Линка (СИ) - Смехова Ольга

Черная куртка то и дело посматривал на часы, словно боясь куда-то опоздать. Экран телевизора в миг исказился, а потом картинка на нем сжалась, «схлопнулась», словно умирающий мир, погасла. Отряхнув крошки, мой пленитель поднялся, прихватив меня — за талию. Мне было удивительно — я почему-то ждала. Что схватит сейчас за волосы, потащит, размахивая из стороны в сторону. Что, мне уже вынесли приговор? Или у них тут и правда есть суд для таких как я?

Длинный коридор всё никак не хотел заканчиваться. Бесчисленные картины, двери, обитые медью ручки, изредка блеснет затемненное окно. Гулом отзывался лифт, меня трясло, и я толком ничего не видела — зрение успевало выхватить лишь редкую картину происходящего. Кулер с водой, женщина в юбке набирает воду в зеленый эмалированный стакан, напиток исходит дымом. Мужчины в белых халатах. Девочка верхом на гусе — не в реальности, это на картине. Блестит позолоченная рамка…

Дверь не скрипела. Раскрылась, словно того и ждала, как мы придём с Черной курткой. Повсюду — темнота, но с улицы проникает лунный свет. Вижу — очертания — кресла, канцелярских принадлежностей, надкушенного яблока, непонятного устройства для пыток чуть дальше от стола. Щурю глаза с непривычки, словно это поможет увидеть мне чуточку больше.

Лампа накаливания вспыхнула, озарила комнату светом — мне почему-то казалось, что сейчас тут будут жечь свечи, явиться суровый инквизитор — в красной мантии, а потом ОНОшники устроят жертвенное сожжение куклы. Прямо посреди комнаты. Представила — и стало смешно от собственной глупости.

Мой пленитель развернулся и, не говоря ни слова, лишь поводя плечами будто на прощанье, удалился. Чуть хлопнув дверью. Я встала на ноги — они гудели от долгого сидения и были не прочь чуточку размяться. По мне что-то уже решили? Не знаю, но зачем тогда принесли в абсолютно пустой кабинет? Я думала, что в большом кресле, стоит только зажечься свету, окажется большой начальник, который вынесет мне вердикт. А в темноте он, поддакнул мне едкий сарказм, для усиления эффекта сидел, как же.

То, что показалось мне устройством для пыток, оказалось, на самом деле, самым обыкновенным мольбертом. Деревянный, изукрашенный и покрытый красным лаком штатив, подставка для палитры, желтеет грязная тряпка, о которую, кажется, недавно вытирали кисти. В воздухе витает запах масла и акварели, у книжного шкафа — стоило мне обернуться, стояла очередная золотистая рамка. Местный начальник — художник? Его картины были видны в коридоре? Девочка верхом на гусе, какая же всё-таки нелепица…

Ко мне медленно возвращается жизнь. Проходит былая усталость, а на её место возвращается страх, восторг, желания. Я жива — по праву! По праву ли? Дверь хлопает у меня за спиной, словно пытаясь дать ответ на замысловатый вопрос.

Боюсь оборачиваться. Боюсь даже пошевелить хоть рукой, так и застываю в не самой удачной позе. Цокают каблучки по полу. Высокая женщина, лицо покрыто редкой сетью морщин, на виске черной точкой крупная родинка. Скидывает шарф, куртка в миг накидывается на мольберт с незаконченной картиной, словно в надежде скрыть от меня нарисованное. Женщина устало опускается, оправляя юбку, в кресло.

— Поговорим? — спрашивает она у меня, впрочем, вряд ли ей интересно моё мнение. Хочется развернуться — прямо на носках своих пластиковых ботинок, чтобы посмотреть ей в глаза. Слышу скрип раскрываемого ящика, надо мной тенью нависает её рука. Легкий хруст и на мою голову, словно пыльца феи, рухнули мириады крохотных осколков. Я не сразу смогла понять, что за этим последовало.

Легкие, казалось, готовы были взорваться, а я с жадностью вдохнула — первый раз в жизни. Колени отозвались слабостью и я кулем рухнула на столешницу, закашлялась, часто моргая глазами. Желудок обиженно заурчал, пульсировала где-то под светлой кожей кровь — настоящая! Я стала живой — осознание этого почему-то не принесло мне особой радости. Свершилось чудо, древня сказка воплотилась в жизнь, мне казалось, что я должна в тот же миг вскочить на непослушные ноги и осыпать свою благодетельницу, свою добрую фею неловкими словами благодарности. Не торопись, подсказал уже успевший набить шишек, рассудок. Не торопись и не забывай — за всё приходится платить.

— Я не разговариваю с куклами, — словно оправдываясь, проговорила женщина — небрежно, будто каждый день на своем столе принимает кукол…

Глава 15

— Вот оно значит как… — я сидела, поджав ноги. Быть живой оказалось не так просто, как казалось поначалу. И не так, как во сне… — Вот оно, значит, как…

Часы уже успели отбить полтретьего ночи, а часовая стрелка торопилась преодолеть и этот рубеж, скакнуть на следующую цифру. Два часа беседы не прошли для меня даром. Диана, глава службы ОНО всей страны, не таясь, но без особого энтузиазма рассказывала — обо всём. О аномалиях, столь часто посещающих этот мир, обо мне, чуточку о Лексе. Женщина не скрывала своего пренебрежительного отношения ко мне; и в её тоне часто проскакивала непонятная мне гадливость. Захотелось забиться под тетрадь. Укрыться ею с головой, как одеялом, спрятаться от правды, столь усердно вливающейся мне в уши.

— Что же касается твоего разлюбимого Лексы, то он, немножечко дурачок.

Я гневно посмотрела на женщину, её это, кажется. Изрядно позабавило. Да как она вообще смеет?

— Видишь ли, кроме всего прочего, что я сказал о нём и… его умениях, он в самом деле дурачок. Ни один здравый человек не стал бы говорить с куклой, а этому, видишь ли, приспичило. Впрочем, удивительного мало: все относительно талантливые люди в некотором роде имеют психические отклонения. Потому что иначе они не смогут творить. Этакая неидеальность, трещинка в кувшине. Потому что совершенство не приемлет нового. Скажем так, это побочный эффект искры. Знаешь что такое искра?

Я не ответила.

Мне на миг показалось, что Диана вздохнула. Вспомнив о чём-то хорошем — первый раз за весь сегодняшний день. За эти три часа нашей беседы то и дело звонил телефон, трезвонил, подпрыгивая красной загнутой трубкой. Где-то там, очень далеко отсюда рождались новые аномалии. Клубились черным дымом, словно не к ночи помянутая Юма, желая… желая чего?

Диана отвечала — почти всегда, словно зная, кто сейчас по ту сторону звонка и какой важности его дело. Всевеликая Богиня, решающая, кому помочь сегодня, а чьи молитвы оставить безответными. Я боялась сдвинуться с места, не решаясь встать на ноги. Меня то и дело подмывало дикое желание встать на ноги — и пробежаться. Бежать, пока не выдохнусь, заливаясь звонким смехом. Я с удивлением смотрела на свои пальцы, на прожилки, на морщинки, на тоненькие, крохотные волоски, осознавая, что я живая — теперь на самом деле. Ладони чувствовали под мягкой грудью сердце — настоящее, прямо как тогда во сне. Время от времени немилосердно урчало в животе, странное чувство — чувство голода посетило меня впервые. Изматывающее, ноющее, неприятное.

— Теперь давай поговорим о кое-чем другом. Видишь ли, я не привыкла тратить своё время на таких как ты. Честно сказать, я бы предпочла от тебя избавиться, как от самой обыкновенной аномалии, но отдам должное таланту Лексы. Вдохнуть жизнь в твоё умирающее тело могла разве что твоя предыдущая хозяйка, или же очень талантливый человек. Человек-искра, человек-звезда. — она ухмыльнулась.

— Только не говорите… не говорите, что оставляете меня в живых ради Лексы, — мне казалось, что я кричу — прямо в это большое, овальное, покрытое сетью морщин лицо. В наглые глаза, в идеальные ямочки на щеках, в мешки под глазами. В этот огромный комок усталости, хамства и вседозволенности.

— Нет, почему же, напротив. Как ты поняла, для блага твоего писателя было бы лучше избавить его от твоего присутствия. Но так вышло, что ты мне нужна. Не подумай ничего лишнего, если решишь отказаться — утилизатор тебя заждался.

— Я слушаю, — решив не сопротивляться, ответила я. Мне вспомнилась моя недавняя апатия — там, перед безмолвным экраном телевизора. От неё не осталось и следа. Я хочу жить — как сейчас. Я хочу быть — живой. Хочу видеть Лексу, любить, чувствовать, страдать. Жить.