Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Я об этом тоже не знал, — уязвленно парировал генерал.

— Бросьте! Лучше скажите, когда он завербован и под какой кличкой числится.

Одной из примет этого верзилы стало то, что он никогда не улыбался. То есть время от времени он пытался изобразить нечто похожее на ухмылку, но всякий раз у него это переходило в некое подобие волчьего оскала.

По матери Унгвари был полувенгром-полупеченегом, по отцу полуавстрийцем-полутурком. Как эта гремучая смесь кровей и характеров уживалась в одном человеке, этого венгерский обер-жандарм Габор представить себе не мог. Впрочем, сейчас от него никто и не требовал напрягать по этому поводу свою фантазию.

— Насколько мне известно, вы тоже оказывали определенные услуги нашему ведомству, — с тоской осмотрел генерал летное поле военного аэродрома и небольшую группу людей у входа в его командный пункт.

«Какого же дьявола встречу нашей миссии на летном поле не организовал Хорти?! — подумалось главе миссии. — Хотя бы графа фон Анташа с несколькими лейб-гвардейцами прислал! Как-никак мне выпало доставлять секретный документ государственной важности».

— Даже не пытаюсь скрывать: действительно оказывал, когда это касалось ликвидации коммунистов. Я и сейчас готов предоставить вам длинный список тех, кого давно следовало бы отправить на виселицу.

— Судя по тому, как безнаказанно ваши люди орудуют на военном аэродроме, вскоре вы сами способны будете разобраться с людьми из этого списка.

— Вот теперь-то вы, наконец, заговорили, как подобает говорить генералу жандармерии.

— Нас что, берут под стражу? — попытался гордо вскинуть подбородок полномочный министр и чрезвычайный посланник Хорти Сент-Ивани Домокош, вышедший из самолета вместе с генералом и графом Телеки Гёзой. Вот только Унгвари попросту проигнорировал его любопытство.

— Вы, генерал, встречались со Сталиным в сопровождении членов вашей миссии? — спросил он Габора.

— Переговоры вел я один. Однако Сталин не удостоил меня чести быть принятым.

— Какое неуважение к венгерской жандармерии! — артистично возмутился Унгвари.

— Но, справедливости ради, следует отметить, что он прав: уровень миссии не тот.

— Послушайте, вы, дипломато-жандарм! Или, может, жандармо-дипломат? — оглянулся он на сопровождавших его крепышей. — Впрочем, какая разница?! Меня не интересуют процедурные тонкости, — постучал костяшками правой руки по фюзеляжу самолета Унгвари, да так громко, словно уже призывал к молчанию половину страны. — Если Сталин побрезговал принимать личного посланника регента, то с кем тогда вы вели переговоры?

— Со Сталиным. Но через первого заместителя начальника Генштаба Красной армии генерала армии Антонова.

— На переговоры с ним вы являлись всем составом делегации?

— Нет, Антонов принимал только меня.

— В таком случае эти господа могут быть свободными, — пренебрежительно махнул Унгвари рукой в сторону Домокоша и Гёзы, которых боевики Салаши сразу же оттеснили и повели куда-то в сторону ангаров. — Подержите их под охраной, пока вождь будет беседовать с генералом! — крикнул им вслед.

А спустя несколько минут сам генерал уже сидел в машине, увозящей его в ставку руководителя партии «Скрещенные стрелы». Чувствовал он себя прескверно, понимая, что у него нет никакой возможности скрыть от Салаши итоги переговоров со Сталиным. Тот в любом случае добьется правдивого рассказа, даже если придется прибегнуть к пыткам. И потом, в его захвате нилашистами есть и вина самого регента Хорти, его традиционной, непростительной беспечности.

В отличие от Унгвари сам вождь нилашистов пребывал в прекрасном расположении духа. На худощавом лице его, с тонкими невыразительными губами и холодным, пронизывающим взглядом, уже улавливались черты будущего диктатора — расчетливого и бездушного.

Инспектора королевской жандармерии он принял после того, как накоротке переговорил с Унгвари. Салаши восседал посреди большого зала старинного особняка, предоставленного ему на время одним из состоятельных нилашистов. Широкий дубовый стол, высокое, троноподобное кресло, в котором устроился вождь венгерских нацистов, старинные, потускневшие картины на ярко освещенных, увешанных гобеленами стенах… Здесь все свидетельствовало о властности нового хозяина особняка и его вере в свое призвание и свое будущее.

— Сразу же хочу сообщить вам, генерал, что не нахожу в вашем визите в Москву ничего такого, что вредило бы нашему движению или нашей будущей стране, — указал он на карту за собой, именуемую теперь Венгерским Союзом Древних Земель.

— Вполне приемлемое и даже справедливое название, — поспешил заверить его генерал, поглядывая на карту, на которой жирными линиями были обведены земли, когда-либо принадлежавшие их предкам.

— Если бы вашу миссию в Москву не направил регент Хорти, ее пришлось бы направить нам самим.

— Предполагаю, что так и следовало бы поступить, — промямлил Фараго Габор.

— Однако для нас это было бы связано с определенными политическими неудобствами. Вам понятен ход моих мыслей, генерал?

— Вполне, господин Салаши.

— Сталин, конечно же, отказался вести прямые переговоры с регентом Хорти? — с улыбкой поинтересовался вождь. В отличие от начальника своей охраны он на улыбки не скупился.

— Это не совсем так, — ответил генерал, только теперь усаживаясь на великодушно указанное ему кресло прямо перед столом Салаши. — Прочитав послание Хорти, переданное ему первым заместителем начальника Генштаба Красной армии…

— У вас сохранился текст этого послания? — прервал его рассказ Салаши.

— Он был в одном экземпляре и передан Сталину.

— Но ведь вы помните его содержание? Вот и изложите. А заодно положите мне на стол послание Сталина. Я так понимаю, что «вождь всех времен и народов» не стал рубить заброшенные адмиралом Хорти якоря, но выдвинул свои, совершенно неприемлемые, условия переговоров?

— Именно так оно все и произошло, — подтвердил генерал, удивляясь прозорливости Салаши.

— По существу, он требует безоговорочной капитуляции, одним из условий которой является немедленный вывод венгерский войск со всех оккупированных нами территорий.

— И даже указывает сроки вывода — в течение десяти суток.

— В течение десяти суток?! — от неожиданности Салаши даже приподнялся, налегая локтями на стол. — То есть он попросту поиздевался над предложениями регента Хорти?

— У меня тоже создалось впечатление, что Сталину хочется не просто поставить Венгрию на колени, но и превратить ее в еще одну республику своей коммунистической империи.

Салаши откинулся на спинку кресла, уперся руками о край стола и с минуту отчужденно смотрел куда-то мимо генерала. Этот был тот «взгляд в никуда», с отрешенности которого начиналась мистика восхождения еще одного вождя, мистика величия личности и нации.

Генерал не верил, что Салаши способен подняться до значимости Гитлера, Сталина или дуче. И время уже не то, и страна ему досталась не та, да и сам он мелковат для того величия, мантию которого уже давно примерял на себя. Тем не менее просматривалось в его взгляде, в облике, в самой харизме вождя венгерских нацистов что-то роковое.

Салаши пригласил переводчика, внимательно выслушал пункты перемирия, предложенные Сталиным, и, убедившись, что Габор говорит правду, победно рассмеялся.

— Нужно будет сделать все возможное, чтобы как можно больше венгров узнало, что Сталин побрезговал рукой дружбы, протянутой ему регентом Хорти, — сказал он, обращаясь к Унгвари, все еще стоявшему у двери.

— С одной стороны, это окончательно подорвет авторитет Хорти, — продолжил его мысль начальник личной охраны, — с другой — окончательно развяжет нам руки для продолжения войны до победного конца.

Услышав это «до победного конца», генерал оглянулся и посмотрел на Унгвари с таким сочувствием, словно видел перед собой городского сумасшедшего — жалкого, духовно и физически убогого. В эти мгновения он с ужасом думал о том, что ведь может настать время, когда вся страна окажется во власти таких вот «убогих».

— Но вы мне все же позволите доставить послание Сталина господину регенту? — спросил он, с трудом отрывая взгляд от Унгвари.

— Считаете, что в этом все еще есть необходимость?

— Даже если вы захватите все аэродромы страны, из этого не следует, что можно проявлять неуважение к представителю венгерской короны.

— Я всего лишь поинтересовался, есть ли в этом необходимость, — опять продемонстрировал еще довольно крепкие, молодые на вид зубы будущий вождь нации.

— Это вопрос не только моей чести, но и чести всей нации, которая имеет право и должна знать, что ее ждет в ближайшем будущем.