Линка (СИ) - Смехова Ольга

Сон, очередное наваждение. Жмет ремень брюк, надо перестать есть на ночь черный хлеб. Так не бывает. Сходить в туалет сейчас или потом? А, вдруг, сумки украдут?

Я — Лекса. Хочется глубоко вдохнуть, словно не хватает воздуха. Мне хочется, а Лексе нет. Я вижу его глазами. Что я опять натворила? — паническая мысль в тот же миг родилась, и умерла под напором мыслей писателя. Я слышала их так, будто бы он общался со мной, как обычно. Не читала, не видела, не представляла образами, а просто слышала их. Как будто он говорил вслух. Хочется почесать пониже спины, а ещё не все спят. Увидят, неправильно поймут. И в носу поковыряться охота…

Иллюзия, мне так хотелось, чтобы это было всего лишь иллюзией. Мне только кажется, на самом деле у меня просто разыгралось воображение. Бывает такое — всю жизнь оно молчало, а тут вдруг…

Вагон опасливо шатнулся, замерцала, угрожая потухнуть, лампа, кто-то свалился с верхней полки, огласил проход медвежьим ревом. Из моих рук — то есть из рук Лексы, выскользнул телефон, заскакал по полу. Наступят, почему-то подумала я, увидев в панике просыпающихся людей. Босые, они спрыгивали на пол, не зная, что и думать. Террористы! — громко, протяжно и, наверно, запоздало заголосила толстая тетка с выжженными рыжими волосами. Поезд заскрежетал тормозами по рельсам, а вагон настиг новый удар неведомой силы. Началось, угрюмо подумала я, без лишних эмоций. Казалось, что сейчас мне все равно. Лекса был взбудоражен, но спокоен, готовый действовать. Бросился к какой-то старушке, помог ей подняться. Один человек настырно проталкивался вперед, сверкая в тусклом мерцании лампочки стеклами солнцезащитных очков. Вагон качнуло еще раз — на этот раз уже гораздо сильней. Засбоила проводка, прежде чем погрузить людей в всепоглощающую тьму. Мне казалось, что еще секунда — и я услышу громогласный и победный гогот Юмы. Неужели это всё — ради одной меня? Точнее сказать — из-за одной меня? Неужели она погубит столько людей только для того, чтобы поесть?

Я попыталась встать, но не вышло — я сейчас где-то в мозгу Лексы. Моё тело упрятано глубоко под ворохом пакетов с сувенирами и сумок. Мелькнула мысль о том, что если моё тело лопнет — я уже никогда не смогу вернуться в него обратно, так и застряну — тут. Или не застряну — растворюсь.

Третий толчок был самым мощным. Скрежет метала, вопли, ор и крики, просьбы о помощи, бесконечный поток брани то и дело перемежающийся с славословиями и молитвами Белому Лису. Вагон накренился, застыл, на мгновение — а потом рухнул. Очки надо было снять, подумала я…

***

Я не знала, что телевизор может столь красноречиво молчать. Сидела на чем-то твердом, обхватив колени руками, и смотрела перед собой — прямо в монитор. На диване, изредка поправляя солнцезащитные очки, восседал Черная куртка, лениво копошась рукой в вазе с конфетами. Камера репортера умело выхватывала кадры — огнеборец, смело сбивающий пожар струей воды, машину амбулаторной, толпы медиков, ворох раскрытых чемоданов, изодранных сумок, копошащихся на ветру пакетов. Какого-то человека накрыли простыней…

Мне не хотелось верить, что всё это — из-за меня. Молча проходили люди — в форменных синих спецовках, реже — в серых камуфлированных комбинезонах с бронежилетом. Изредка мимо пробегала совсем ещё юная девчонка. У всех гордым знаменем на рукаве пылала нашивка «Служба ОНО». На мониторе возникла корреспондентка, судорожно сжимая в руках микрофон. Она что-то говорила — возможно о жертвах, о катастрофе, о смелости сотрудников службы по борьбе с аномалиями. А может просто передавала кому-то приветы. Мне очень хотелось, чтобы она просто передавала приветы. Хотелось думать, что жертв — нет, что не Лекса сейчас лежит в больничном боксе, обклеенный сотней сенсоров. На грани жизни и смерти. И причиной всему этому — я.

Лучше бы я тогда так и осталась в шкафу. Лучше бы я вообще никогда не появлялась на свет. Лучше бы в тот день станок, собравший меня на фабрике, был сломан, работник пьян, а материал бракован. Лучше бы… в голове крутились сотни таких «лучше бы».

Черная куртка не обращал на меня внимания. Делал вид, что не замечает, как я повернула голову в его сторону, как подобрала колени. Закрыть бы глаза, провалиться во мглу, хоть к Юме. Не хочу больше жить. Посматривая иногда на край стола — спрыгнуть оттуда? И что? Я не смогу совершить суицид, честно говоря, даже не подозреваю, возможно ли это?

Я посмотрела на своего пленителя. Черная куртка как раз закинул в рот очередную конфету, медленно разжевал, словно боясь нарушить тишину. Оно и верно — тишину сейчас нарушать грешно. Я хотела у него что-нибудь спросить, вспомнив, как мне это удалось тогда, во время его боя с Юмой, но не знала о чём. Я боялась, сама не зная чего — что он может сделать со мной страшнее смерти? Юма уничтожена, аннигилирована, или как там правильно это слово? Аюста — она тоже там была — наверняка её ждёт та же самая участь. А меня? Что сделают со мной? Черная Куртка, стоило ему оказаться на ногах, пошёл искать — меня. Словно ему страсть как понадобился одушевленный кусок пластика. Стало прохладно — кто-то приоткрыл форточку. Молча, бессловно, лишь загремели чьи-то каблуки по полу. Цок-цок-цок, отзываясь стуком в ушах, погружая в сон. Мне хотелось уснуть, но не получалось. Глаза упорно не желали закрываться, словно некто решил посмеяться надо мной — смотри, мол, смотри, что ты натворила!

Перевернутый на бок вагон сверкал вскрытым брюхом. Вы слышали когда-нибудь, как рвётся сталь? А я теперь уже никогда не забуду. Вы видели когда-нибудь, как ночь, окружает повсюду — темным мраком, облипая по всему телу, как тина, и утягивая, утягивая вниз, на глубину. Ещё мгновенье — и нечем будет дышать.

Юма вломилась в вагон — по крайней мере, мне так кажется. Обратилась какой-нибудь тварью, женщиной великаншей, для которой весь поезд — игрушка. Помню лишь мощный толчок — будто кто-то отвесил хорошего пинка. Грохот от падения, дикая тряска, а потом — скрежет тысячи когтей по металлу, звук, который, наверно, невозможно забыть и повторить. Метал рвался, обнажая перед теми, кто выжил, не потерял сознания и не закрыл глаза от ужаса небесную синь, с огоньками далеких звезд. Перепуганные люди визжали и кричали — на их глазах обшивка вагона — толстая, прочная, стальная, казавшаяся до этого момента такой надежной, складывалась, как туалетная бумага под пальцами могучей Повелительницы Тьмы. На колени, ничтожества, её величество пришло закусить!

Меня вырвали из сумки — я не помню как именно, помню лишь то, что очнулась в руках Юмы. Наверно, этим бы всё и закончилось. Хищница утащила бы свою добычу, оставив людей с ужасом наблюдать, как в их жизнь ворвалась очередная аномалия, а потом по телевизору крутили бы этот сюжет. В каком-нибудь городе даже поставили бы памятник, а про меня бы никто и не вспомнил. Каково это — узнать, что столько людей умерло лишь из-за того, что ей вдруг понадобилась кукла? Никто и не вспомнил бы, кроме Лексы. Наверно, он пытался за меня заступиться. Наверно, он вскочил, мужественно и отважно, желая броситься на помощь — мне и людям. Маленький, отважный и забавный толстячок, пишущий книги по ночам и разговаривающий с девчачьими игрушками, лишь недавно познавший прелести любви. Бородатый берсеркер, готовый бросаться на любого, кто посмеет встать между ним и теми, кто ему дорог. А еще он просто мой Лекса. Кто я для тебя? — человечек. Наверно, он пытался, я не знаю. Увидела лишь то, что он лежит на земле, как и несколько других людей. Неистово визжала какая-то тётка. Или не тетка, а девушка, а может и вовсе девочка — я не видела. Я застыла, как застывает мышь перед громадой и мощью поймавшей её кошки, оставалось только ждать — когда она решит закончить кошмарную игру в гляделки. Желтые, мерцающие в ночи круглые, злые глаза, зубы Юмы удлинились, обратившись страшными клыками. Засунет в рот? Мне было всё равно.

Знаешь, как-то говорил мне Лекса во время просмотра детективного сериала, когда помощь приходит внезапно и в последний момент, когда уже нет никаких шансов на спасение — это называют роялем в кустах. Плохая, вообщем-то, задумка, неумение придумать что-нибудь оригинальное. Мой рояль был одет в черную куртку, а глаза скрывал за солнцезащитными очками.