Ночная сказка - Джон Хоул

Я сказал, что пойду с нею на станцию. У нее был решительный вид — бледное лицо не выдавало ее мыслей, губы упрямо сжаты. Точно такое же выражение бывает у Джонти, когда он подходит к бассейну, чтобы участвовать в очередном заплыве. Гарриет настояла на том, чтобы самой нести на плече свои вещи — она просто напичкана всевозможными предрассудками. У меня было такое чувство, будто она пошла сдавать экзамен, к которому мы готовились вместе. Вообще-то я человек говорливый, но тут мне и в голову не приходило, что сказать. Ничего! Будь ситуация иной, я бы наверняка нашел слова ободрить ее, а тут… Представьте себе — муж благословляет жену на то, чтобы она повыгоднее продала свое тело. Я чувствовал себя полным идиотом. А вокруг нас жизнь шла своим чередом. И только вы знаете мой ужасный секрет. Вдруг начинаешь осознавать, что мир вокруг тебя чертовски невинен, простодушен и беззаботен. Такой вечер досточтимый доктор Элесдер Макджи назвал бы «таким ласковым и нежным». Удивительный, струящийся английский воздух… Люди играют в теннис, идут с работы, обнимают своих невест и едят итальянское мороженое. Над влажными прилавками, где еще недавно торговали рыбой, кружат мухи, дети носятся взад-вперед на своих скейт-бордах, рискуя разбиться или снести прилавок цветочницы. Все как обычно, все буднично, но в этой банальности и заключается сила.

Мы зашли в здание вокзала на Блэкхит-стейшн и стали читать инструкцию по пользованию автоматом для продажи билетов с таким видом, словно наша жизнь зависела от этих билетов. Можно ли пользоваться одним билетом два дня? Инструкция была составлена до того глупо, что я просто впал в ярость. Так можно ли пользоваться билетом в течение двадцати четырех часов или после полуночи он станет недействительным? Трясясь от злобы, я забросил в щель монеты, а автомат, не дрогнув выплюнул билет.

Мы вышли на платформу, по которой в ожидании поезда ходили люди. Они направлялись в город на работу — кто-то был билетером, кто-то пожарным, официантом, барменом. Стайка пятиклассниц спешила на вечерний сеанс в кинотеатр, куда их пригласили первые поклонники… Респектабельные мужчины стремились в свои клубы, где они смогут поболтать с друзьями и поломать голову над кроссвордами в «Таймс»… А я стоял, нервно обнимая ее за плечи, словно хотел защитить от жестокого мира. Ха! Но разве это так? Я был виновен — это я позволил ей пойти на такой риск. Если бы мне пришлось публично покаяться в содеянном, никто бы в жизни не поверил, что я мог сделать такое. Только последний подонок способен продавать собственную жену! И вдруг я заметил, что она плачет — беззвучно, но плачет. Слезы просто градом катились из ее глаз.

— Гарри, послушай, это безумие, — промолвил я. — Хорошо, хорошо. Все это чепуха. Пойдем, ты вовсе не должна делать этого.

Гарриет молчала, не сводя глаз с железной дороги в ожидании поезда.

— Ну ладно, — продолжал я, — пойдем. Пойдем домой, и давай забудем обо всем. Это е-рун-да. Надо вернуться домой. Игра окончена.

И тут она разрыдалась в голос, а я обнял ее и огромную сумку, висевшую у нее на плече. Она просто захлебывалась рыданиями, а потом яростно закивала головой. Люди, стоявшие на платформе, смотрели на нас с тем выражением, с каким умеют смотреть только лондонцы — они явно были смущены, и им было интересно, в чем дело, но виду они не подавали. Я еще раз крепко обнял ее и повел прочь, сжимая в своей руке ее влажную руку. Мы поднялись вверх по ступенькам и вышли на главную улицу, на воздух, на свободу! Все было кончено. Гарриет едва передвигала ноги и с трудом поднималась по лестнице. Казалось, она больна или искалечена.

И я тут же начал думать о том, как мы правильно поступили. Все это было чертовски глупо и нелепо! Не понимаю даже, как мы могли докатиться до такого! Будто мы жили в фантастическом мире, ничего не зная о реальной жизни. Я испытывал невероятное облегчение, но, признаться, был немного удивлен. Четыре недели я мучился, не зная, какое принять решение, и вдруг все было кончено. Ничего не будет.

Тут мы услышали грохот приближающегося поезда. Словно огнедышащий дракон вынырнул он из туннеля и скользнул к платформе у нас под ногами. Двери с шумом открылись.

Вдруг, вырвав у меня свою руку, Гарриет бросилась вниз, перепрыгивая разом через две ступеньки.

— Нет, Гарриет, нет! — закричал я. А может, я закричал и не это, а что-то другое, столь же банальное.

Потом я бросился вслед за ней. Я бежал и что-то выкрикивал. Я видел, как Г. в последний миг успела запрыгнуть в вагон. Поезд почти тут же тронулся. Бежать дальше не имело смысла. Гарриет настояла на своем, и я был не в силах остановить ее. В оцепенении я смотрел на удаляющийся поезд. Какой-то пожилой джентльмен, оставшийся на платформе, сообщил мне, что поезд ушел раньше, чем написано в расписании.

Я подумал о том, что надо бы сесть на следующую электричку, которая прибывала через двадцать минут. Я мог бы разыскать ее в доме на Флиткрофт-Мьюз, поговорить с нею и привезти домой. Но мальчики были дома одни, а телефона Марианны у меня не было, как, собственно, не было и денег на билет. К тому же, если ей вздумается вернуться домой, она и без меня это сделает. Л потом я подумал; «Что за нелепые оправдания!» И еще мне пришло в голову, что она просто пообедает с этим парнем, и все. А нам до отчаяния нужны деньги.

Не очень-то я хороший человек.

Усевшись перед большим зеркалом в комнатенке на Флиткрофт-Мьюз, Гарриет минут десять красила глаза. Хорошо подведенные глаза и искусно наложенная на ресницы тушь сумеют много рассказать о ней. Ну и, конечно, ее потрясающие серьги. Хоть она и умылась ледяной водой, глаза ее после долгого плача все еще были красными и припухшими. Что ж, иногда женщина и с маленькими глазками выглядит неплохо. Когда у нее нормальный вид, ее глаза бывают слишком выразительными, а это ей как раз ни к чему.

Она едва успела успокоиться, пока поезд полз к станции. Вытащив из сумки утреннюю газету, Гарриет прикрыла ею лицо. Почти весь номер был посвящен описанию ужасного дорожного происшествия; прошлым вечером микроавтобус, путь которого лежал мимо Кентерберри, вез целую команду пловцов. Трое мальчиков погибли. Гарри подумала: ей-то, черт возьми, на что жаловаться? По сравнению с этим ее неприятности — просто пустяк. Бедные-бедные детишки. Их родители, друзья… Она представила своих хорошеньких, здоровых сынишек, которые сидят сейчас в своих уютных постельках. Можно не сомневаться, что их папаша как раз в этот момент читает им сказку на ночь.

И она… Сидит себе, а вечер чудесный — эти бедняги никогда не узнают, какой сегодня вечер… На ней ее лучшая одежда… Подумаешь — зарабатывать на жизнь! Ей-то еще везет. Она — удачливая попрошайка. Оцепенелая, уставшая, осторожная, удачливая попрошайка, которой так хочется все бросить.