Букет прекрасных дам - Дарья Донцова

За железной дверью стояла тишина, но не успел мой палец коснуться звонка, как дверь распахнулась, и на пороге появилась девочка лет двенадцати.

— Чего ты… — начала она и осеклась, увидев меня. — Ой, вы к кому?

— Разве можно просто так распахивать дверь? — мягко укорил я ребенка. — А вдруг на лестнице бандиты?

— Думала, Ленка в гости идет, — принялась оправдываться школьница, — мы хотели в Барби поиграть.

— Машенька, — донесся слегка глуховатый голос, — ты с кем разговариваешь?

— С дяденькой, бабуля! — крикнула внучка.

В крохотной коридорчик выплыла полная старуха с жидкими волосами.

— Вы к кому? — строго поинтересовалась она.

Я улыбнулся как можно приветливее и развел руками.

— Уж и не знаю, наверное, к вам.

— Как это не знаю? — удивилась бабушка.

— Вы были знакомы с госпожой Родионовой? Она когда-то, кажется, лет десять, назад жила в этой квартире.

— С Элеонорой Андреевной? — мигом сменила тон старушка. — Конечно, до сих пор за ее здоровье свечи в церкви ставлю, а в чем, собственно говоря, дело? Вы кто?

— Разрешите представиться, личный секретарь Элеоноры Андреевны, Иван Павлович Подушкин.

— Очень рада, Нина Михайловна, — церемонно ответила хозяйка.

— Очарован, — ответил я.

— Необыкновенно приятно видеть человека от Норы, — не осталась в долгу бабуся.

Девочка, раскрыв рот, смотрела на «китайскую церемонию», но тут, по счастью, опять прозвучал звонок, и с воплем: «Пошла с Ленкой играть в Барби», ребенок унесся.

— Чему обязана? — спросила Нина Михайловна, препроводив меня в комнату.

— Элеоноре срочно понадобилось связаться с бывшим соседом, Веней Глаголевым, не знали, случайно, этого мужчину?

— А как же, — ответила Нина Михайловна, — не один год.

— Квартиру его не подскажете?

— Жил в одиннадцатой, вот тут за стеночкой.

— Почему жил? — насторожился я.

Вот неудача, если парень умер.

— Так квартиру продал, купил другую и съехал, — пояснила Нина Михайловна.

— Куда?

— Мне не сказал, — ухмыльнулась собеседница, — сердился очень.

— Неужели можно обижаться на столь приятную даму? — галантно прочирикал я.

— Веня молодой мужчина, — пояснила Нина Михайловна, — вашего примерно возраста, холостой, через день гулянки устраивал. Музыка, крики, а стены тут чуть толще бумаги. У нас ребенок, да и зятю с дочерью рано вставать на работу, вот и ходила ему в дверь звонить, один раз даже милицию вызвала. Время три утра, а у него дым коромыслом.

Я кивнул, понятное дело, почему милейший Веня не жаловал соседку.

— Кто же теперь на его площади проживает? Может, они в курсе?

Нина Михайловна с сомнением покачала головой:

— Вам точно не скажут, очень подозрительные старики, такие нелюдимые, неприветливые, разве мне попытаться, если это Норе надо. Вот что, посидите тут пока, посмотрите телевизор…

Она щелкнула пультом и ушла. От нечего делать я уставился в экран. Там носилась выглядевшая самым невероятным образом ведущая. Редкие блондинистые волосы то ли девушки, то ли бабушки стояли дыбом, словно иголки у ежика, хлебнувшего водки. Возраст дамы определить не представлялось возможным. От двадцати до семидесяти. Хотя последнее навряд ли, все-таки на нашем голубом экране предпочитают показывать более молодые лица. Одето существо было в обтягивающие розовые кожаные штаны, коротенькую кофточку ядовито-лимонного цвета, в пупок вдето довольно крупное золотое колечко. Словом, от шеи вниз дама казалась подростком, но стоило переместить взгляд вверх, и становилась видна увядшая кожа под подбородком, легкая сеточка морщин на делано-оживленном личике и припухлые веки дамы в возрасте. Под глазами выделялись мешки, старательно замазанные тоном. Очевидно, обладательница лучезарных, задорно блестящих очей любила приложиться к бутылочке. Уже одного внешнего вида ведущей было достаточно, чтобы прийти в недоумение, но окончательно сбивала с толку ее речь.

— Ну, кренделя и мурены, — визжала она, подпрыгивая и гримасничая, — ну дела, пора нам оторваться, куда деваться крутому пятаку? Ясное дело, не в дребезжаловку, пусть там шнурки тащатся, нам охота прикольнуться.

Я чуть не поперхнулся. Ну и ну, каждое слово по отдельности было понятно, но целиком речь лишена для меня всякого смысла. Крендель — это сладкая булка, мурена, кажется, довольно ядовитый обитатель морских глубин, пятак — монетка, шнурки, понятное дело, нужны для завязывания ботинок. Интересно, что она имеет в виду? А еще газеты сетуют, что современная молодежь разговаривает на «птичьем» языке, да откуда им узнать другой?

Пока я брюзжал, ощущая себя столетним стариком, видеоряд сменился. Появилось изображение беснующейся толпы подростков. Разгоряченные тинейджеры прыгали в полутемном помещении под звуки музыки. Впрочем, нет, музыкой подобное назвать нельзя. Визг, стук, какофония, как угодно. Настоящая преисподняя.

Не успела последняя мысль промелькнуть в голове, как ведущая вновь завизжала:

— Вот это преисподняя, настоящий ад, и хотя назвали это откольное местечко «Ванильный зефир», мы-то знаем, что все продвинутые кренделя и мурены зовут его адом. Сатанинская музыка, чертово удовольствие — и всего пятьсот рублей за ночь. Налетай, сверчки. Всего за пять сотен получишь право не только оторваться со своей муреной, но и высосешь два коктейля.

— Вот, — раздалось за спиной, — узнала адресок.

Я с трудом оторвался от омерзительного зрелища. Всякое уродство завораживает. Увидав на улице косого горбуна, вы обязательно уставитесь на него, а по красавице скользнете равнодушным взглядом. Может, зря модную одежду демонстрируют девушки с безупречной внешностью?

— Держите, — протянула Нина Михайловна бумажку, — с трудом уговорила, еле дали, такие подозрительные, как будто незнакомы со мной. Начала расспрашивать: что да почему…

— Очень вам благодарен, — кивнул я, взяв записочку.

— Это, наоборот, я перед Норой в вечном долгу, — с достоинством ответила Нина Михайловна, — не сочтите за труд, передайте ей: семья Козловых каждый день молится о ее благополучии.

Мне стало любопытно.

— Если не секрет, какую услугу оказала вам Элеонора?

— Вы не знаете?

— Откуда?

— Я с дочкой и зятем жила в двенадцатой квартире, там всего одна комната, крошечная. И так на головах друг у друга сидели, а тут еще дочь родила девочку, представляете наши условия?

Я кивнул.

— Тут Нора собралась уезжать. Повезло ей, разбогатела, — спокойно объяснила Нина Михайловна, — мы с ней всегда в хороших отношениях были. Выручали друг друга по-соседски, соль одалживали, сахар, деньги. Рита ее частенько ко мне после школы забегала. Элеонора-то на работе день-деньской, а я дома, вот и подкармливала девчонку.

Когда Нора сообщила, что уезжает, Нина Михайловна даже взгрустнула. Неизвестно, какие люди въедут в «двушку». Вдруг горькие пьяницы? Или, того хуже, иногородние, молдаване с кучей детей. И еще старушка испытывала зависть. Ей-то предстояло мыкаться вчетвером на двадцати восьми метрах общей площади.

Потом приехал фургон, куда погрузили все вещи, но мебель осталась на месте. Нина Михайловна, смотревшая из окна на то, как взад-вперед бегают мужики с ящиками, поняла, что Нора обставила новую квартиру, а прежние диваны, шкафы да кухня ей совершенно ни к чему.

Закончив процесс перетаскивания узлов, Элеонора поднялась к соседке, обняла ее, поцеловала и дала конверт.

— Что это? — удивилась та.

— Небольшой сувенир, — улыбнулась Нора, — открыточка от меня, только прочтите, когда мы уедем.

Нина Михайловна помахала вслед машинам, потом открыла конверт. Внутри и впрямь лежала почтовая карточка с коротким текстом:

«Дорогая Нина Михайловна! Я начинаю новую жизнь, полностью зачеркивая старую, поэтому не оставляю Вам ни свой теперешний телефон, ни адрес. Мы больше никогда не будем пить чай вместе на кухне, я хочу как можно быстрей забыть годы невзгод и нищеты. Но я очень благодарна Вам за все: за денежную помощь, за Риту, за Ваш ласковый характер, поэтому решила сделать небольшой подарок. Документы на столе в квартире 13. Ваша Нора».

К писульке прилагался ключ. Недоумевающая бабушка пошла в бывшую квартиру соседки. На обеденном столе действительно белела бумажка. Нина Михайловна развернула листок и чуть не лишилась чувств. Перед ней лежала дарственная на квартиру, сверху скрепкой прикреплена записочка: «Не надо меня благодарить, продать эту халупу все равно невозможно».

В «жигуле» я прочитал адрес Вени Глаголева: Фестивальная улица. Тихо двигаясь в потоке машин по направлению к Ленинградскому шоссе, я закурил. Нора не перестает меня удивлять. Надо же, подарила квартиру соседке. Конечно, при ее доходах тридцать тысяч долларов, а подобная халабуда вряд ли стоит дороже, так вот, при ее доходах эта сумма ничего не значит. На празднование своего шестидесятилетия она выбросила в два раза больше, но не в деньгах дело, в конце концов. Сделав широкий жест, она никогда не вспоминала о нем, не ставила себе в заслугу. И потом, Элеонора всегда старалась казаться жесткой, этакая «железная леди». Чувства жалости к себе, даже сидя в инвалидной коляске, хозяйка никогда не вызывала. Я считал ее малоэмоциональной, расчетливой бизнес-дамой. А оказывается, у нее сентиментальная натура. Внутри бронзовой статуи бьется горячее, ранимое сердце.