Титус Гроан - Мервин Пик

— Эта комната. Изысканность вашей обстановки, книги в телячьей коже, хрусталь, ваша скрипка. Не обладая честолюбием, вы не собрали бы здесь все эти вещи.

— Это не честолюбие, бедный мой, запутавшийся юноша, — сказал Доктор, — это союз двух вещей, некогда несовместных, ха-ха-ха! — хорошего вкуса и наследственного дохода.

— Не является ли хороший вкус качеством хоть и дорогостоящим, но таким, которое можно в себе развить?

— О да, — сказал Доктор. — О да. Задатки хорошего вкуса присущи всякому человеку, и обнаружив их в себе, ха-ха! — после некоторого самозондирования, человек получает, как вы отметили, возможность их развивать.

— С усердной сосредоточенностью и прилежанием, разумеется?

— Разумеется, разумеется, — улыбаясь, ответил Доктор с некоей ноткой в голосе, указывающей, что лишь обычная вежливость заставляет его продолжать этот разговор.

— Но разве подобное прилежание не есть то же честолюбие? Честолюбивая потребность усовершенствовать свой вкус. Вот что я имею в виду, говоря «честолюбие», Доктор, и я уверен — оно в вас присутствует. Я не имею в виду стремление к успеху, ибо «успех» слово бессмысленное — люди преуспевшие, как мне доводилось слышать, зачастую числят себя чистой воды неудачниками.

— Да, вы меня заинтересовали, — сказал Прюнскваллор. — Но я хотел бы поговорить с леди Фуксией наедине. Боюсь, мы уделяем ей слишком мало внимания. Мы забросили ее. Она осталась совсем одна в своей персональной пустыне. Вы только взгляните на нее.

Фуксия, закрыв глаза и откинувшись на спинку, с ногами сидела в кресле.

— Не будете ли вы столь чрезвычайно любезны покинуть комнату на время нашего с ней разговора? В прихожей есть кресло, молодой господин Стирпайк. Спасибо, мой милый юноша. Это будет широкий жест.

Стирпайк мгновенно исчез, прихватив с собой бренди.

Прюнскваллор оглядел старуху и девочку. Госпожа Шлакк, разинув маленький ротик, крепко спала. Фуксия, услышав стук закрывшейся за Стирпайком двери, приподняла веки.

Доктор поманил ее к себе. Она тут же подошла, широко раскрыв глаза.

— Я так долго ждала, доктор Прюн, — сказала она. — Можно мне теперь получить мой камень?

— Сию же минуту, — ответил Доктор. — И даже секунду. О природе этого камня вы узнаете немногое, но ценить его будете сильнее, чем любой человек, какого я способен припомнить. Фуксия, дорогая, вы пребывали в таком смятении, когда убегали, подобно дикому пони, от меня и от вашего отца, в таком смятении — с вашей черной гривой и голодными глазами, — что я сказал себе: «Вот что нужно Фуксии», хоть пони, как правило, не интересуются такими вещами, ха-ха-ха! Но вам они интересны, не так ли?

И он извлек из кармана мягчайшей кожи мешочек.

— Выньте его сами, — сказал он. — Вытащите за эту тонкую цепочку.

Фуксия приняла мешочек из руки Доктора и вытянула под свет ламп рубин, подобный глыбе гнева.

Он горел на ее ладони.

Девочка не знала, что сказать. Да она и знать не хотела, что тут можно сказать. Говорить было решительно нечего. Доктор Прюнскваллор отчасти понимал, что она чувствует. В конце концов, сжав пальцами твердое пламя, она растормошила нянюшку Шлакк, легонько взвизгнувшую, просыпаясь. Фуксия помогла няне подняться на ноги и повлекла ее к выходу. За миг до того, как Доктор открыл перед ними дверь, Фуксия обернулась к нему, и губы ее разделились в улыбке, полной темной и сладостной прелести, столь тонко смешанной с ее задумчивой странностью, что рука Доктора с невольной силой сжала дверную ручку. Такой он ее еще ни разу не видел. Фуксия всегда казалась ему девочкой некрасивой, хоть он и испытывал к ней непонятную привязанность. Но сейчас — что он увидел сейчас? При всей замедленности ее речи и почти раздражающем простодушии, девочкой она больше уже не была.

В прихожей они миновали Стирпайка удобно расположившегося на полу под большими узорчатыми часами. Все молчали и лишь при расставании с Доктором нянюшка Шлакк сонным голосом вымолвила: «Спасибо» и поклонилась, держась за руку Фуксии. Пальцы Фуксии сжимали кроваво-красный камень и Доктор, прежде чем закрыть дверь, сказал ей только: «До свиданья, и будьте осторожны, моя дорогая, будьте осторожны. Приятных снов. Приятных снов».

Хорошо подвешенный язык

Возвращаясь к себе через прихожую, Доктор настолько погрузился в размышления о новом для него образе Фуксии, что и думать забыл про Стирпайка, и потому испуганно вздрогнул, заслышав за собой чьи-то шаги. Мгновением-двумя раньше Стирпайка и самого напугали шаги, спускавшиеся по лестнице прямо над ним, притаившимся в тигровой тени перил.

Он быстро нагнал Доктора.

— Боюсь, я все еще здесь, — сказал он и, следуя за взглядом Доктора, оглянулся через плечо. Он увидел сходящую по последним трем ступенькам женщину, обладавшую несомненным сходством с доктором Прюнскваллором, хотя осанка ее казалась несколько более косной. У нее также были нелады со зрением, однако очки женщина носила темные, и потому определить, на кого именно она смотрит, удавалось лишь по тому, в какую сторону поворачивалось ее лицо, что, разумеется, нельзя считать надежным показателем.

Женщина приблизилась к ним.

— Кто это? — спросила она, обратив лицо к Стирпайку.

— Это, — ответил ее брат, — никто иной как юный господин Стирпайк, пришедший побеседовать со мной о своих дарованиях. Ему не терпится, чтобы я воспользовался его мозгами, ха-ха! — не в качестве, как ты могла бы предположить, одного из препаратов, плавающих в моих банках из-под варенья, ха-ха-ха! но в качестве функциональном, порождающем вихрь ослепительных мыслей.

— Он не поднимался сейчас наверх? — спросила Ирма Прюнскваллор, девица. — Я спрашиваю, он не поднимался сейчас наверх?

Эта высокая женщина имела обыкновение говорить с великой скоростью и раздраженно повторять вопросы, не оставляя между ними ни малейшего промежутка, в который можно бы было просунуть ответ. В игривые свои минуты Прюнскваллор нередко развлекался попытками успеть ответить на какое-либо из наименее сложных ее вопрошаний, встряв между исходным вопросом и его резким эхо.

— Наверх, дорогая? — повторил брат.

— По-моему, я сказала «наверх», — резко ответила Ирма Прюнскваллор. — По-моему, я сказала «наверх». Ты или он, или кто-нибудь был наверху четверть часа назад? Был? Был?

— Определенно, нет! Определенно, нет! — ответил Доктор. — Полагаю, мы все находились внизу. А вы? — спросил он Стирпайка.

— Я тоже, — сказал Стирпайк. Спокойные, точные ответы юноши начинали нравиться Доктору.

Ирма Прюнскваллор вся подобралась. Длинное, тесно облегающее платье эксцентрично выпячивало такие составные части ее остова, как подвздошный гребень, да, собственно, и весь таз, и лопатки, а при повороте под определенным углом свет ламп обнаруживал даже ребра. Шея у Ирмы была длинная, прюнскваллоровская голова сидела на ней, окруженная такими же, схожими с соломой, седыми волосами, что и у брата, только ее были собраны сзади в лежавший на шее пучок.

— Слуга отсутствует, отсутствует, — сказала она. — Этим вечером у него выходной. Ведь так? Ведь так?

Вопрос, судя по всему, был обращен к Стирпайку, поэтому он и ответил:

— Я не имею представления о распорядке, принятом в вашем доме, мадам. Впрочем, несколько минут назад он заходил в комнату Доктора, и потому я полагаю, что это его шаги вы слышали за вашей дверью.

— Кто сказал, будто я слышала что-то за моей дверью? — несколько даже быстрее обычного произнесла Ирма Прюнскваллор. — Кто?

— Вы ведь находились в своей комнате, мадам?

— И что из того? И что из того?

— Из сказанного вами я заключил, что вам почудилось, будто кто-то ходит наверху, — несколько туманно ответил Стирпайк, — и если вы, как вы говорите, находились внутри вашей комнаты, стало быть шаги, которые вы слышали, доносились в нее снаружи. Именно этот момент я и хотел прояснить, мадам.

— Сдается, вы слишком много об этом знаете. Так? Так? — она слегка наклонилась к Стирпайку, светонепроницаемые очки ее плоско уставились на него.

— Я ничего об этом не знаю, мадам, — ответил Стирпайк.

— О чем, собственно, речь, Ирма, дорогая? О чем, во имя всех и всяческих околичностей, речь?

— Там кто-то топал ногами. Вот и все. Ногами, — ответила Доктору сестра и, помолчав, с обновленным напором добавила: — Ногами.

— Ирма, дорогая моя сестра, — произнес Прюнскваллор, — Я хотел бы сказать следующее. Во-первых, почему, клянусь всеми неудобствами мира, мы торчим в прихожей и, вероятно, подвергаем себя смертоносному воздействию сквозняка, который, что касается до меня, уже забрался ко мне в правую штанину и даже заставляет содрогаться мою большую ягодичную мышцу; и во-вторых, что уж такого дурного в ногах, к которым, в сущности говоря, и сводится вся проблема? Мои, например, я всегда находил на редкость удобными, особенно при ходьбе. Фактически, ха-ха-ха, можно, пожалуй, вообразить, что для нее-то они и придуманы.