Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II - М. Дитерихс

«Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте заставили Его решиться отречься от престола в пользу Своего Брата Великого Князя Михаила Александровича; но что Великий Князь, в свою очередь, отрекся от престола.

Государь обратился к нам с призывом повиноваться Временному правительству и приложить все усилия к тому, чтобы война с Германией и Австро-Венгрией продолжалась до победного конца.

Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми.

Напряжение было очень большое; некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошел истерический припадок. Несколько человек во весь рост рухнули в обморок.

Между прочим, один старик конвоец, стоявший близко от меня, сначала как-то странно застонал, затем у него начали капать из глаз крупные слезы, а затем, вскрикнув, он, не сгибаясь в коленях, во весь свой большой рост упал навзничь на пол.

Государь не выдержал; оборвав Свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала».

В этот же день Государь издал Свой прощальный приказ войскам фронта, упоминавшийся уже выше, и простился с приезжавшей к Нему в Могилев Матерью, вдовствующей Императрицей Марией Федоровной.

При отходе поезда из Могилева на вокзал собралось почти все офицерство и масса местного населения. Царила общая тишина; чувствовалось в настроении собравшихся большое сочувствие к отъезжавшему Императору. Когда поезд двинулся, почти все сняли шляпы, а офицеры взяли под козырек. У многих видны были слезы; многие крестили отходящий поезд.

Государь стоял у окна Своего вагона и спокойно, но грустно кивал на прощание головой.

Поезд отошел из Могилева в 4 часа 53 минуты дня 8 марта, всего на 53 минуты позже, чем в Царском Селе закрылись ворота за выехавшим из дворца генералом Корниловым, арестовавшим по постановлению Временного правительства Государыню и Царских Детей.

Трагедия Дома Романовых закончилась и началась агония Царской Семьи Императора Николая II.

Поезд с арестованным Царем следовал через Витебск, Гатчино, Александровскую и по Царской ветке прибыл в павильон Царского Села 9 марта в 11 часов 30 минут утра.

В пути Государь выходил из Своего отделения только в столовую в часы еды. Остальное время Он проводил в думах у Себя, изредка беседуя с одним князем Долгоруковым. С последним Государя связывали, по-видимому, более глубокие и серьезные чувства, чем простая приближенность по служебной деятельности и верноподданническому отношению князя к Императору. Это казалось особенно как в последовавшей жизни Царя и Долгорукова в состоянии арестованных, так и в одинаковой со всей Царской Семьей участи, постигшей Долгорукова. Во всяком случае, преданность Долгорукова была столь исключительной, что может быть поставлена в пример остальным приближенным, сопровождавшим Царя в Его переезде из Могилева в Царское Село.

Утром 9 марта, перед подходом поезда к Царскому Селу, Государь собрал всех сопровождавших Его придворных и обратился к ним с прощальным словом. Он благодарил их за верную прошлую службу, указал на необходимость беспрекословно подчиниться и повиноваться новому Временному правительству и, пожелав каждому добра в дальнейшей жизни, закончил словами:

«До свидания… Прощайте!»

В последнем слове Царь как бы открывал им правду Своих мыслей и Своего предчувствия. Он не захотел в последнюю минуту обманывать ни Себя, ни Своих приближенных. Он чувствовал, что «прощайте» будет более соответствовать истине, почему сейчас же следом обнял и поцеловал каждого, и не только Своих приближенных, но и каждого из прислуги, обслуживавшей Его поезд в пути.

Почти сейчас же поезд подошел к дебаркадеру Царскосельского павильона. Государь позвал Долгорукова и направился к выходу. Он был одет в этот день в черкеску 6-го Кубанского казачьего пластунского батальона, в черной папахе и пурпурном башлыке на плечах. На поясе висел кавказский кинжал, а на груди - орден Св. Георгия.

Для встречи поезда прибыл на вокзал новый начальник гарнизона полковник Кобылинский. По его свидетельству, на встрече больше никого не было. По рассказам же комиссаров, сопровождавших поезд, на перроне присутствовал еще прапорщик Вачнадзе от местного совета с. и р. депутатов. По поводу этой встречи полковник Кобылинский между прочим отмечает:

«Я не могу забыть одного явления, которое я наблюдал в то время; в поезде с Государем ехало много лиц Свиты. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда начальник походной канцелярии Императора генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасива». А камердинер Ее Величества Волков, встретивший Государя уже во дворце, добавляет: «По званию и по должности наиболее близкими к Государю лицами были: гофмаршал Долгоруков, обер-гофмаршал Бенкендорф, флигель-адъютанты Нарышкин, Мордвинов, Саблин и герцог Лейхтенбергский.

Нарышкин, Мордвинов и Лейхтенбергский были в поезде Государя, когда Его Величество приехал в Царское Село после отречения от Престола. Приехав во дворец, Государь спросил меня про Мордвинова и Лейхтенбергского: «Приехали ли они?» Я побежал и спросил об этом Бенкендорфа. Бенкендорф мне сказал: «Не приехали и не приедут». Я передал его слова Государю. Он не подал никакого вида и только сказал: «Хорошо». А Мордвинов был одним из любимых Государем флигель-адъютантом.

Таким же любимым флигель-адъютантом был Саблин. Когда в дни переворота ко дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, в составе которого находился и Саблин, я видел почти всех офицеров экипажа. Но Саблин не явился и больше Царской Семье не показался».

Грустно и стыдно отмечать подобные явления, но они слишком общи для того больного времени. Для исторического исследования они характерны в том отношении, что ни разу никто из остававшихся при Царской Семье во время Ее ареста и заключения приближенных не слыхал ни от Государя, ни от Государыни, ни от кого-либо из Детей слова упрека, порицания или осуждения этим людям за их отношение к Государю с момента Его отречения от власти. Это же явление характерно и при оценке того страшного одиночества духа и мысли, в котором находился Государь в Своем идейном и духовном служении Самодержавной русской власти и благу русского народа, несмотря на сонм окружавших трон блестящих «верноподданных» царедворцев. И нет никаких оснований полагать, что какие-либо другие люди из тогдашних интеллигентных слоев были бы иными, лучшими, более духовными, сознательными и искренними. Нет оснований относить это явление к неумелому выбору Государем своих приближенных; из массы иными оказались бы может быть только единицы, которые могли бы честно умереть вместе с Царем, как и погибли Боткин, Долгоруков и Татищев, а остальные были не лучше бывших налицо. Дни переворота говорят об этом сами за себя.

На перроне к полковнику Кобылинскому подошли два представителя Временного правительства, из числа сопровождавших Государя, из коих один был член Государственной думы Вершинин, и объявили ему, что их миссия кончена и что они передают Государя ему, Кобылинскому. Император вышел из вагона и очень быстро, не смотря ни на кого, прошел по перрону и сел в ожидавший Его придворный автомобиль. С Ним рядом поместился гофмаршал князь Долгоруков, причисливший себя добровольно к арестованным. Вслед за Государем, на другом автомобиле поехал полковник Кобылинский.

В это время у ворот Александровского дворца собрались офицеры новой революционной охраны и взвод отнесшего в этот день охрану 1-го стрелкового гвардейского запасного полка во главе с выборным командиром полка капитаном Аксютой. Все были с красными бантами, а некоторые имели и красные ленты через плечо.

Автомобиль с Государем и Долгоруковым подошел к закрытым и окарауливаемым воротам. Из группы офицеров выдвинулся вперед дежурный офицер прапорщик Верин и громко скомандовал часовым у ворот:

«Открыть ворота бывшему Царю».

Ворота открылись и, пропустив автомобиль, закрылись.

Безволием и бессилием руководителей государственного переворота добровольно отрекшийся от престола Император стал государственным преступником и узником, и благодаря тому же безволию и бессилию новой революционной Всероссийской власти открылся неизбежный и логический путь для всей Царской Семьи к конечному его пределу - кровавому злодеянию в Ипатьевском доме.