ сохранился въ воспоминаніи Ліона, какъ тѣ боги, въ которыхъ олицетворяли свои страхи народы — дѣти…

Онъ тоже покинулъ Парижъ на другой день 10 августа.

Онъ не прятался, какъ Вирье. Онъ возвращался въ Ліонъ побѣдителемъ.

При всякой остановкѣ онъ взбирался на козлы дилижанса и обращался къ бунтовавшей черни съ рѣчами.

"Когда онъ говорилъ, — разсказываетъ одинъ изъ свидѣтелей, — нѣчто въ родѣ кровавой пѣны выходило съ его устъ"…

"Я до сихъ поръ еще слышу, — говоритъ въ свою очередь m-lle де-Эшероль, — слова, которыми закончилъ свою рѣчь этотъ бѣсноватый, при своемъ проѣздѣ черезъ Муленъ…

"Братья, вы разрушили позорную Бастилію, но вы уничтожили только стѣны!.. Отрубите головы и вы будете свободны… Долой королей!.. Смерть тиранамъ"!..

"Дилижансъ уже скрылся въ облакахъ пыли, а все еще раздавались крики смерти этого изступленнаго человѣка".

Вотъ чудовище, отъ котораго Анри надо было прятаться, чтобы исполнить возложенное на него порученіе принцессы Елазаветы. О, какія предзнаменованія для него, еслибы онъ вѣрилъ въ нихъ, эти осколки статуи Людовика ХІѴ, которые валялись на площади Белькуръ, это избіеніе офицеровъ Royal-Pologne, эти умерщвленія священниковъ за то, что они праздновали возвращеніе Шаліе! Но что значили всѣ эти предзнаменованія для того, у кого единственною заботою было пожертвовать собою ради службы королю?

То подъ именемъ "Камила Пернона", то подъ именемъ "Пагануччи", наконецъ, подъ именемъ "сэра Брюиссе", Анри бѣгаетъ по городу, разъискивая роялистскихъ коноводовъ, которые скрывались такъ же, какъ и онъ.

Первый, на слѣдъ котораго ему удалось напасть, былъ Доминикъ Алліе, братъ аббата Клода Алліе, съ которымъ Анри встрѣтился въ Кобленцѣ. Послѣ пораженія въ Жаллезѣ, Доминикъ бѣжалъ въ Ліонъ. Анри нашелъ его уже забывшимъ неудачу и готовымъ на новую попытку, которой повидимому благопріятствовали обстоятельства.

22 сентября генералъ Монтескью занялъ Савойю и принудилъ такимъ образомъ короля Сардиніи выйти изъ его нейтралитета. Это и было, наконецъ, той диверсіей, которой такъ желалъ нѣсколько мѣсяцевъ назадъ Анри…

Но увы! развѣ осуществляется когда нибудь даже самая дорогая мечта безъ того, чтобы при этомъ не пострадало ваше сердце?

Взятіе Савойи заставило графиню Вирье, вмѣстѣ съ дѣтьми, немедленно выѣхать изъ Весси. "Пришлось, — пишетъ m-lle Вирье, — сейчасъ же эмигрировать и спасаться въ Швейцарію.

"Въ нашемъ бѣгствѣ, мы даже не ночевали въ Эвіанъ.

"Намъ сказали въ 11 часовъ вечера, что можно всего ожидать и что намъ всего лучше сѣсть въ лодку на Женевскомъ озерѣ и отплыть.

"Это было нѣчто ужасное. Мой двоюродный дѣдъ, аббатъ, котораго мы повезли больнымъ изъ Пюпетьера и которому пребываніе въ Весси не принесло пользы, имѣлъ видъ умирающаго. Его пришлось спускатъ въ барку на тюфякѣ. Моя тетка де-Блоне, мать моя и мы сѣли съ нимъ, онъ горько плакалъ… Я помню, что въ эту ночь не было луны. Направились мы или скорѣе мы думали, что направились къ Уши… Вѣтеръ чуть не опрокинулъ нашу лодку… Мы дрожали отъ холода и страха…

"Мы ѣхали безъ конца… Наконецъ, уже засвѣтло мы увидали Уши". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если на разсвѣтѣ взглянуть съ Лемана на этотъ швейцарскій берегъ, который представлялся женѣ Анри и его дѣтямъ обѣтованною землею, онъ весь кажется сѣрымъ. Онъ покрытъ сѣрымъ вуалемъ. Но скоро черезъ этотъ вуаль, который дѣлается все болѣе и болѣе прозрачнымъ, начинаетъ проевѣчивать голубое пятнышко, которое понемногу все увеличивается, опускается и отражается въ синевѣ воды. Озеро и небо точно тянутся другъ къ другу. Въ то же время горы прорываютъ вершинами своихъ большихъ деревьевъ туманъ и выростаютъ изъ него во всей красѣ. Затѣмъ прелесть этой картины довершаютъ дома, которые блестятъ на солнцѣ.

Наружность мѣстности, какъ это давно уже кто-то сказалъ, не такъ мѣняется, какъ наружность людей. И теперь еще, когда пріѣзжаешь въ Уши, видишь все тотъ же прелестный пейзажъ.

Но было ли счастьемъ вернуться къ жизни въ тѣ времена?

Ожить развѣ не значило вспомнить?

А воспоминанія о Лозаннѣ, гдѣ должна была скрываться жена Анри, были отравлены навсегда утраченнымъ прошлымъ. Уходили послѣднія надежды, такъ же какъ и послѣдніе золотые!

Что предстояло въ будущемъ?

Изъ арміи принцевъ получались самыя печальныя извѣстія. У каждаго былъ или братъ, или отецъ, или сынъ, среди тѣхъ несчастныхъ, которыхъ Брауншвейгская капитуляція въ долинахъ Шампани, превратила въ шатающихся по большимъ дорогамъ Бельгіи и Германіи. Они тащились подъ ливнемъ, который размывалъ красную землю и дѣлалъ изъ нея, до словамъ Гёте, кровяную грязь… "Когда они шли впередъ, за ними стояли точно цѣлыя болота крови. И въ такомъ же трудномъ положеніи, какъ нѣкогда солдаты фараона, они тонули въ красномъ морѣ" [75].

Эмиграція была побѣждена! Но для нея было вдвойнѣ тяжео признать себя побѣжденною "санкюлотами, которыхъ она собиралась привести къ порядку ударами кнута".

Въ особенности женщины, подъ вліяніемъ тщеславія, были неумолимо горды. Онѣ такъ задирали головы передъ пораженіемъ, какъ это въ пору было бы развѣ самой m-me де-Роганъ. Не желая приписывать совершеннымъ ошибкамъ свое униженіе, онѣ винили тѣхъ, кто былъ непричастенъ къ этимъ ошибкамъ.

M-me де-Блонэ, одна изъ первыхъ, испытала на себѣ вліяніе этой озлобленной среды. Затѣмъ оно коснулось и жены Анри. Въ умѣ ея поднялся точно туманъ, который застилалъ собою отвагу ея мужа.

Она видѣла, какъ Анри въ періодъ Національнаго Собранія боролся съ опасностью жизни. Отчего же его нѣтъ теперь тамъ, гдѣ идетъ борьба?..

И насталъ день, когда Анри замѣтилъ въ письмахъ жены, что она страдаетъ изъ-за его поведенія. Вотъ онъ результатъ его всей жизни, которую онъ считалъ безупречно честною."…Что сказать тебѣ?.. Какъ выразить тебѣ состояніе души моей при чтеніи твоего послѣдняго письма? Я никогда еще не испытывалъ подобнаго униженія… Въ каждой строкѣ твоей сквозитъ, что ты краснѣешь за все то, что сдѣлано мною, и чего не сдѣлано. И такъ я сталъ предметомъ порицаній той, чьей гордостью я хотѣлъ быть…

"…Наша любовь, скрѣпленная столькими слезами, неужели зависитъ отъ глупыхъ, несправедливыхъ толковъ?.. — вопрошалъ несчастный. — "…Неужели ты забыла все, что я вынесъ, чтобы остаться вѣрнымъ моему долгу?.. Пусть тѣ, которые нападаютъ на меня, скажутъ, что же сдѣлали они въ то время, какъ я безъ отдыха посвящалъ себя дѣлу, и послѣднія свои средства тратилъ еще этою зимою на служеніе принцамъ…

"Не во время покинувъ Францію, съ безумными идеями, подъ часъ преступными, большинство изъ нихъ разсчитывало, что этотъ отчаянный процессъ не продлится болѣе шести мѣсяцевъ.

"… Меня обвиняютъ въ томъ, что я отдыхаю въ Ліошѣ… Вѣдь я живу здѣсь вѣчно подъ кинжаломъ… Грустно видѣть, что тѣ, которые живутъ въ далекѣ отъ опасности, выдумываютъ себѣ романы героизма…"

Иронія есть насмѣшка, сквозь которую чувствуются слезы. Развѣ ихъ нѣтъ въ этихъ послѣднихъ строкахъ Анри:

"…Сила ихъ порицаній проникла до мозга моихъ костей!

"Но все, что замышляютъ эмигранты, безцѣльно. Безплодность ихъ усилій воскресить трупъ придаетъ тѣмъ, кто видитъ ясно, мужество прервать съ ними всякія сношенія".

"…Внѣ родины сохраняются химерическія надежды… разсчитываютъ вернуться завтра…

"Все это будетъ долго длиться. Вся Европа приметъ тутъ участіе".

Между тѣмъ пребываніе въ Лозаннѣ становилось все мучительнѣе для графини Вирье. Она не только наталкивалась на обидные намеки, но ей приходилось выносить грубости и рѣзкости отъ людей, которые отъ прикосновенія Революціи сами заражались.

Швейцарцы позабыли свое традиціонное гостепріимство по отношенію къ эмигрантамъ. Они были съ ними высокомѣрны, задорны, упрекали ихъ въ томъ, что они объѣдаютъ страну, и компрометтируютъ ее безповоротно передъ Франціею. Даже дѣти подвергались преслѣдованіямъ.

Каждый день приходилось видѣть m-me Вирье ея дѣтей, возвращавшихся въ слезахъ изъ той маленькой школы, куда она ихъ посылала.

M-lle Гортензія, одна изъ надзирательницъ, была къ нимъ немилосердна. Не разъ приходилось маленькому Аймону, несмотря на свои пять лѣтъ, раздѣлываться на улицѣ съ злыми ребятишками, которые обзывали его: "противный эмигрантъ!.. противный французъ!"