Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

Клавдия Васильевна покраснела, начала сморкаться и сердито, по-старушечьи бормотать:

- Ах, черт, черт, что такое!.. Ну и очень хорошо! Дура ты, счастливая дура!

С постели послышались всхлипывания, внезапно перешедшие в громкий рев:

- Уйди, уйди от меня! - кричала Лена.

Злое, деспотичное существо задыхалось от слез; глаза его были пугающие, не детские, а маленькие худые руки так слабы и беспомощны, что Екатерина Георгиевна совсем растерялась и, став на колени перед кроватью, говорила:

- Я не буду, дорогая моя, не буду! Клянусь тебе, не буду!

Больше часа успокаивали они девочку, и, когда та наконец заснула, Екатерина Георгиевна не хотела уже говорить о любви и арбатских переулках, о тихом снеге, падавшем при смутном ночном свете. Она смотрела на лицо девочки, на ее вздрагивающие губы, печально покачивала головой, и жизнь ей казалась запутанной, непонятной.

Клавдия Васильевна посидела еще немного, рассказала подруге о делах в клинике, об интересном хирургическом случае, о своей ссоре с председателем месткома, простилась и ушла.

Выйдя на улицу, она остановилась и закурила папиросу, глубоко, с удовольствием затянулась. К ней подошел человек с поднятым воротником пальто и спросил:

- Простите, вам не скучно так одной стоять?

Голос у него был развязный, а лицо испуганное, точно его кто-то заставил подойти.

- Проваливайте, дурачье! - басом сказала Клавдия Васильевна и зашагала в сторону Неглинного проезда, чувствуя, как краска девичьего стыда горит на ее щеках.

На следующий день Лена снова не пошла в детский сад - болело горло, а небо было в тучах, лил дождь; она стояла у окна и прижималась носом к стеклу; когда стекло нагревалось, она передвигала нос в холодное место. Играть ей не хотелось, иногда она закрывала глаза и вздыхала. В дверь постучали. Лена подняла голову - перед ней стоял отец. На нем была потемневшая от дождя шляпа, широкое и длинное пальто.

- Папа, папа! - закричала она и, подбежав, прижалась щекой к мокрому ворсу пальто.

Он разделся, сел на стул и, гладя Лену по голове, осматривал комнату.

- Мама здорова? - спросил он.

Лена, полуоткрыв рот, смотрела на его белое лицо и высокий лоб.

Все соседи говорили, что у нее такие же большие карие глаза, как у папы, значит, она тоже красивая.

- Мама здорова? - снова спросил он и вынул портсигар.

- Да, она скоро придет, ей обед нужно варить, - ответила Лена и, подумав, добавила: - Мама не позволяет здесь курить, у меня слабые легкие.

- Ну не буду, не буду! Ты почему такая худая?

- Я целый месяц гостила у тети Жени, только вчера вернулась, мне полбилета взяли.

- Да что ты! Мама поздно приходит? - Он зажег спичку и закурил.

- А когда я туда ехала, мне четверть билета взяли. Мне дедушка подарил альбом, старый, но еще очень хороший.

- Что нового у мамы?

- Не знаю ничего. Папа, почему ты так редко приходишь?

- Что? Да ты слушай, что тебя спрашивают, и отвечай на вопросы. К маме гости ходят?

- Не знаю, папа. Ты меня обещал покатать на автомобиле, еще тогда, забыл, папа?

- Я слышал, она замуж вышла, правда? - спросил он и зажег сразу три спички.

Лена заплакала и отошла к окну.

- Так, так, - сказал папа и вздохнул: - Ну, и чего ты плачешь, девочка? Это мне нужно плакать, а не тебе.

Лена заплакала громче и стукнулась лбом о стекло. Она плакала, боясь посмотреть на отца, и слышала, как он ходил по комнате, закуривал и разговаривал сам с собой; ей хотелось, чтобы он подошел, успокоил ее, но он все ходил да ходил.

- Тэк, тэк, молодые люди! - говорил он. - Все чудно! Все очень чудно, молодые люди!

Девочка смотрела в окно: все было совсем не чудно в этот туманный, темный день.

Она любила мать и отца. Мать входила во всю ее жизнь, мать была в теплоте ее одеяла, в болтовне перед сном, в веселой игре во дворе, в сладости пирожного, в слезах, в сказках, которые она сама себе рассказывала... А отец был самый умный, красивый и сильный. Он красиво зажигал спички, красиво дымил папиросой, ей хотелось сесть к нему на колени и смеяться над всеми вражескими девочками. Они оба были ей необходимы и оба принадлежали ей, хотя папа жил год на другой квартире. Она его любила и не обижалась на него за то, что он в каждый свой приход обещал ей замечательные вещи и ни разу не выполнил обещания.

Папа все ходил по комнате, а Лена стояла у окна и плакала.

Он остановился, прислушался и сказал:

- Вот, кажется, пришла, - посмотрел в зеркало, нахмурил брови и снова закурил.

Мама вошла в комнату и сказала неожиданным для Лены спокойным и веселым голосом:

- А, здравствуй!

Папа покашлял и проговорил:

- Да, надо с ребенком повидаться.

Он помог маме снять пальто, и она, стоя к нему спиной, сказала:

- Боже, как ты надымил!

Папа посмотрел на новую мамину прическу, и у него сделалось такое лицо, что Лена обмерла: ей казалось, вот он полезет драться. Но он только повесил пальто на гвоздик.

- Только одну папироску, - сказал он, - ты после проветришь.

- Леночка, что с тобой? Ты опять плачешь? - сокрушенно сказала мама. Что с тобой делать, прямо не знаю!

- Я думаю, что все происходящее для ребенка вреднее, чем дым от папироски, - сказал папа и прошелся по комнате.

Мама посмотрела на него, потом на Лену и сказала:

- Вот оно что... Как же одну папироску? Тут четыре окурка. Леночка, пойди принеси из кухни корзинку с картошкой.

Когда Лена вернулась, у мамы на глазах были слезы.

- Ну, ничего я не могу, - говорила она. - Это кончено навсегда, понимаешь. И не спрашивай меня - почему. Я - женщина; ты ведь мне всегда говорил, что я - женщина, и я не могу тебе сказать, почему женщина разлюбила и почему полюбила.

- Сила! - сказал папа и взялся руками за волосы. - Я знаю, что тебя привлекает: сила! Сила! О, эта сила! Я ведь знаю, я еще помню...

- Леночка, - сказала мама, - пойди, доченька, возьми синюю кастрюльку, она у тети Веры.

VI

В выходной день Екатерина Георгиевна поехала на Курский вокзал встречать мужа. Она боялась опоздать, так как, прежде чем выйти из дому, долго наряжалась и смотрела в зеркало. При каждой задержке трамвая Екатерина Георгиевна приподнималась с места, смотрела в окно, а стоявший рядом старик думал, что она сходит, и норовил сесть.

"Если задержится у Земляного вала, значит, опоздаю, и вся наша жизнь будет плохая, - загадала она, - а проедет без остановки, все будет хорошо, до самой смерти, и Ленка его полюбит".

Трамвай подошел к Земляному валу и остановился. Какой-то парень вошел в вагон и весело сообщил пассажирам:

- Надолго, граждане! Трамваи до самого вокзала стоят. Лучше пересаживайтесь на одиннадцатый номер.

Екатерина Георгиевна пошла пешком. Она шла быстро, задохнулась и остановилась отдохнуть, но, увидев идущих навстречу людей с чемоданами и корзинами, побежала к вокзалу.

- Сорок первый, мариупольский не прибыл? - спросила она у носильщика.

Тот, поглядев на запыхавшуюся женщину, рассмеялся, и Екатерина Георгиевна подумала: "Ну, конечно, опоздал на три часа, и я в кондитерскую успела бы..."

- Зря бежали, гражданка, - сказал носильщик, - давно как прибыл: состав уже в парк ушел.

Она прошла в нарядный и скудный буфет, оглядела полутемные, холодные залы, выглянула в окно и осмотрела пустые платформы.

- Нет его...

Она вспомнила, что загадала в трамвае, и подумала: "Вот сразу все подтвердилось. Наверное, не увидев ее на вокзале, муж решил: "Ах так!" - и уехал к Васильеву или, еще хуже, к какой-нибудь Наденьке".

Она сразу поверила в эти вздорные мысли, пошла домой пешком, не торопясь, насмешливо и сердито осуждая себя: "Вот так и нужно: перемучусь, успокоюсь - и кончено". Но в то же время она не верила этим фальшивым мыслям, и у нее были другие, настоящие: все, конечно, хорошо, и ничего, конечно, не случилось, а просто очень обидно, что их встреча, которую она сто раз рисовала себе, не состоялась, - она видит его, смеется, машет платком, он соскакивает с еще не остановившегося поезда, и они идут под руку среди гула, суеты и дыма.

Придя домой, Екатерина Георгиевна увидела у своей двери соседку Веру Дмитриевну, сразу все поняла и вошла в комнату. На полу сидел Ефремов и катил красную деревянную пушку с длинным хоботом, а Лена, держась рукой за стол, опасливо и в то же время снисходительно смотрела на него.

- Здравствуйте! - сказала Екатерина Георгиевна, побоявшись назвать мужа при Лене на "ты".

Он посмотрел на нее, точно вскрикнул, она впервые в жизни увидела, как люди бледнеют, и, поднявшись, пожал ей руку. Он был не таким, как она представляла себе: загорел, да и глаза были не те, да и весь он был не такой. "Это от глупого воображения", - подумала она и испугалась. Он все смотрел на нее, потом улыбнулся и сказал:

- Вот как хорошо! А я уже думал, не доеду...

"Он, он, конечно!" - подумала она.

- Мама, - вдруг резко спросила Лена, - а где тот?

- Нет, нет, дочка, тот не приехал, его уже не будет...