Крузо - Лутц Зайлер

Голос Крузо, интонация Крузо.

Гипноз не развеивался, хотя он давно захлопнул книгу. Осторожно, тихо шумело море: «Ты можешь подхватить мой тон». Строчка словно из потустороннего мира. Из рокота выросла суть, и вмиг воцарились порядок и дисциплина. Сердце Эда качало кровь, глаза у него блестели, он вступил в фазу обетования.

Крузо достал из кармана пачечку записок, сунул в руки Эду:

– Программа Дня острова.

Ему не понадобилось особо повышать голос, такая тишина царила вокруг. И будто всегда только этим и занимался, Эд раздал сезам рукописные листки.

– «Что будет, кто предскажет нам?» – прохрипел вокалист, и снова вступила группа. Песня вроде бы знакомая.

– Кре-ще-нье, кре-ще-нье, кре-ще-нье-е! – послышались крики, сперва разрозненные, потом хором, после чего вокалист выдвинул тачку («машину») на середину площадки:

– «Вперед, молодежь, за дело,

дорогу себе пробивай,

долой насилье и муштру,

сам жизнь свою решай…»

Эд похолодел. Но немного погодя кто-то все же спохватился. Эд увидел, как какая-то девушка попыталась его остановить, но хрипящий обладатель кожаных штанов мгновенно положил руку жертве (Эд так и подумал: жертве) на плечо и тем самым поставил точку.

– «Вперед, молодежь, вперед, молодежь,

свободно гляди на сияющий свет,

который тебя не оставит…»

Группа начала отбивать бешеную барабанную дробь. Жертва, в одних плавках, безропотно позволила подручным привязать себя к «машине», заломить руки за спину. Скрещенные ноги ремнем привязали к рукояткам тачки. Затем тот сез, что все время стоял наготове вроде как ассистент и был в набедренной повязке (точно ацтек или античный работяга, он пропустил ткань между ног, притянув кверху и расплющив член), сунул ему в рот шланг, на другом конце которого поблескивала маленькая красная воронка, и медленно двинулся по кругу.

– Подаяние от щедрот, от щедрот, – бормотал парень в набедренной повязке, и стоящие вокруг наклоняли к воронке горлышки своих бутылок; сам он всякий раз добавлял туда глоток шампанского. – Не спешите, не спешите, друзья, – предупреждал он, после каждого пожертвования этаким победоносным жестом поднимая воронку вверх.

Все это время четверо других сезов то приподнимали тачку с парнем-жертвой, то бросали ее наземь, в быстром, размеренном ритме. Несмотря на песчаную почву, тачка с ее большими колесами и тонкими велосипедными шинами после каждого удара о землю подпрыгивала высоко в воздух. Подружка жертвы поочередно взвизгивала и хихикала, видимо спьяну. Эд между тем узнал парня, это был судомой из «Нордерэнде», сез, который в самый первый день на острове, словно тайную записочку, бросил ему слово «Крузо».

Действовала «машина» недолго. В сопровождении большой процессии судомоя доставили вниз, на берег. Эд чувствовал, как у него сводит желудок.

Тачку покатили в море, очевидно, так требовал ритуал, – улюлюканье, пенные волны, тело судомоя вымокло и тускло поблескивало, – и тут колеса наткнулись на камень, экипаж завалился на бок.

Теперь каждая новая волна накрывала голову жертвы; сезы, тащившие тачку за рукоятки, от смеха едва держались на ногах. Судомой вроде бы тоже смеялся, во все горло, а может, взывал о помощи, в шуме прибоя не разберешь. Расшалившись, тот, что в набедренной повязке, принялся вытряхивать в морскую пену остатки шампанского. «Вперед, молодежь, вперед…»

В два-три прыжка, во всяком случае, быстрее, чем Эд или кто другой сумели сообразить, что происходит, Крузо пересек пляж. Ладонью врезал тому, что в набедренной повязке, по физиономии, да так, что парень рухнул как сноп и оглушенный остался лежать. Потом Крузо схватился за тачку, но она уже утонула в песке. Несколько сезов, которые секунду назад еще хохотали, кинулись ему на подмогу, схватили за свисавшие по бокам веревки и ремни.

– Ни-кто, ни-кто… – рычал Крузо, задавая ритм.

– Ты наверняка не так представлял себе жизнь на острове?

– Многое изменилось, – ответил Эд.

Вероятно, Крузо узнал его по шагам. Или просто был уверен, что следом спешит именно Эд. Некоторое время они молча шли рядом. Отважный друг выглядел совершенно спокойным. В руке он нес книгу, и Эд спрашивал себя, где она могла быть все это время.

Мелкие соленые брызги летели им в лицо, на прибрежных камнях блестел лунный свет. Несколько фраз кружили в мозгу у Эда, неожиданно его охватило доброе чувство. Но прежде чем он сумел заговорить о К. (а может, и о Г.), Крузо приступил к объяснениям:

– У них это называется швырок. Когда «машина» грохается наземь, смесь – шнапс и шипучка – взрывается, бьет прямиком в башку, словно выстрел в иной мир. Для этого вовсе даже не требуется очень много алкоголя, тут действует физика, а не химия, понимаешь, Эд?

– С физикой у меня всегда было слабовато, – отозвался Эд, смущенный силой своего желания говорить с Крузо.

– Раньше они называли это богослужением. Так происходит раз в неделю. И почему-то все непременно кончается в воде. Для них речь идет о море, которое они почитают, перед которым преклоняются и так далее. Примитивно, хотя и понятно. Их прежний вокалист при швырке еще думал о процессах коммутации, о переключающих схемах в голове, о мозговых процессах, расширяющих сознание, и тому подобных вещах, но он уехал за границу, в прошлом году. С тех пор дело пришло в упадок. Даже буддистское дерево…

– Буддистское дерево?

– Да. Дерево с сотней рук, в смысле сучьев. Несравненное, великолепное дерево. Иные называют его волшебным деревом грез. Оно стоит у каприйской тропы, на самом берегу. Они используют его в своем ритуале инициации. Сидят там, наверху, пьют и ждут, кто первый свалится вниз. Почти каждого благополучно ловят. Говорят, дерево приносит удачу каждому, кто в ней нуждается. Но тебе я бы вправду не советовал, Эд. Тебе это ни к чему, они уже знают тебя и принимают.

Заботливость Крузо. Эд был тронут.

– Многое изменилось, – опять начал он.

– Ты прав. Мы все реже занимаемся стихами, верно?

– Наше святое!

Эд ответил слишком поспешно. Нелепая смесь бунта и симпатии.

– Я знаю, почему ты здесь, Эд.

Эд помолчал. Потом его взгляд затуманился, он попросту жутко устал. Бессонные ночи сделали его ранимым, тонкокожим, но ветер осушил глаза, и слова полились как бы сами собой.

– Фото твоей сестры, Лёш. Оно напоминает мне о Г., моей подруге, которая попала под трамвай, год назад. Знаю, это безумие, но иногда мне кажется, будто мы потеряли одного и того же человека.

Крузо оцепенел, насколько это было возможно на ходу, на усыпанном камнями пляже.

– Ты не потерпел крушения, Эд.

– Нет?

– Нет. За две ночи до твоего появления мне приснилось, что ты придешь. Я увидел твой приход. Как уже написано в книге: пришла пора приобрести слугу, а может быть, товарища или помощника. – Крузо подставил лицо ветру и положил руку Эду на плечо. Он тихонько засмеялся, хотя, возможно, Эд ослышался и это был просто вздох или вовсе ничего.

– Всего-навсего Дефо, Эд, не бойся. Для Робинзона Пятница – лоцман, во всяком случае он таков в его снах. Лоцман, который помогает ему вырваться из заточения на острове, из несчастья. Именно Пятница во сне показывает ему, каких мест надо избегать, чтобы не быть съеденным, куда можно отправиться, а куда нет, или как добыть пропитание…

– Но ведь в книге по-другому. Там рассказывается, что Крузо спасает Пятницу, то есть все совсем наоборот.

– Ты уверен?

– Может, ты видел, как я сошел на берег, в гавани?

– Нет, Эд, я только видел сон. И поначалу, конечно, сомневался. Но стихи все подтвердили.

Эд старался идти так, чтобы рука друга не соскользнула с его плеча. И думал, что из окна «Отшельника» пляж внизу не видно. Он заметил это всего несколько дней назад. До тех пор он был не иначе как слеп. И наверняка только вообразил, будто в день распределения видел пляж и казармы, в бинокль Крузо, из-под руки Крузо.

Друг шел со стороны берегового обрыва и оттого казался еще выше. Повернув голову, Эд мог бы уткнуться в грудь Крузо. Он заметил, что и Крузо старается идти с ним в ногу, что на покатом пляже вовсе не легко. Обувь Эда (ботинки Шпайхе, если быть точным, он носил их уже несколько дней) давно промокла, так как он, не глядя под ноги, несколько раз ступил прямо в набегающие волны.

Крузо посмотрел на него.

Или мимо него, на огни патрульного катера, который обогнал их в эту минуту.

Или на крошечные точки огоньков еще дальше, на фарватере морских судов и шведских паромов, шедших мимо, медленно, как годы. Эд чувствовал, как рука у него на плече судорожно сжалась. Повернул голову и в тот же миг ощутил на лице губы Крузо.

Кобольд-Марен

…тихо, до того тихо, словно один только дом вслушивался в шум, начатый соснами и подхваченный прибоем, негромко, сдержанно, тематически продолженный и варьируемый фаянсовыми раковинами и усиленный стальными, которые под струей воды отзывались низким гулом, как барабаны, этот домашний звук обволакивал Эда приятным удовольствием, ведь все было как некогда дома – звуки глухо падающей в ванну воды и жужжания проточного нагревателя, долетающие в гостиную или в детскую, пятница, восемнадцать часов, глубокое погружение в невнятный шум.