Линка (СИ) - Смехова Ольга

Мне в миг стало противно при одном только воспоминании, передернуло. Нет, так не может быть. Это Лекса — я чувствую его. Не знаю как, наверно, и не смогу объяснить. Разве это важно? Не важно. Дверь, наконец, поняв, что ключ родной, подчиняется, раскрывается.

— Алексий… — вздыхает женщина. Устало, слишком плаксиво, но сдержанно. Я не слышу, о чём они говорят, да и не очень-то охота. Я устала и хочу спать, но для начала — хочу выбраться наружу. Руки всё ещё не слушаются. Могу лишь крутить головой. Диана предупреждала, что так будет. Лекса слишком долгое время был далеко от меня, а стоит источнику искры удалиться — как моя собственная начинает иссякать. И я увядаю. Не исключено, что без него я либо вовсе обращусь в кусок пластика, каким и должна быть, либо вернусь к тому состоянию, в каком была тогда в шкафу. Всё таки, ухмыльнувшись утверждала ОНОшница, ты черпала из двух источников.

А что будет, если на меня уронят кирпич? Я хотела тогда у неё спросить об этом, но почему-то забыла. Буду жить? Разобьюсь? А чем я думаю, если у меня нет мозга? Чем я чувствую, если у меня нет нервов? Как я вообще могу быть живой? Искрой.

Искра — чудодейственная субстанция, которую я так жадно пила из писателя. Кусочек магии, способный из куклы сделать маленького человечка, из нескольких строк — комедию, из карандашных набросков — вдохновляющий рисунок. Нечто за гранью того, что мы можем понять. Ты не поймешь, говорила Диана. И я не поняла.

Молния застежка со звоном расступилась, освобождая для меня путь на свободу. Вынужденному заточению пришел конец. Лекса — чистый, не помятый и вполне здоровый, неуверенно вытащил меня на свет божий.

Комната. Мне хватает сил, чтобы оглядеться по сторонам — просторная, большая, гораздо свободней, чем та, в которой мы были раньше. В такой можно жить, радостно думаю я. На большущем столе — компьютер, только на этот раз гораздо больше и крупней того, что раньше был у Лексы. Потерялся где-то, сгинул, был раздавлен в суматохе того, что произошло. Мне стало грустно — где-то там, в осколках черной коробки с кнопками, экраном и микросхемами пряталась история о белоликой деве и маленькой девочки Элфи, о её хозяйке и здоровяке-караванщике Хассе. Сгинули, ушли в небытие, погибли.

Печаль быстро сменилась живым любопытством и интересом. Здесь, посреди этого творческого бардака, творившегося на столе, росли гениальные идеи. Именно на этой клавиатуре Лекса написал своё первое предложение, наверно, именно тут он однажды решил, что посвятит свою жизнь литературе. Здесь все пропиталось огромными выбросами искры — писатель не щадил ни себя, ни своих внутренних сил. Мне вспомнился сон, где я была им. Где снаружи меня грызли все и сразу, а страшнее был тот зверь, что прогрызался изнутри. Бойко, страшно, безжалостно, стараясь вырваться наружу, лечь звонким стокатто по клавишам, родиться парой новых строк. Невысказанные когда-то слова, неуслышанные мысли, идея. Что такое идея, спросила у меня Диана? Ты знаешь, что это такое? Это буйный зверь. Представь, что однажды он обретет материальный облик? Ты знаешь, как будет выглядеть чувство прекрасного? А какую форму, к примеру, примет идея того, что мы все — всего лишь игрушки в руках богов? Она говорила много и странно. И почему-то отрешенно. Я не разговариваю с куклами — краткое объяснение, почему она вдруг снизошла до того, чтобы подарить мне пару часов настоящей жизни. Мне казалось, что она может взять кисть — и перерисовать мою жизнь. Коснется до холста, мазнет пару раз из стороны в сторону — и вот меня уже никогда не существовало. Или, наоборот, я стану девушкой. Ты правда думаешь, что ему нужна кукла? Что она тогда хотела этим сказать? Ты — идея, убеждала она меня. Его идея, нашедшая не материальный облик, но захотевшая таковой обрести. Ты уже никогда не родишься — книгой, рисунком или гениальной театральной постановкой. Книги могут жить сами по себе, спрашивала я, а она кивала головой. Да, могут. В отрыве от писателя, как идеи. Текст затеряется, уйдет в небытие, забудется через столетие, если повезет — через тысячелетие. Кто вспомнит тех, кто писал тысячу лет назад? Народятся новые, в конце концов, не думаешь же ты, что твой Лекса — чем-то особенная звезда? Я не думала. Я тогда вообще не хотела думать.

Комнату тщательно вылизывали перед приездом — будто в ней должен был поселиться по меньшей мере столичный принц или верный и главный слуга Белого Лиса, но уж никак не обычный смертный. Казалось, пыль здесь протерли всего пять минут назад. На глаза попался краешек деревянного пола, выкрашенного, почему-то, в темно-оранжевые цвета. Лакированное дерево пряталось под покрывалом огромного ворсистого ковра. На полках — уйма разнообразных книг, поставленных в ряд. Лекса неряшлив, вспомнила я, он бы так, верно, никогда сам не поставил. Его здесь любили и ждали — абсолютно все.

Ты могла бы быть хорошим текстом, не скрывая усталости и раздражения, говорила Диана. Ей было противно представить, что Лекса потратил столько сил только на то, чтобы я стала его очередным молчаливым собеседником. Звездам нужны хранители, ты всего лишь один из них. Ты — аномалия, потому что куклы не должны думать. Вещи не должны думать, потому что в этом не было замысла создателя. А в чём он был, осмелилась я на вопрос. Художница пожала плечами в ответ.

Я то и дело вспоминала вкус холодного ахеса, пытаясь понять, что же именно нашел в нём писатель и почему готов хлебать литрами без остановки? Наверно, я никогда не пойму. Все звезды, что могут творить искрой — люди с изюминкой, не скрывая сарказма добавила Диана. Быть гениальным может только ненормальный. Потому что для того, чтобы создать гениальное — нужно выйти за рамки нормальности. Белый Лис был нормальным зверем? Мне тогда показалось, что Диана обиделась…

Мой взгляд зацепился за нечто зеленое, вольготно развалившееся на спинке дивана. Крохотные лапы, длинный хвост и вытянутая морда, широко раскрыта плюшевая беззубая пасть. Желтые, выцветшие глаза, словно мягкой игрушке недавно исполнилось больше, чем самому Лексе. Странно, подумала я. Зеленый огурец из моего сна. Звездам нужны хранители, но не в таком же количестве, вспомнила я. Догадка больно корябнула где-то внутри, заставив пострадать чувство гордости. И почему я тогда только не спросила — а что, есть и другие?

Больше похожий на носок, рядом с зеленым огурцом возлежал его младший собрат — не такой плотный, большой и старый. На мордашке зависла нарисованная улыбка, белые глаза смотрели прямо на меня. И мне стало страшно — я вдруг ощутила, будто на меня смотрит вся комната. Не я осматривала комнату — это она бесстыдно разглядывала меня со всех сторон, словно задаваясь вопросом: принимать меня или все же не стоит?

Стол, на котором, словно царь, стояло главное достоинство — компьютер, недавно был прибран. Клавиатура, оказавшаяся беспроводной, тут же вспыхнула белым светом, стоило Лексе поднести к ней пальцы, зашуршал задетый писателем и потому сорвавшийся с цепи блокнот, вспыхнули зеленым светодиодом наушники. Вперился глазами буравичками голубой единорог, одетый в колдовскую шляпу и некое подобие плаща.

— Ты… — озлобленно прошипел он у меня в голове.

***

— Дура.

Умей она ходить, то расхаживала бы из стороны в сторону, не в силах держать себя в копытах. Она целилась в меня своим голубым рогом и, верно, будь у неё такая возможность, обязательно бы боднула. Я молчала, стараясь не отвечать на тот поток упреков, обрушившихся мне на голову.

Оказалось, есть и другие. Хранители нужны, но не так же много — сокрушалась Диана, словно в каждом из нас сидело по десятку навсегда потерянных гениальных книг. Словно каждый из нас — мириады никогда невысказанных слов, мыслей и идей. Словно мы кого-то просили о том, чтобы нас создали.

Её звали Трюка. Единорожка-волшебница из какого-то популярного мультика. Фиолетовые глаза пристально смотрели на меня, словно собираясь прожечь насквозь. Я посмотрела на Лексу — устав с дороги, он повалился спать на диван. Над ним нависали крокодилы — оказалось, те двое, что до этого возлежали на спинке дивана, звались именно так. Трюка говорила, что у них есть имена, но почему-то не посчитала нужным озвучить их.