Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

Лукач перевел взгляд с Петрова на улыбающегося Белова и вдруг сам заразительно рассмеялся.

— Надо же... Недаром говорится: конь о четырех ногах и то спотыкается. Ведь все, что ты сказал, я с двадцати лет, кажется, не хуже тебя усвоил. Но спасибо, что напомнил мне начала политграмоты, мы командуем не солдатами, а людьми, да еще лучшими из лучших, они бросились на помощь испанцам по зову сердца... Но уж очень жаль с Ренном расставаться...

— Должен тебя еще об одной вещи предупредить,— переменил тон Петров.— Вместе с домбровцами к тебе переведен и я, все в том же качестве — инспектором пехоты. Как ты на это смотришь?

— Что ж. Добро пожаловать. Кем ты у нас определишься, смотри сам. Инспектор пехоты, мне кажется, слишком академично, скорее для мирного времени. У тебя за спиной академия Фрунзе как-никак.

— Куда поставишь, там и буду работать,— заявил Петров, наливая три рюмки, одна из которых предназначалась Алеше.— На этом и чокнемся.— Он поднял рюмку.— За наше нелицеприятное согласие и за успешное продолжение королевской охоты!.. Это, знаете ли, когда поляки шли в первый бой за Каса-де-Кампо и сбили плохо закрепившийся табор марокканцев, покойный ныне Антек Коханек, командир батальона, узнав, как переводится название парка, пустил по своему штабу фляжку, предварительно подняв ее и выпив за удачу в королевской охоте, не помню точно, как оно по-польски, что-то вроде «крулевске полованье»...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В новогоднюю ночь рассредоточенные батальоны Двенадцатой интербригады в начатом с темнотой марше далеко в горах за древним городом Гвадалахарой заняли каждый по селению, захватив пленных и трофеи. Однако эта первая с июля 1936 года, когда определилось территориальное преимущество правительства, республиканская победа (дивизия Модесто заняла Серро-де-лос-Анхелеа позднее) не принесла почестей ни планировавшему операцию советнику бригады Фрицу, ни проводившему ее Лукачу со штабом, как и никому из победителей. К этому времени решение не публиковать ничего об участии в сражениях иностранных волонтеров уже действовало, причем интербригадовцы поняли его смысл и согласились с такой необходимостью.

Убедившись, что дальнейшие попытки продвижения через Карабанчель или Университетский городок не приводят ни к чему, кроме лишних потерь, командование мятежников перешло к новой тактике — неожиданным атакам на давно застывшие, сравнительно удаленные от столицы, периферийные секторы. Начало было положено внезапным захватом Махадаонды, значительного населенного пункта, расположенного вблизи важных шоссе. Затем последовали другие, всегда хорошо подготовленные операции, и каждый раз франкисты имели успех и тем самым стягивали кольцо вокруг города. Республиканцы же обязательно контратаковали, стараясь восстановить прежнее положение.

Неоднократно упоминающийся в повести комиссар гарибальдийцев Роазио носил в Испании собственную фамилию. Пострадав рядом с Галло, он провел в госпиталях и восстановительных центрах месяца два и вернулся в бригаду, но уже в качестве офицера. В его отсутствие должность батальонного комиссара была занята коммунистом Илио Баронтини. В последовавшие за поражением Республики тяжкие годы Роазио пришлось перенести очень многое, но, пройдя и через тюрьмы, и через партизанскую борьбу, он в послевоенной Италии был избран сенатором от ИКП и неоднократно бывал в СССР.

Почти весь декабрь мятежники, ловко маневрируя, пытались прорваться к Мадриду то здесь, то там, и каждый раз, в результате такого хороню подготовленного и обычно неожиданного удара, недавно сформированные части не выдерживали налета трех, пяти, а то и семи бомбовозов и следовавшей затем убедительной артиллерийской подготовки. Они подавались назад, и командованию снова приходилось прерывать отдых Одиннадцатой, или Двенадцатой, или еще дивизии Модесто и бригады Кампесино. Подвезенные к месту событий бойцы с будничной деловитостью слезали с камионов, разбирались и шли в очередное контрнаступление. После большего или меньшего успеха его они окапывались, где удавалось (обычно несколько отступя от потерянных позиций), передавали это новое хозяйство его прежним защитникам и отходили в тыл.

— Честное слово, иногда кажется, что мы не воинская часть, а пожарная команда,— и негодуя, и гордясь, говорил Лукач.

Едва оставив на месте немецкие роты батальона Тельмана, выведенная из Паласете и Университетского городка, не успев принять и освоить домбровцев, Двенадцатая бригада в составе всего двух батальонов уже на следующий день была посажена на грузовики и через все тот же Пуэнте-де-Сан-Фернандо по простреливаемой кое-где дороге переброшена к Посуэло-де-Аларкон. Именно там и подтвердились слова Петрова о достоинствах батальона Гарибальди, который, не дожидаясь бригадной батареи, прошел через расположение смущенной своим отступлением испанской бригады и кинулся на ничего подобного не ожидавшего неприятеля, отбросив его чуть ли не на исходные позиции, возвратил милисьяносам их окопы, а сам отошел во вторую линию. Но оттуда ему пришлось в течение трех дней еще четырежды восстанавливать положение, потому что после новой артиллерийской подготовки и бурного напора уже двух франкистских батальонов республиканцы снова не выдерживали. Однако в пятый раз они сами отбросили врага. В этих нелегких боях итальянцев надежно поддерживала бригадная батарея, а батальон Андре Марти бдительно охранял их фланги, причем, не дрогнув, выдержал налет пяти «юнкерсов», вторично при этом убедившись, что рассредоточенной пехоте даже массированная бомбежка не так-то страшна.

Клебер объявил батальону особую свою благодарность за примерное поведение в боях и троекратное овладение Посуэло-де-Аларкон.

Во время атаки на посуэльское кладбище, куда отступил неприятельский батальон, одновременно, осколками одной и той же ручной гранаты, ранило и бригадного и батальонного комиссаров. Галло при этом был ранен легко, Роазио же — довольно серьезно.

— Подумать! — несколько раз повторял Лукач и Петрову, и Белову, и даже Алеше.— Взрослый же человек, и такое мальчишество! Будто вольнопер какой-нибудь! А ведь он не только комиссар бригады, он член ЦК. И вдруг вместе с комиссаром батальона бежит впереди всех, пример, видите ли, подает. С ними еще и комиссара роты зацепило. Кому, спрашивается, от такого легкомыслия выгода? Ясно, что врагу. Еще хорошо, что сравнительно дешево отделались...

Не прошло и недели, как Галло перевели с поста комиссара Двенадцатой на вновь созданную должность комиссара-инспектора всех интербригад. Под его представительство в полуокруженной столице на Калье Веласкес был отведен особняк, и Галло переселился туда, со своим поцарапанным мелкими осколками лицом, с забинтованной и подвешенной рукой и невзрачным саквояжиком.

После удачи под Посуэло бригада наслаждалась отдыхом полных двое суток. Бригадному штабу была предоставлена стоявшая за высокой каменной оградой перед выездом из Фуэнкарраля к фронту большая вилла с флигелем. Здесь Алеша взял на себя смелость и дал охране отоспаться.

Сразу после переселения в новое помещение Алеша сходил в фуэнкарральское отделение союза объединенной социалистической молодежи по порученному комбригом делу. У входа в двухэтажный домик сухощавый молодой человек с ослепительным пробором и в модных широченных брюках, из каждой штанины которых можно было при желании выкроить юбку, надраивал суконкой медную табличку. Он сносно объяснялся по-французски и оказался искомым секретарем комитета. Алеша попросил его порекомендовать четырех проверенных местных молодых женщин для работы в штабе интербригады. Секретарь просунул голову в дверь с засиявшей надписью союза и позвал:

— Пака!

На порог вышла высокая и стройная смуглянка, в прическу ее кроме гребней была воткнута у виска белая гвоздика. Если б не дешевый коричневый свитер, она могла бы оказаться на сцене среди окружающих Кармен хористок. Секретарь долго и, судя по жестикуляции, очень красноречиво излагал ей на родном языке просьбу иностранного товарища, выслушал ее короткий ответ и по-французски заверил Алешу, что эта camarade сегодня же подыщет тех, в ком они нуждаются. И действительно, часа через два у ворот виллы зазвенел колокольчик, и, когда Алеша открыл, за калиткой стояла сама Пака с чемоданчиком и еще три девушки: две тоже хорошенькие и тоже с небольшими чемоданчиками, а четвертая, очень толстая и некрасивая, с глазами вроде матовых черных пуговиц и носом картошкой,— так выглядела, верно, Дульсинея Тобосская — вместо чемодана обеими руками придерживала узел.

Не прошло и десяти минут, как все четверо азартно терли, скребли и мыли все, что подвертывалось им под руки в двухэтажном доме. С неугасающей энергией взялись они и за служебный флигель, а надраив его до хирургической чистоты, взялись за кухню. Алеша сразу почувствовал, что отныне их заскорузлый штабной быт подвергнется очищающему женскому воздействию.