Увеселительная прогулка - Вальтер Диггельман

— Не скажи…

— Оставь меня в покое с этой историей.

— Послушай, мама…

— Да?

— Что бы ты сказала о гимназисте, который убил свою сверстницу?

— Что тебе, однако, приходит в голову!

— Ну, скажи честно.

— Я бы считала, что это больной человек.

— Почему больной?

— Душевно, психически больной.

— Но почему же?

— Нормальные люди не убивают.

— А я могу допустить, что парень убил из любви.

— Нормальный человек из любви тоже не убивает.

— А из ревности?

— Ревность уже сама по себе болезнь.

— Да ну, с тобой нельзя серьезно разговаривать.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— У меня эта история из головы не выходит, — сказал Оливер.

— Это я заметила.

— По-моему, история фантастическая.

— Перестань наконец. В этом деле совершенно не на что опереться, потому я и нахожу стряпню Зайлера такой гнусной.

— Он написал только о том, что могло случиться.

— Может быть, несчастная девушка прочтет теперь эту статью и не захочет вернуться, а будет в отчаянии скитаться по свету…

— Уж она этой статьи наверняка не прочтет.

— Почему ты так говоришь?

— Я убежден, что ее нет в живых!

— Оливер! Так нельзя говорить! Даже думать нельзя.

— Послушай, мама…

— Ну?

— Ты когда-нибудь представляла себе, что можешь убить человека?

— Конечно, нет, Оливер. Мне бы и в голову не пришло — кого, за что?

— Папу.

— Ну, знаешь, хватит. Ступай к себе в комнату и садись за уроки.

— Ты не должна каждый раз так сердиться.

— Есть вещи, которыми не шутят.

— Я говорю серьезно.

— Что ты говоришь серьезно?

— Я часто себя спрашиваю, мог бы я кого-нибудь убить или нет?

— Вот как?

— Полагаю, что мог бы.

— Иди к себе. У меня голова болит.

— Не думай, что я такой безобидный, как кажется.

20 августа, 15 часов

УЧИТЕЛЬСКАЯ ЦЮРИХСКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ГИМНАЗИИ

— Еще раз повторяю вам, господин Зайлер, что выступление «Миттагблатта» я расцениваю как большое несчастье, — сказал классный наставник доктор Якоб Зигрист.

— Вы, вероятно, вообще не одобряете газет такого рода, — ответил Зайлер.

— Нет, дело совсем не в этом. Честно говоря, так называемые бульварные газеты вызывают у меня инстинктивное отвращение. Но то вопрос воспитания, Привычек. Я воспитывался на «Тагесанцайгере» и «Нойе Цюрхер цайтунг». Однако я человек не косный. Печать тоже должна идти в ногу с прогрессом. Отвлекаясь от эмоций и руководствуясь только разумом, я вполне способен признать такую газету, как «Миттагблатт» в качестве, я бы сказал, типа, модели. Но, даже признавая подобный тип газеты, я отнюдь не обязан признавать ее идейно-политическую линию.

— Политически, — сказал Зайлер, — мы стоим влево от центра. Например, мы не поддерживаем военное вмешательство США во Вьетнаме, мы недвусмысленно осудили покушение на Руди Дучке, мы подробно освещали майские события в Париже, мы больше хотели бы видеть в Белом доме Маккарти, чем Никсона…

— О таких вопросах у нас с вами речи нет, — ответил д-р Зигрист, — мы говорим исключительно о вашей статье про исчезнувшую ученицу Рут Кауц.

— Что вам в ней не нравится?

— Что бы ни случилось с этой ученицей, это при всех вариантах трагедия. Даже если девушка еще жива, как я предполагаю, это все равно остается трагедией. Шестнадцатилетняя девочка, которая уходит от родителей… вынуждена уйти…

— Кто вам сказал, что Рут ушла от родителей? Рут пошла купаться. Нельзя же это назвать «ушла от родителей».

— Вы не разобрались, господин Зайлер, не будем больше говорить об этом. Чего вы хотите от меня?

— Вы знали Рут?

— Я знаю Рут!

— Вы хорошо ее знаете? Она хорошо учится? Какие у нее отношения с товарищами по школе, прежде всего с мальчиками?

— Рут способная девочка, пожалуй, даже незаурядная, у нее, несомненно, ярко выраженные художественные склонности. Отношения Рут с мальчиками… боже мой, ну что я, как классный наставник, могу об этом сказать? Вы же знаете, мы видим наших учеников во время занятий, в наши обязанности и в нашу практику не входит наблюдать за их личной жизнью.

— А если ученик дает вам повод к этому плохой учебой или недостойным поведением?

— Конечно, бывает, что нам, учителям, в отдельных случаях приходится беспокоиться и о личных делах наших учеников. Тогда мы, как правило, вступаем в контакт с родителями.

— Рут никогда не давала вам повода к этому?

— Нет.

— И она никогда ничем особым вас не поражала?

— Уж если на то пошло, Рут поражала меня в самом положительном смысле слова, то есть «поражала» — это, пожалуй, слишком сильно, я бы, скорее, сказал, что я время от времени радуюсь успехам этой девушки. Она отличается, если можно так выразиться, незаурядным любопытством. Почти во всем.

— Ну, а если я спрошу вас прямо, можете ли вы представить себе, что Рут проявляла такое же незаурядное любопытство в вопросах любви, секса…

— Я думаю, ее любопытство не сдержала бы никакая преграда. Но я солгал бы, сказав вам, что сделал наблюдения подобного рода.

— Таким образом, вы ничего не можете мне сообщить о Рут Кауц?

— Видите ли, психиатрическая клиника Цюрихского университета два года назад провела среди наших учениц опрос с целью выяснения их сексуальной осведомленности. Выяснилось, что семь из десяти школьниц носили с собой противозачаточные средства. Но только четыре из десяти признали, что имели уже однократные или многократные половые сношения.

— Вам, конечно, не известно, как Рут…

— Рут тогда еще не училась в нашей школе, кроме того, анкеты заполнялись на пишущей машинке и подпись была необязательна.

— Так вы считаете мои предположения неосновательными?

— Нереалистичными. Если с Рут что-нибудь и произошло, речь может идти только о несчастном случае.

— Благодарю вас за беседу, господин доктор.

20 августа, 17 часов 15 минут

КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА

— Это Герберт, — сказал Оливер, — мы его прозвали Караяном, это Юрг, это Ганс-Петер, а это я.

— Что будете пить, ребята, кофе или кока-колу?

— Кока-колу, — сказал Оливер.

— Я закажу для вас кока-колу, и секретарша принесет желаемое, — сказал Зайлер.

— У художника Кле, — сказал Герберт, — есть картина, она называется «Ангел приносит желаемое».

— Отец Герберта — художник-график, — пояснил Оливер.

— Он коллекционирует картины, — сказал Герберт.

— Поглядишь на вас, послушаешь, как вы разговариваете, и вполне можно дать вам не шестнадцать лет, а все девятнадцать.

— Я бы себе дал двадцать один, — заявил Оливер.

— Потому что ты очень много читаешь, — сказал Ганс-Петер.

— А что ты читаешь? — спросил Зайлер.

— Что попадет под руку. В последнее время я страшно много всего прочел по сексуальной психологии.

— Что, например?

— Например, Маргарет Мид «Жизнь на Южном море» — толстенная книжища о молодежи и сексе у дикарей. Еще я читал книжку Рейха: «Сексуальная революция».

— Откуда ты, собственно, берешь эти книги? — спросил Юрг.

— Дома у нас они валяются всюду. Мой старик покупает такие книги пачками. Он тоже еще надеется в этом разобраться.

— Тебе понятно то, что ты читаешь? — спросил Зайлер.

— Не всегда.

— Что произвело на тебя наиболее сильное впечатление?

— То, что брак и все с ним связанное — нелепость.

— Нелепость?

— Ничего хорошего из этого не получается.

— Это ты вычитал из твоих книг?

— Мужчина и женщина через некоторое время начинают друг друга ненавидеть.

— Почему? — спросил Ганс-Петер. — У моих стариков все о’кей.

— Ясно, но твои старики развлекаются на стороне. Если супруги имеют партнеров на стороне, они еще как-то ладят. А все, кто боится жить такой двойной жизнью, или те, кто живет, а потом мучается угрызениями совести, — те начинают друг друга ненавидеть.

— Ты, похоже, чертовски много знаешь, — сказал Зайлер.

— Да что вы, я ведь только читал об этом.

— Но сам ты в это не веришь?

— Нет, отчего же, я думаю, Рейх прав.

— Почему ты так думаешь?

— У меня есть глаза, а случалось иногда и навострить уши.

— Дома? — спросил Зайлер.

— Я этого не говорил, — ответил Оливер.

— Ну ладно. Вы, наверно, все знаете от Оливера, зачем мы здесь собрались?

— Из-за Рут Кауц, — сказал Юрг.

— Верно. И я бы хотел услышать от вас только одно: что вы думаете об этой девушке? Вы ведь все ее знаете?

— Она уже имела дело со всеми, — ответил Оливер.

— Ерунда, — сказал Ганс-Петер, — я с ней только три раза был в кино, и больше ничего.

— Почему больше ничего? — спросил Зайлер.