Рассказы - Чарльз Буковски

— Тито, я снова в твоем седалище. я рассекаю тебя надвое. спасенья нет!

— ууу боже ууууу, ЭЙ, ты КУДА? вернись сейчас же!

— не знаю.

— что не знаю?

— не знаю, кому дать его поймать. что же мне делать? я хочу обеих, я не могу ОТЫМЕТЬ вас обеих сразу! а пока я над этим размышляю, меня охватывает ужас краха и агония, что я не смогу его удержать! неужели никто не понимает моих страданий?

— нет, отдай мне и всё!

— нет, мне, мне!

ТУТ ВСТУПАЕТ ЗДОРОВЕННЫЙ КУЛАК ЗАКОНА И ПОРЯДКА.

бац! бАц! БАЦ!

— эй, у вас что тут происходит?

— ничё.

— ничего? что за стоны, визг и вопли? полчетвертого утра. из–за вас четыре этажа глаз не смыкают, не могут понять…

— да ничё. я играю в шахматы вот с мамой и сестренкой.

— уйдите, пожалуйста. у моей мамочки больное сердце. вы ее пугаете до смерти. к тому же у нее последняя пешка осталась.

— и ТЫ тоже, приятель! если ты еще не понял, тот тут Департамент Полиции Лос — Анжелеса…

— господи, ни за что б не догадался…

— теперь догадался. ладно, открывайте, а не то мы дверь вышибем!

Тито с Лапусей сбежали в дальний угол столовой, съежились там, дрожа, удерживая, обнимая свои стареющие, морщинистые, кирюшные, безумные тела. они были глупо хорошенькими.

— открывай, приятель, мы за последние полторы недели к тебе уже четыре раза заходили по одному и тому же вызову. ты думаешь, нам нравится просто так ходить и швырять людей в каталажку просто потому, что нам в кайф?

— ага.

— Капитан Брэдли говорит, что ему наплевать, черный ты или белый.

— передайте Капитану Брэдли, что мне это тоже безразлично.

я сидел тихо. две бляди дрожали и хватались за свои сморщенные тела под торшером в углу. тупое удушливое молчание ивовых листочков в цыплячьем помете среди недоброй зимы.

они взяли ключ у управляющего, и дверь приоткрылась на 4 дюйма, а дальше ее удерживала цепочка, которую я туда накинул. один легавый со мною разговаривал, а второй отверткой пытался вытолкнуть цепочку из щели. я позволял ему почти что ее выпихнуть, а потом задвигал обратно до упора. стоя, между тем, голышом с восставшим членом.

— вы нарушаете мои права. чтобы войти сюда, вам нужен ордер на обыск. вы не можете сюда вламываться по собственной инициативе. что это, парни, с вами такое, к чертовой матери?

— кто из этих двоих считается твоей матерью?

— та, у которой жопа шире.

второму опять почти что удалось снять цепочку. пальцем я задвинул ее на место.

— давай, впусти нас, просто поговорим.

— о чем? о чудесах Диснейленда?

— нет, нет, ты, судя по всему, — человек интересный. мы просто хотим зайти поговорить.

— должно быть, вы меня недоразвитым считаете. если я когда–нибудь и охуею настолько, чтобы браслетики носить, я их и в магазине куплю. я ни в чем, черт возьми, не виновен, кроме вот этой эрекции и громкого радио, а вы меня не просили убавлять ни того, ни другого.

— ты нас просто впусти. нам только поговорить хочется.

— слушайте, вы пытаетесь вломиться без разрешения. а у меня, между прочим, лучший адвокат в городе…

— адвокат? на фига тебе адвокат?

— я им много лет пользуюсь — уклонение от призыва в армию, непристойное оголение в общественных местах, изнасилование, вождение транспортного средства в нетрезвом виде, нарушение спокойствия, оскорбление действием, поджог — паршивые статьи, в общем.

— и он выиграл все эти дела?

— он самый лучший. теперь слушайте сюда: я даю вам три минуты. либо вы прекращаете пытаться выломать дверь и оставляете меня в покое, либо я звоню ему. ему не понравится, что его разбудили в такую рань. это будет вам стоить ваших блях.

легавые чуть отступили по коридору. я прислушался.

— ты думаешь, он соображает, что мелет?

— думаю, да.

они вернулись.

— у твоей матери действительно здоровая задница.

— жалко, что не про твою честь, а?

— ладно, мы уходим. но вы тут потише себя ведите. выключайте радио и чтоб никаких больше воплей и стонов.

— хорошо, радио мы выключим.

они свалили. какой кайф — слышать, как они сваливают. какой кайф — иметь хорошего адвоката. какой кайф — не попадать в тюрягу.

я закрыл дверь.

— ладно, девочки, они ушли. 2 славных паренька не по той дорожке пошли. а теперь смотрите!

я опустил глаза.

— пропало, всё исчезло.

— да, всё исчезло, — подтвердила Лапуся. — куда же оно исчезает? так грустно.

— черт, — выругалась Тито. — похоже на дохлую венскую сосиску.

я подошел и сел в кресло, налил себе вина. Лапуся скрутила 3 сигаретки.

— как вино? — спросил я.

— 4 бутылки осталось.

— поллитровок или галлонов?

— поллитровок.

— господи, надо, чтоб нам повезло.

я подобрал с пола газету четырехдневной давности. прочел комиксы. затем перешел к спортивной секции. пока я читал, подошла Тито, плюхнулась передо мной на ковер. я почувствовал, как она заработала. рот у нее был как один из этих вантузов, которыми забитые нужники прокачивают. я пил вино и пыхал сигареткой.

они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг с другом они такое же проделывают, когда меня рядом нет.

я дошел до старицы с бегами.

— смотри сюда, — сказал я Тито. — вот эта лошадка подрезала какое–то доли 22‑х и одной пятой за четверть, значит она — 44 и 4/5‑х на половину, затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6 фарлонгов…

чавк чмок уууумч

цывааа ууупц

чам чав чам чав чам

— …это миля с четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов обходит, последний поворот уже — и назад, умирает лошадь просто, ей в конюшню хочется…

чмоооок

чмок чам чав чав

чам чав чав

— а теперь посмотрим на жокея — если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске — то на 3/4 корпуса. а тут Вольске. выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. они ненавидят Вольске и Хармаца. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2–3 раза за состязание, чтоб публика не совалась. если б не два этих великих наездника, да еще и в нужное время, я б на 5‑й Ист — Стрит уже жил…

— уууух ты, сволочь! — Тито подняла голову и заорала, вышибла газету у меня из рук. потом вернулась к своей работе. я не знал, что и делать. она действительно рассердилась. тут подошла Лапуся. у Лапуси были очень хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки. Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю ляжку ей облапал. я в капкане. я не знал, что мне делать. нужно выпить. 3 идиота, запертые вместе. о стон о полет последней синей птицы в зеницу солнца, детская игра, глупая игра.

первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал пистон за пистоном Лапусе.

потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.

— Лапуся, скрути мне еще покурить.

мы жили на верхнем этаже, на 4‑м, на самой верхотуре. но можно смотреть сверху на Лос — Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно. а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.

Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.

не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши: щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос — Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.

ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.

ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА

Я сидел на мели — снова — только на этот раз во Французском Квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ, отвез меня в то место за углом, такое грязно–белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку. Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего–то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице — старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из–за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу…