Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II - М. Дитерихс

Однако при детальном допросе свидетелей и тщательном изучении этого существенного для истории переворота вопроса исследование приходит к заключению, что даже в первоначальный период соприкосновения охранников с Августейшей Семьей приведенные выше характеристики солдатских и офицерских отношений должны приниматься обобщенными лишь условно, с внешней стороны. Приходится отметить, что действительная неприязнь и явная враждебность проявлялись лишь единичными представителями офицерства охраны и абсолютно меньшей частью солдатства. Не останавливаясь на свидетельских показаниях общего характера, а подбирая факты, конкретные показания, является возможным отметить и еще одну особенность, любопытное и знаменательное явление, заключающееся в том, что случаи нагло-революционных или грабительско-хулиганских выходок выпадают почти исключительно на долю офицеров и солдат 2-го полка, в котором к тому времени не оставалось ни одного кадрового офицера и заботливого о части хозяина, благодаря чему люди находились в отвратительных хозяйственных условиях жизни, быта и питания.

Конкретные эпизоды, собранные следователем от свидетелей и очевидцев, так характерны для истинной оценки отношений и так, в сущности, немногочисленны, что исследование считало необходимым для полноты впечатления привести их полностью, как бы наглядно иллюстрируя ими свои выводы и обобщения.

Со стороны офицеров случаи злостной некорректности отмечаются свидетелями только в отношении тех из них, которые получили это звание уже в течение войны и которые принадлежали преимущественно к той категории офицеров, которые на фронте не побывали, а отбывали свою службу в тылу.

Так, однажды, рассказывают свидетели, офицер 2-го полка прапорщик Ерынич явился к коменданту дворца и заявил якобы от имени солдат, что «мы Их должны сами видеть. А то Они арестованы, а мы Их не видим». Это было на второй или третий день по приезде Государя, когда Дети еще все болели, почему ни Государыня, ни Дети не выходили из дворца в парк и охрана не имела возможности Их видеть.

Определенно чувствовалось, что в требовании Ерынича, основанном на уставном положении для караула при арестованных вообще, заключалось стремление причинить Августейшим Узникам умышленное унижение и моральное оскорбление, а быть может, даже только стремление к удовлетворению своего «мещанского любопытства» видеть Августейшую Семью в Ее домашней жизни. Никакие доводы рассудка на Ерынича не действовали. Он назойливо и нагло добивался своего, выставляя мотивом, что члены Семьи без их поверки могут бежать из-под ареста, так что охрана узнает только потом, быть может, много времени спустя. Указание на то, что Дети больны, никуда выехать не могут, а Родители не бросят Детей на произвол судьбы, и, следовательно, нет оснований опасаться побега кого-либо, Ерыничем упрямо не принималось. Комендант, уже в то время опасаясь, что в конце концов все может случиться помимо его, путем безнаказанного и наглого насилия через местный совдеп, обратился за разъяснением в Петроград, откуда и последовали соответственные, серединного характера, указания.

Было решено установить такой порядок: когда будет приходить новый караульный офицер для смены кончавшего дежурство, оба вместе будут посещать Государя в присутствии Государыни, причем сменяемый офицер будет прощаться с Царем, а новый здороваться. Но чтобы этот новый порядок был наименее тягостен для Государя и Государыни, было решено всю эту вынужденную процедуру проделывать перед завтраком, когда здоровые Узники обыкновенно сходились в столовой.

И вот в тот день, когда охрана 2-го полка сменяла охрану 1-го и очередь быть караульным офицером дошла до Ерынича, последний при выполнении указанной процедуры обнаружил действительную цель, руководившую им в домогательстве видеть бывшего Царя. Когда в этот день перед завтраком по уже установившемуся новому порядку оба офицера явились к Государю, то бывший Царь, по примерам предыдущих смен, прощаясь с уходившим с караула офицером 1-го полка, подал ему руку. Когда же, здороваясь, Он протянул руку прапорщику Ерыничу, тот сделал шаг назад и не принял руки Государя, которая повисла в воздухе.

Чрезвычайно страдая от этого впервые проявленного по отношению к Нему поступка офицера, Государь подошел к Ерыничу, взял его за плечи обеими руками и со слезами на глазах грустно и тихо спросил его:

«Голубчик, за что же?»

Снова сделав шаг назад, приготовленной заранее фразой, почти скороговоркой, Ерынич ответил:

«Я из народа. Когда народ Вам протянул руку, Вы не приняли ее. Теперь я не подам Вам руки». Повернулся и быстро вышел.

Если бы Государь спросил Ерынича - о какой протянутой народом руке он говорит, то Ерынич, конечно, не смог бы пояснить значения своего заявления. Его цель была, пользуясь своим безнаказанным положением революционного начальника, просто оскорбить, морально ударить бессильного лежачего человека. Кроме того, офицерам типа Ерынича в то время кружило голову стремление отличиться на поприще проявления своей «демократичности и революционности», выдающийся пример чему дал сам Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов и что особо ценилось представителями центральной власти в Петрограде и служило самым действительным способом к быстрому выдвижению по революционной иерархической лестнице. И конечно, «демократический» поступок прапорщика Ерынича был особо почтен в местном совдепе и его пример послужил образцом для некоторых солдат охраны, мечтавших, так же как и «товарищи начальники», отличиться на безопасном, тыловом революционном поприще.

Выходка Ерынича нашла себе полную поддержку в лице офицера того же типа прапорщика Домодзянца, которого местный совдеп определил в качестве своего соглядатая при коменданте дворца, прикрыв действительную цель будто бы проявившейся необходимостью коменданту иметь помощника. Этот Домодзянц совместно с Ерыничем подучил некоторых солдат 2-го полка не отвечать на приветствие Государя, который продолжал здороваться со стрелками при встрече с ними во время своих прогулок в парке. Как-то один из таких подученных солдат не ответил на приветствие Царя. Государь, полагая, что стрелок не расслышал, вторично повторил: «Здорово, стрелок». Солдат вторично ничего не ответил. Так как начальство из комендатуры дворца уже ничего не могло поделать с солдатами, то коменданту, во избежание дальнейших инцидентов, пришлось просить Государя не здороваться, и Царь перестал с тех пор приветствовать солдат, пока с течением времени не ознакомился с массой и не приобрел опыта различать их друг от друга по «сознательности».

Вот этими двумя конкретными эпизодами исчерпываются яркие случаи проявления офицерами поступков революционной тенденции. Очевидно, что другие эпизоды того же типа если и имели место, то не носили такого резко-тенденциозного характера, так как свидетели ничего определенно-фактического не могли больше вспомнить и ограничивались замечаниями общего свойства, указывавшими лишь на то, что отношение и поведение офицеров новой категории вообще значительно отличалось от того, которое существовало в дореволюционное время. Конечно, разница была громадная. Но проявление разницы в отношениях приходится констатировать в то время вообще во всей армии, так что впечатления свидетелей общего свойства не дают прочного материала для суждения о специальном отношении к Царю, а из конкретных случаев свидетели больше ничего вспомнить не смогли.

Со стороны солдат свидетели вспоминают несколько больше определенных случаев, но своим рассказам предпосылают указание на то, что если бы солдаты не подвергались постоянно постороннему влиянию со стороны так называемых «ревнителей углубления революции», появлявшихся время от времени в Царском Селе из Петрограда, то можно сказать, что большинству из охранников не приходило бы в голову подвергать членов арестованной Августейшей Семьи каким-либо «революционным» издевательствам. Но эти «ревнители» являлись какими-то особо озлобленными и мстительными по отношению к несчастным заключенным и вместе с тем необычайно трусливыми при выполнении своих миссий, возлагавшихся на них Петроградом.

Так, еще в самом начале ареста, к коменданту дворца явился какой-то неизвестный господин в полковничьей форме, назвавшийся Масловским, и предъявил письменное требование Петроградского исполнительного комитета совета с. и р. депутатов. Требование было подписано членом Государственной думы Чхеидзе и имело надлежащую печать. В нем указывалось, что комендант должен оказать всяческое содействие предъявителю требования для выполнения последним возложенного на него исполнительным комитетом поручения. Называвший себя Масловским заявил, что по поручению Исполнительного Комитета он должен сейчас же взять Государя и доставить Его в Петропавловскую крепость. Полковник Кобылинский категорически заявил Масловскому, что допустить этого он не может. Тогда Масловский сказал: