Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

— Клянусь. Через твой труп — так через твой труп, если нельзя иначе.

— О’кей, я тебе в этом помогу.

— Ну что ты за человек. Никак не можешь поверить, что я не шучу. У тебя на глазах шоры.

— Я назначу тебя своим заместителем.

— Повторяю тебе еще раз — дело не в этом.

— Но это тебе не повредит.

— Ты что, серьезно?

— Я собираюсь в Париж.

— Зачем?

— Просто так. Хочу выяснить на месте, не надо ли нам завести там собственного корреспондента.

— Конечно, мы должны иметь в Париже своего человека. Не из-за переговоров о Вьетнаме, а вообще…

— Знаешь, почему я назначаю тебя своим заместителем?

— Неужели нет? Тебе кажется, что так будет легче меня контролировать.

— Точно.

19 августа, между 15 и 16 часами

В ОДНОМ ЦЮРИХСКОМ БАРЕ

— Почему ты все еще со мной на «вы»? — спросил Эрвин Голь.

— У меня свой принцип, — ответил Вилли Кауц.

— Так. У тебя принцип. Я уже рассказал тебе всю свою жизнь и собирался рассказать о своих отношениях с женой, а ты не желаешь говорить мне «ты». Карло, еще два джина с тоником. С тех пор как я побывал в Америке, никак не могу отвыкнуть от этого джина с тоником. А пить мне нельзя. Много нельзя. Один врач, прекрасный терапевт, сказал мне — да ты вообще-то знаешь, что такое терапевт? Ах, знаешь, ну так вот, этот терапевт сказал, дело, мол, не только в печени, печень можно вылечить, если, конечно, вовремя захватить, все дело в голове, сказал терапевт, в сосудах мозга, мозг вам еще нужен, сказал он, а ведь алкоголь снижает мыслительную способность. Он, конечно, прав, но я к нему все равно больше не пойду. Домашние врачи проще. Они не так воображают. Мой всегда говорит: все обойдется, надо вам разок-другой посидеть в ресторане, старайтесь думать о красивых женщинах или заведите себе какую-нибудь… Ну, так из какого это принципа ты не можешь перейти со мной на «ты»? Ведь когда я тебе «тыкаю», ты не протестуешь? Я тоже человек принципиальный. Неужели же оттого, что сегодня я преуспевающий делец, со мной надо обязательно быть на «вы»? Господи, ведь подумать только: в прежние времена я бывал счастлив, если кто-нибудь — здесь, в этом баре, — подносил мне рюмочку. Что же, и тот парень должен бы сегодня говорить мне «вы»?

— У меня такой принцип: дело есть дело, а джин есть джин, — сказал Вилли Кауц.

— Для меня что-то уж очень мудрено, но…

— Это форма самозащиты. Если я буду с вами на «ты», то не смогу с выгодой для себя вести дела. Вам понятно?

— Нет. Но это не беда.

— О’кей, — сказал Кауц. — Тогда продолжим разговор. Значит, вы твердо решили развязаться с магазином?

— Стой-ка, меня вдруг осенило. Ведь ты женат?

— Конечно.

— Давно?

— Лет двадцать пять или около этого.

— У тебя есть жена?

— Вот так вопрос!

— У тебя есть дочь?

— У меня три дочери и два сына.

— Значит, у тебя есть дочь.

— Ясное дело.

— Ей шестнадцать?

— Может быть. Я точно не знаю, сколько лет моим детям.

— Твою дочь зовут Рут?

— За их имена я не в ответе.

— Так ведь Рут от тебя сбежала.

— Откуда вы знаете?

— Сегодня в двенадцать часов я случайно слышал объявление по радио.

— Что вы слышали?

— А вот что: семнадцатого августа — то есть позавчера — во второй половине дня ушла и не вернулась домой шестнадцатилетняя Рут Кауц.

— Да, да, это так.

— И ты даже не подозреваешь, куда она могла деться?

— Пока что нет. Но почему вас интересует моя сбежавшая дочь?

— Я человек отзывчивый. Ведь ты, наверно, ужасно переживаешь.

— Я — нет. Жена. Я этого не принимаю так близко к сердцу.

— А куда она пошла? Выскочила на минутку за сигаретами?

— Нет. Рут собиралась пойти купаться. В школе у нее в тот день не было занятий, и после обеда она решила искупаться.

— И не вернулась?

— Так вы же слышали по радио.

— А вдруг с ней случилось несчастье?

— Возможно, но жизнь продолжается, и я должен заниматься делами. На то у нас, в конце концов, есть полиция.

— На что у нас есть полиция?

— На то, чтобы искать сбежавших детей.

— Но ведь Рут могла утонуть!

— Не исключено.

— Куда она пошла купаться?

— Она что-то говорила про своего школьного товарища. У него-де есть лодка…

— По-моему, это ужасно.

— У вас есть дети?

— В том-то и дело, что нет. Потому я так и переживаю за чужих детей.

— Рут удирает не в первый раз.

— Ах, вот почему…

— Что «почему»?

— Ты не слишком беспокоишься!

— Она у нас молодая, да ранняя. Если ей вдруг взбредет в голову, она ни с того ни с сего может махнуть в Женеву, автостопом. Там живут родители жены. Может, ей не повезло и она не успела за день добраться до Женевы.

— Но по радио это прозвучало совсем не так.

— А как?

— Трудно сказать. Во всяком случае, я понял…

— Что вы поняли?

— Видишь ли, когда речь идет о детях — тут я особенно впечатлителен…

— Хотя своих у вас нет.

— Именно поэтому. Клара бездетна — вот какая история. Я давно хотел усыновить ребенка — одного или двоих… Но теперь, когда Клара… А что говорит твоя жена?

— Она вроде вас. Места себе не находит — ни днем ни ночью. Ест себя поедом. Считает, что во всем виновата она.

— А почему?

— Ладно уж, вам я, так и быть, скажу. Рут у нас самая младшая. Собственно говоря, еще один ребенок нам был ни к чему. Жилось тогда нелегко. И моя жена — на нее, знаете ли, иногда находит дурь, — так вот, моя жена в первые месяцы беременности ворчала, кляла судьбу, хотела вытравить плод и бегала по всяким бабкам, но ничего не помогло. Ребенок явился на свет. И надо же — прехорошенькая девочка, красивее всех остальных детей! И теперь, когда с ней что-нибудь неладно, жена казнится: это, мол, все оттого, что она не хотела этого ребенка…

— Какие они сейчас — девчонки этого возраста?

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. Читаешь ведь всякое. Нынешние девчонки гораздо, гораздо…

— Не знаю, то ли вы имеете в виду, но у Рут нет дружка, во всяком случае постоянного.

— Я этого и не думал. Ну а в остальном?

— Они знают, что к чему. Можете не сомневаться.

— Ты сам ее просвещал?

— Отчасти. Во всяком случае, я позаботился о том, чтобы мои дочери принимали таблетки.

— Таблетки?

— А по-вашему, лучше, чтобы они в шестнадцать, семнадцать, да хоть бы и в восемнадцать лет принесли в подоле ребенка?

— Разве они живут уже с мужчинами?

— Живут или не живут — я не знаю. Но я им сказал: вы уже взрослые и пусть у вас не будет страха перед этим делом, только не всякого к себе подпускайте.

— Вот это правильно.

— Моя жена, конечно, смотрит на это иначе. Она ведь из Женевы. Кальвин.

— Чем тебе не нравится Кальвин?

— Этот реформатор! Молись и трудись. Лишь бы не пользоваться жизнью. Поэтому в Женеве самые богатые банкиры.

— Благодаря Кальвину?

— Молись и трудись! Куда же тогда девать деньги?

— Ага! Но ты счастлив со своей женой?

— Да, пожалуй. Я над этим не задумываюсь. Прожив двадцать пять лет…

— И вдруг такой удар!

— Девчонка объявится. Может, ей вздумалось заглянуть в какой-нибудь погребок, к битлам, — ведь молодежь теперь просто помешана на всей этой ерунде — бит-ритмы, экстаз, полет души и тому подобное.

— Смотри-ка, а ты, оказывается, разбираешься. Молодец…

— Когда есть дети…

— И что они там делают, в этих погребках?

— Вот я как раз и хочу сказать: может, ей дали там ЛСД, гашиш или еще какую-нибудь гадость и теперь она в трансе…

— Но ты не должен смотреть на это сквозь пальцы!

— Разумеется, я с этим покончу. Само собой. Но бороться против этого трудно. То есть бороться, понятно, можно. Можно наорать и запретить. Только потом неизвестно, откуда берутся девки-кликуши и парни-дебоширы.

— Должен тебе сказать — ты мне все больше нравишься. Я уверен, ты мог бы помочь и мне.

— Может, и мог бы, — ответил Кауц. — Ну так что же — вы окончательно решили продать магазин?

— Я этого не говорил…

— А Клара, ваша жена?

— Я же тебе объяснял, что взялся за дело не с того конца. У меня нет ни малейших шансов. Виноват кругом я один. Придется выкладывать денежки.

— Клара уличила вас в измене? Есть свидетели?

— В изменах, дорогой мой!

— Значит, ей удалось это доказать?

— Да зачем? Я сам признался. Неоднократно и при свидетелях. Мол, спал с другими бабами сто двадцать раз.

— Прихвастнули немножко?

— По правде говоря… Карло, повтори джин с тоником!

— Мне не надо, — сказал Кауц.

— По правде говоря…

— Понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь. И Клара тоже не понимает. И ее адвокат не понимает. И я сам не понимаю.