Десант в настоящее - Владимир Яценко

Я с удивлением смотрю на Первого.

— Тебе что, жить надоело?

— Нет, сэр, просто вы — командир. Вы не можете оставить подразделение без руководства. Прикажите это сделать нам. Мы практиковались в управлении челноком.

— Справимся! — вступает в разговор Седьмой.

Я перевожу на него взгляд. Тот поднялся вслед за Первым, и стоит у своего кресла.

— Парни, зачем это вам? Это не ваша война. Вы и Землю-то не видели. Не ходили по ней, не дышали её воздухом. Вы не видели людей, ради которых собираетесь геройски умереть. Я не позволю вам сделать этого. Отправить людей на смерть, а самому резвиться с их женщинами? Это невозможно, вы отнимаете моё время, готовьтесь к высадке!

— Отто, — это рассудительная Лиля, тоже встала с кресла, подходит ко мне. — Мне кажется, ты горячишься. Если Василий — тот, за кого мы его принимаем, то столкновение челнока с его крейсером повредить ему не сможет. В итоге получим бессмысленную смерть человека, которого так долго ждали, и которому так много суждено сделать. Если Василий — обычный человек, по воле случая прикоснувшийся к могуществу и готовый обратить свою мощь во вред другим людям, то неужели мы с ним не справимся? — Она подошла ко мне так близко, что я уже чувствовал её нежное дыхание на своём лице. — Кроме того, ты допустил ещё одну ошибку: мы — твои женщины, и даже если ты пообещал нас этим людям, то поступил, по меньшей мере, опрометчиво. Нам кроме тебя никто не нужен.

— Первый и Седьмой, — это голос Василия, холодный и бесстрастный, — действуйте!

Первый и Седьмой скользят прочь от своих кресел, в руках — ножи, на лицах — бесстрастные маски. Их движения стремительны, перевоплощение ужасно. Первый движется в обход, чтобы подойти справа. Ему для этого нужно обогнуть ещё несколько кресел, но Седьмой уже рядом. Между нами Лиля. Она ещё не сообразила, что произошло. Она ещё не поняла, что смерть всё это время была здесь, между нами, рядом с ней.

Я пытаюсь столкнуть её с линии атаки, но Седьмой слишком быстр. Я вижу, я чувствую, что не успеваю. Его нож серебристой змейкой скользит по её горлу, за ним вытягивается алая полоса, набухающая кровавой пузырящейся массой.

— Нет! — я не узнаю своего голоса.

Это не было схваткой. Вопреки здравому смыслу я рванулся к Седьмому. Он никак не ожидал этого. Он — блестящий аналитический ум, готовый низвергать основы мировоззрений. Он растерялся, потому что я поступил нелогично. Только поэтому мне удалось выбить у него нож. Я подмял его под себя и свернул ему шею, развернув голову на положенный угол, чуть приподняв для верности вверх.

Я знал, что Лиле мне уже не помочь, и понял, что проклят.

Я несу смерть врагам и горе любимым.

Первый!

Круто разворачиваюсь и выхватываю нож.

Вот он: низкая стойка, плавные кошачьи движения. Господи, как я омерзителен! Ведь это же я. Кто же ещё? Где? Да вот, прямо перед собой. Пустые, чуть скошенные вниз глаза. Белое лицо. Бескровные губы сжаты в узкую, неразличимую полоску… Таким видят мир те, кого я убиваю.

Господа! Делайте ваши ставки! Сегодня даже последний неудачник не может проиграть. Потому что на ринге Отто Пельтц дерётся насмерть с Отто Пельтцем! Это будет интересная схватка, господа. Противники знают друг о друге всё. Предугадывают каждое движение.

Мне его не одолеть. Седьмой был слишком умным, а мне было всё равно.

Было всё равно?

А разве что-то изменилось?

Мне ни за что не выбраться отсюда. Стоит ли противиться неизбежному? Я отвожу левую руку в сторону и чуть поворачиваюсь вправо, открывая сердце. Вижу, как дрогнули в усмешке его губы. Он смотрит в нижнюю часть корпуса. Но мы с ним знаем, что такое боковое зрение.

Oтто, Отто, куда уплыли твои бумажные кораблики? Матушка беспокойно проверяет: сухо ли у тебя в ботинках. Счастливая улыбка на суровом лице отца, когда ты принёс домой первую получку с мебельной фабрики. Пунцовые щёчки Грэтхен, признание в любви на узкой дорожке, спускающейся с горы старого замка. Они гордились тобой, радовались твоим успехам. И никто из них представить не мог, как стремительно всё изменится. Одно мгновение. Одно-единственное. И от той жизни не осталось ничего… даже сожаления…

— Oтто, Отто, — кто это кричит?

Голос Василия. Кто такой Василий? Что ему нужно?

— Открой дверь, Отто! Дверь!

Какая дверь? Какой Василий? Сейчас всё это кончится!

Сейчас мы со всем этим покончим.

Сейчас последует выпад. Ну, что ж: "удар в удар — сердце в сердце". Он начинает движение, я бросаюсь ему навстречу. Его лезвие легко проникает сквозь куртку, вспарывает кожу, мышцы, стремительно движется к сердцу, я чувствую то же, что и он. Мы одно целое. Мой нож в груди моего двойника, мы хватаемся левыми руками за локти правых рук друг друга. Из того места, где только что билось сердце, стремительно растёт обжигающий ледяной ком. Я вижу, как тускнеет его взгляд. Это мой взгляд. Вижу, как искажается бесстрастное лицо, теперь на нём боль, мука и удивление…

Это моя боль. Это моя мука. Удивление?

Нет. Этому миру уже давно ничем меня не удивить.

Пропади он пропадом!!!

III

"Это потому, что я — урод, — думал Отто. — Тело человека храм его души. Чем совершеннее душа, тем совершеннее тело. Звучит, конечно, бредово, и закон не симметричен, но статистика — суровая вещь. В большинстве случаев это правило выполняется. Ещё бы ему не выполняться: только сильные духом могут противостоять гипнозу телевизора, приподнять задницу с мягкого дивана и вместо обеда отправиться в спортзал…"

Рядом плачет Маша. Горько, тихо, тоскливо и безнадёжно. Она что-то бормочет, но сквозь слёзы слов не разобрать.

"Что за похоронная команда?!" — досадливо морщится Отто.

Они сидят на полу в коридоре, фиолетовый свет пульсирует с потолка, воздух полон запахов мяты и ментола. Всё это у Отто уже было. Впрочем, нет. Слёз ещё не было.

"Наверняка этот закон применим и к результатам деятельности человека. Возможно, это даже следующий уровень истины. Уродливая душа может породить только уродливые результаты. Взять, к примеру, меня. Все мои победы — калеки, инвалиды. Да и не разберёшь, можно ли это уродство назвать победой?"

Правой рукой Отто ощупывает куртку. На груди — разрез. Он просовывает в него указательный палец и натыкается на жёсткий панцирь нательной рубашки. Нащупать в ней следующее отверстие не удаётся. Это пятно крови. Засохшая кровь пропитала рубашку, высохла и превратила в броню обычную хлопчато-бумажную ткань.

Как раз напротив сердца.

"Конченый неудачник. Тошно и противно. Хорошая куртка была, порвал… и помереть никак не могу…

В былые времена, в старой забытой жизни, такой командир получил бы пулю в затылок в первой же боевой операции. И все бы назвали это милосердием. На войне вообще всё выглядит иначе. И называется по-другому…"

Они сидят в коридоре, точно таком же, каким бежали с Базы: один широкий проход разветвляется на четыре узких. Только там четыре люка были распахнуты настежь, а здесь всё наглухо задраено.

"Там мы бежали, а здесь сидим… и плачем.

Да, мы победили. Лиля меня прикрыла, Маша вытащила, Катерина протаранила крейсер Василия. С очевидным результатом: ни Василия, ни Катерины. Но цена? Угробил две трети личного состава. Считай, сложил голову сам… зачем? Чего я добился?"

Откуда-то изнутри душным пузырём поднялся ком ненависти к себе. Отто стиснул зубы, но стон вырвался наружу.

"Ведь дал же Господь вторую попытку! Никому не давал. А вот для Отто Пельтца расщедрился. Какие женщины!"

Он никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то дёргает за ниточки, а он послушной веточкой в водовороте событий следует чужой, злобной воле, не в силах ей противиться.

"А была ли альтернатива? Была! Это у Василия не было выбора. Потому-то он и обещал жизнь оставить. И слово бы сдержал. Вот и надо было этим воспользоваться. А там бы что-нибудь придумали…

Как это похоже на дорожное безумие. Машина забита женщинами и детьми, но водителю кажется, что кто-то на дороге ведёт себя не так, как должно: то ли обогнали его не очень аккуратно, то ли дорогу не уступили вовремя. И вот уже всё забыто: и плачущие дети, и потные от возмущения женщины; он давит на газ, он несётся вперёд, у него в крови пол-литра адреналина, он накажет… кого? Хорошо если только себя, а бывает, что своих заложников, которые, не в силах вмешаться, с ужасом несутся навстречу гибели, ещё надеясь, что всё обойдётся…

У тебя не обходится, Отто. Все, кто, так или иначе, имели несчастье оказаться подле от тебя, гибнут. Весь твой путь усеян трупами, а тебе всё мало…"

Он почувствовал на плечах нежные руки.

"А ведь ей гораздо тяжелее, чем мне, — подумал Отто. — Я — статья у Господа особая. Неравнодушен он ко мне. Весь мой мир — вещмешок из штанин покойника. Я, как ноль из математики. Не значу — ничего! Ни друзей, ни привязанностей… но как помножу, наплачутся и единица с двойкой и миллионы с миллиардами…