Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

К восьми часам переселение было завершено. Сторожка под оголившимися деревьями состояла всего из одной комнаты в два окна: одно выходило на мост, другое — в сторону неприятеля, но было снаружи предусмотрительно забито толстыми досками.

Измученные телефонисты притащились лишь к одиннадцати. Первым в помещение вошел Мориц. Деревянно откозыряв Лукачу и Белову, бывший прусский служака, едва успев оглядеться на новом месте, предложил генералу установить коммутатор полевого телефона в подвале, для чего оттуда следовало выбрать большую часть запасенного кем-то сена. Он же посоветовал свалить его на полу, чтоб на нем могли отдыхать свободные бойцы охраны и шоферы.

Лукач и Белов сидели рядом за столом и тихонько, чтобы не мешать засыпающим, переговаривались над картой. Перед ними оплывала в медном подсвечнике уже вторая свеча. Телефонисты возились в подвале с коммутатором, почему-то не желавшим обнаруживать никаких признаков активности, снизу доносилась немецкая воркотня Морица, изредка подкрепляемая крепкими польскими выражениями Ожела, из которых «курва мачь» было самым мягким. Ругани аккомпанировал чей-то храп. Наверху, на сене, покрывавшем весь пол сторожки, лежали бойцы охраны. Луиджи и толстый француз, шофер Белова, которого звали Феликс, предпочли спать в машинах. Алеша же то дремал, положив локти на стол, то выходил наружу под начавшийся с вечера сильный дождь и дышал влажным холодным воздухом. За пять минут до полуночи он разбудил Фернандо. Торопясь, тот набросил портупею, затянул пояс с подсумками и, волоча приклад по полу, вышел. Сменный Казимир, как вылезший из озера сеттер, разбрасывая брызги, отряхнулся в сенях, войдя, вытянулся перед начальством, щелкнув каблуками, поставил винтовку к другим в угол, сбросил туда же плащ, повалился на освобожденное Фернандо место и, едва успев закрыть глаза, уснул. Когда ночью на часах стоял Фернандо, его детский вид и рост невольно заставляли Алешу почаще наведываться к нему. И сейчас, выйдя к маленькому испанцу вторично, он дал ему кусок бинта из индивидуального пакета и посоветовал заткнуть ствол винтовки, а постояв с ним, прошел к мосту.

За шумом дождя уже не было слышно, как журчит мелкая речка. Вдоль противоположного ее берега магистральное шоссе уходило направо через захваченную мятежниками Сарагосу на Францию, но и неподалеку отсюда оно было перерезано, и по нему никто не ездил. Налево же, где совсем близко начинался парк Каса-де-Камио, уже почти две недели с переменным успехом велись бои.

Еще вчера Фернандо объяснил Алеше, что Каса-де-Кампо по-испански означает загородный дом. С давней поры теперешний природный парк, бывший тогда лесом, принадлежал испанским королям. Именно там и была их летняя резиденция, а вокруг нее простирались угодья королевской охоты. Так что название было шире. Теперь же это место жесточайших сражений, и Алеша знал, что именно там с 9 ноября целую неделю билась Одиннадцатая.

Перед рассветом под проливным дождем, поднимая разбегающиеся по асфальту волны, из тыла примчался в мокрой коже, как в латах, мотоциклист.

Привезенный приказ исходил от командующего тем сектором, который в настоящий момент представлял реальную угрозу Мадриду. Расписавшись в конторской книге, предъявленной мотоциклистом («Заводится понемногу порядок, заводится»,— одобрительно отозвался на это нововведение Лукач), Белов сорвал с пакета сургучную печать, вскрыл его и, развернув бумагу, протянул ее командиру бригады.

— Пойдите-ка сюда, Алеша. Здесь по-французски.

Алеша начал переводить с заголовка, напечатанного в верхнем углу:

— «Командир интернациональных бригад и командующий Западным сектором обороны Мадрида генерал Эмиль Клебер...»

— Постойте, постойте. Вы что-то, друг мой, путаете. Он командир одной Одиннадцатой...

— Никак нет. Тут все именно так написано. Приказ генерала Клебера гласил, что сим же утром, не позже десяти по местному времени, Двенадцатая бригада сменяет Одиннадцатую на ее ретроспективных позициях и удерживает их любой ценой. Батальон Андре Марти занимает на левом фланге все этажи Медицинского факультета в Университетском городке, где до сего дня героически держался батальон «Парижская коммуна». Батальон Тельмана принимает от батальона Эдгара Андре прочно удерживаемые им линии в Паласете, представляющие центр боевых порядков, а батальон Гарибальди сменяет батальон Домбровского на правом фланге вдоль берега реки Мансанарес и вплоть до границы Западного парка.

В течение всего перевода Белов виртуозно отточенным синим карандашом отмечал на своей карте произносимые Алешей на французский лад испанские названия. Однако едва он закончил, Лукач взорвался:

— Да он что, в самом-то деле? Кто и когда производил смену на открытых позициях днем? Ну разве фашисты позволят его бригаде безнаказанно отойти, а нам cпокойно занять ее место? Это еще можно себе представить на левом фланге, где за широким и высоким зданием, в котором засел Дюмон, неприятелю не видны подходы из нашего тыла, но тельмановцам в небольших домиках и садиках Паласете придется в сто раз труднее, а уж Гарибальди — там все как на ладони! Неприятель воспользуется этим и атакует отходящих. Короче, вот что: я сейчас же напишу Клеберу. Попрошу дать нам отсрочку всего на полсуток, и мы организованно, без потерь проведем все это дело ночью.— Он посмотрел на часы.— В шесть сюда должен явиться наш «моториста». Алеша смотает на нем к Клеберу, вручит ему мои соображения и дождется ответа.

В половине восьмого до белья промокший и забрызганный грязью Алеша, изо всех сил обхватив талию немолодого и почему-то похожего на татарина из книжки о Дмитрии Донском мотоциклиста, примчался обратно, взлетая как ковбой на диком мустанге. Генерал Клебер предложил Алеше напомнить командиру Двенадцатой, что приказы издаются не для обсуждения, а для безоговорочного исполнения.

Лукач, выслушав это, заскрипел зубами. Белов, не задавая лишних вопросов, принялся названивать в батальоны через оживший морицевский коммутатор.

Пока начальник штаба очень корректно, но одновременно и авторитетно, разговаривал по-немецки с кем-то из тельмановских офицеров (поскольку оказалось, что Людвиг Ренн осип под все более холодным дождем и может только шептать), командир бригады рассеянно барабанил пальцами по усеянному мелкими каплями окну. Ливень с рассветом ослабел, но вместо него из сизых туч моросил еще более безнадежный дождик, такой мог зарядить и на неделю.

Белов быстро закончил свое устное предупреждение: что по приказу командующего сектором каждый батальон должен уже через два часа завершить смену находящегося перед ним подразделения Одиннадцатой, для чего командиру и комиссару надлежит немедленно пройти на соответствующий командный пункт и на месте договориться о последовательности и максимальной скрытности операции, а затем то же обязаны сделать, взяв с собой связных, командиры и комиссары рот.

— Послушай меня, Белов,— решительно заговорил Лукач, едва тот положил трубку.— Сам видишь, что снаружи делается, и это не только на сегодня. Если мы с тобой сейчас же не примем экстренных мер, завтра же половина бригады сляжет и без вражеских пуль. Записывай. Первое: каждая рота должна уже к полудню выделить из тех, кто постарше или послабей, по пять человек, которых ты пошлешь на машинах к поселкам, где у них по дороге сюда был постой, чтобы они там поискали в пустых домах и притащили все, чем можно укрыться или подстелить под себя,— одеяла, покрывала, толстые скатерти, занавески... Второе: приказать главному врачу бригады майору Хейльбрунну, чтобы он обеспечил всех врачей и фельдшеров в батальонах, вплоть до последнего санитара, максимальным количеством аспирина и других противопростудных лекарств. И, наконец, третье: прикажи Никите, чтоб, не жалея никаких средств и сил, раздобыл коньяка из расчета одна бутылка в день на пять человек и чтоб так выдавать не меньше чем четыре дня.

— Будет сделано, товарищ генерал,— с оттенком почтительной иронии, произнося обращение, подтвердил принятое им распоряжение Белов.

Безболезненно сменились одни французы. Полностью прикрытая высоким и широким Медицинским факультетом, измученная, по гордая, и в отличие от других, еще и сухая «Парижская коммуна» прямо-таки триумфально отходила на отдых.

Но на просматриваемых противником позициях все пошло иначе. Едва позади батальона Эдгара Андре началось еле заметное движение, как с противоположных чердаков и деревьев захлопали выстрелы марокканских снайперов, а вскоре сверхосторожное передвижение тельмановских цепочек вызвало к действию фашистскую артиллерию. И не успели бойцы, промокшие за ночь и утро, укрыться под крышами, которые до сих пор укрывали их товарищей из Одиннадцатой, как неприятельская пехота бросилась в атаку и заняла крайние дома над обрывом, сбросив вниз, в затопленную траву и рябые от дождя лужи, арьергард сменявших и авангард сменяющих. Передовые же патрули поляков были сбиты еще раньше, чем началась смена, и батальон, потерявший в предыдущих боях двух своих командиров, почти треть остальных офицеров и больше трети бойцов, не выдержал и посунулся от стен Университетского городка и опушки Западного парка. Поэтому гарибальдийцы, начавшие разреженными цепями продвигаться, чтобы сменить домбровцев, неожиданно увидели их в отступлении вместе с испанской бригадой карабинеров. Итальянцы сумели повернуть и тех и других, но вскоре встретили неприятельских солдат, во весь рост шагающих по завоеванной территории. Неожиданно узрев наступающих республиканцев, они беспорядочно кинулись назад, так что батальон Гарибальди запросто вышел на положенные ему рубежи. Но, так как левый фланг батальона из-за нового положения тельмановцев был открыт, Паччарди пришлось отойти.