Десант в настоящее - Владимир Яценко

Я смотрю на неё снизу вверх. Я уже спустился метра на три, когда понял, что она следует за мной. Это открытие меня напугало больше, чем чернота тоннеля, уходящего вниз, в неведомую тьму.

— Ты с ума сошла! Немедленно вернись.

Я делаю попытку подняться. Но она деловито меня обходит, спускаясь всё ниже и ниже. Я растерян и подавлен. Не знаю, что сказать. Теперь я смотрю на неё сверху. Смотрю, как она пропадает во тьме, внизу, у меня под ногами.

— Машенька, — я поражаюсь своему жалобному голосу. — Вернись, это опасно.

— Что за похоронная команда! — весело кричит она снизу. — Проверено, мин нет! И не забывай каждые пять метров перебрасывать страховочный трос.

Страховку я нарезал из великолепного кабеля, обнаруженного на складе, неподалеку от столовой. Кабель был в палец толщиной, чрезвычайно прочный и гибкий. Я навязал на нём узлы через каждые полметра, на концах сделал петли. Признаюсь, чувствовал себя варваром. Но не лезть же в километровую шахту с голыми руками? Там ведь, знаете ли, упасть можно. На одну из петель набросил карабин, которым к поясу крепились ножны. Оружие засунул за голенище ботинка и надёжно прихватил шнурком.

Кабины лифтов были здесь, наверху. Ни один из них ехать вниз не пожелал. Не знаю почему, но я не удивился. Зато удалось снять вентиляционную решётку одной из шахт. Едва взглянув внутрь, я понял, что проблем только две: темнота и продолжительность спуска. Шахта — бесконечный цилиндр диаметром метров шесть-семь, была вырублена в неизвестной мне породе. Я погладил камень рукой и подумал, что давно не видел никаких других материалов, кроме металла и пластика. Стенки шахты были переплетены ажурной конструкцией из квадратных в сечении балок. Здесь, на расстоянии протянутой руки, крепления выглядели мощными и очень прочными, но там, внизу, где "скисали" жидкие лучи света, плетёнка из балок казалась лёгкой паутинкой — воздушной, эфирной…

Тогда я представил себе паука и поёжился. Там, внизу, придётся умерить своё воображение, иначе до беды будет недалеко.

Наверное, я был слишком потрясён поступком Маши, потому что из состояния транса меня вывел её трос, ободряюще скользнувший по плечу.

— А когда ты сделала себе страховку?

— Догоняй, — донёсся снизу её голос…

Я пытаюсь сосредоточиться на прутьях решётки и войти в ритм. Пройдёт совсем немного времени, и этот ритм окажет спасительную помощь, когда прутьев уже не будет видно. Ещё три пролёта поперечных, охватывающих диаметр шахты обруча, и приходится менять место крепления троса. Всё очень просто. На одном конце троса петля, на другом — карабин. Длина троса десять метров. Значит, если его пропустить через пояс, и закрепить петлю в карабине, то мой страховочный конец вытянется до пяти метров. Разумеется, не следует забывать пропускать трос между камнем и одной из балок. Я пренебрегаю страховкой и вскоре нагоняю Машу. Здесь уже темно. Слышу её сопение и шорох наших рук и ног.

— Я буду за твоей спиной, на противоположной стороне шахты, — говорю я и начинаю страховаться. — Чтобы не мешать друг другу тросами.

— Как тебе будет удобно, — голос всё ещё задиристый, но уже тронутый сбившимся дыханием.

Я молчу. Теперь любые советы излишни и вредны.

Боишься — не делай, делаешь — не бойся. Вот и вся формула поведения в подобных ситуациях. Надо будет, сама спросит. А сейчас, только под руку говорить. Сороконожку однажды так спросили, как это она ходит. Так и лежит на том самом месте, где об этом задумалась.

Всё-таки, несмотря на темень, одному мне было бы гораздо легче. И вдруг понимаю, что если она сорвётся, то, не раздумывая, прыгну следом. От этой мысли почему-то становится спокойней.

"Отто, — говорю себе, — ты уже отвоевался. У тебя уже столько всего было, сколько нормальный человек не прочтёт в книжках, сидя у себя дома, у камина, за всю свою жизнь. То, что ты до сих пор жив, является ещё более ненормальным, чем ты сам". Я хихикаю. Я чувствую в этой фразе какой-то подвох, психологический выверт, уводящий в безумие.

Можно ли научить тому, чего сам не умеешь? Можно!

Иначе не получается. Иначе не родилось бы самого понятия развития. Тренер учит будущего олимпийского чемпиона, без всякой надежды когда-нибудь хоть немного приблизиться к его рекордам. Каждое последующее поколение должно быть лучше предыдущего.

"Вот это да! — удивляюсь своим мыслям. — Чем это я лучше своих родителей? Или речь идёт о какой-то глобальной статистике, а не о конкретном Отто Пельтце?"

Можно ли считать, что любовь ко мне самой прекрасной женщины на свете является подтверждением моей стоимости? Что такое любовь?

Я начинаю смеяться. Я слышу кипение крови.

Я счастлив. Я в полной темноте. Подо мной километровая пропасть. Я на краю, на грани. Я себя прекрасно чувствую, я понимаю толк в такой жизни. Это и есть моя жизнь.

…Пять, шесть, семь, восемь. Левую руку закидываем за брус для вертикальной поддержки тела. Держит локоть, кисть свободна, сейчас она нам понадобится. Обе ноги упираются в другой брус, полутора метрами ниже. Правой рукой отстёгиваем карабин, цепко держим конец с карабином, отпускаем конец с петлёй, сдёргиваем трос вниз. Теперь пропускаем трос через балку, за которую держимся левой рукой, и с помощью свободной кисти левой руки защёлкиваем карабином петлю, всё! Спускаемся дальше. Раз, два, три…

Жизнь прекрасна.

Пот заливает глаза, стекает вдоль линии носа к верхней губе, оттуда крадётся к подбородку и крупными каплями обретает, наконец, долгожданную свободу. У некоторых капель свобода коротка. Я пальцами чувствую влагу на балках, и у меня нет сомнений в её происхождении. Время от времени я вытираю влажные ладони о куртку, скорбя об этих каплях-неудачницах, не сумевших, как следует, распорядиться своей свободой. Но есть и более удачливые экземпляры, у этих впереди столько же свободного полёта, сколько мне осталось моего пути. Я даже не знаю, может, они до сих пор летят там, во тьме. Вот сейчас я о них думаю, а они всё летят. Все до единой. Я же не знаю глубины шахты. Я даже не знаю, есть ли у неё глубина. Ха! Да я уже не могу припомнить, есть ли у неё высота! Шахта? — это наша жизнь, без начала и конца. Двумя аскаридами мы спускаемся по прямой кишке великана в сторону гигантского унитаза.

Я нисколько не сомневаюсь, огромная куча чего ждёт нас в конце пути. Лишь досадую, что втянул в это дело свою женщину. Её нежным рукам можно было найти и более достойное применение…

Ха! Что ты запоёшь, Отто, когда, добравшись до дна, ты обнаружишь, что там тебе нечего делать? Ведь ровно столько, сколько спустился, придётся ползти наверх!..

— Отто, — задыхающийся голос Маши. — Отдохнём…

— Да, милая, — мой голос звучит не лучше.

Я лезу к ней. Снимаю свой страховочный конец и качелью пропускаю его у Маши под ягодицами. Привязываю в натяг трос к балке. Мария, наверняка, не понимает в темноте, что я делаю, но покорно ждёт, что будет дальше, и не сопротивляется.

— Теперь, можешь отпустить ноги.

— Я… не могу… — шепчет она.

"Плохи дела, — думаю. — Мы прошли сто пятьдесят перехватов страховки, это будет всего семьсот пятьдесят метров. Если судить по масштабу схемы на пульте, нам ещё столько же до того места, где карта обрывается. А что там дальше, даже Василию было неизвестно. Или известно? О какой двери он пытался мне сказать? Почему судьба этой двери его так беспокоила? Он же видел, что мне — конец. Не самое понятное напутствие в царство мёртвых…"

Удерживаясь на левом локте, развязываю кабель у себя на поясе, совсем нескромно ощупываю Машу, судорожно вцепившуюся в прутья решётки, и привязываюсь к балке рядом с ней. Теперь у меня свободные руки и я могу начать свою работу. Первым делом Машу нужно успокоить.

— Ты молодцом, — говорю вполне искренне, сам-то я уже давно сдох, ещё там, на болоте. — Для девушки с такой великолепной грудью ты проделала невозможную работу.

— Чем… тебе… не нравится… моя грудь?

Она тяжело говорит, едва дышит, и всё равно слышу в её словах негодование. Женщина… самая прекрасная женщина в мире! Я люблю её!

Нащупываю её затылок, забрасываю плотные волосы на ту самую грудь, по поводу которой вот-вот разгорится жаркая дискуссия, и двумя руками, с силой, безжалостно, начинаю массаж мышц от шеи до середины позвоночника. Она стонет, ругается, пытается увернуться, но я неумолим.

Когда она в третий раз повторяет: "Довольно!", я чувствую в её голосе злобу — это именно то, что нужно. Именно то, что доктор прописал. Злоба! Вот оно — истинное сердце любого движения. Будь это двигатель внутреннего сгорания, паровой котёл, электродвигатель или мышечный тяж, ползущий вверх по миофибрилле. Мы справимся! Мы злобные!

Я оставляю в покое затылок и принимаюсь за руки. Она легко отрывает правую руку от перекладины. Мои цепкие пальцы впиваются в её мышцы, будто проникая под кожу. Она стонет. Трицепс совсем забит, перенапряжён сверх всякой меры. Вот он уже расслабляется. Ещё немного, так, отлично. Левая рука.