Фабрика мертвецов (СИ) - Волынская Илона

- Кому: имению или Анне?

- Обеим! Ай! Батюшка! Что ж вы деретесь, как купчик какой!

- Я тебя выпорю как в детстве, не погляжу, что офицер! Имение и впрямь отличное, да только на что тебе оно, когда Свенельд тебя зарубит?

Полина Марковна душераздирающе застонала.

- Да я б его сам саблей напластал! Ай! Не деритесь, батюшка!

- «Напластал» бы он! Ты его секиру в имении на стене видел? Он тебя с одного удара на две половинки поделит, и все! О сестрах ты подумал? Позор какой, родной брат чужую жену увез!

Полина Марковна застонала снова.

- Он о нас вовсе не думает, батюшка! – наябедничала стоящая второй в «детской» шеренге Шабельских Лидия.

- А ты молчи! Дура! – рявкнул на нее отец. – Петербуржец от тебя в деревню улепетнул, только пар автоматонный клубился!

- Это все Зина и Ада! – Лидия с ненавистью покосилась на сестер. – Если бы не они…

- Если б не мы, Петька бы избил Ингвара, а потом Свенельд Карлович взялся за свою секиру. - рассудительно начала Зина.

- Не твое дело! – заорал Петр.

- Вот именно! – неожиданно поддержал его отец. – Барышни из хороших семейств не должны участвовать в скандалах.

- И на автоматонах скакать! - выглядывая из-под платка, вставила Полина Марковна, и тут же жалобно застонала снова. Хлопотавшая над ней Одарка принялась смачивать платок в тазике - в комнате остро запахло яблочным уксусом.

- Теперь мы петербуржцу еще и обязаны за его выдумку с гонками! – всплеснул короткими ручками Шабельский. – Вместо того, чтоб он, и отец его, были нам обязаны за гостеприимство! Даже когда Капочка с Липочкой губернатору к фалдам фрака хвост прицепили, и то такого позора не было!

- Нас сегодня даже не ругали! – Капочка поглядела на Липочку.

- А это – почти похвалили! – кивнула сестра.

- Мы запомним…

- На следующий раз…

- Молчать! – рявкнул Шабельский и обвел налитым кровью взглядом выстроившихся перед ним детей.

- Мамочка… папочка… - вдруг жалобно-жалобно пролепетала толстушка Алевтина. – А можно, мне Одарка молочка даст… с булочкой… а то я с ужина так проголодалась!

- Оууу! – взвыл Шабельский, утыкаясь лицом в пухлые ладони. – И это когда у нас появился шанс вернуть былое положение в обществе! Убирайтесь вон! Все! Это не дети! Это… проклятье!

Младшие Шабельский повернулись – и цепочкой во главе с Петром направились вон из комнаты.

- Проклятье – вовсе не мы. – проскальзывая в дверь, пробурчала Лидия.

- Во-о-он! – заорал отец – и пущенная его рукой миска разлетелась вдребезги у ног замешкавшейся Алевтины, обдав дочерей брызгами уксуса.

- Родион Игнатьевич… - умирающим голосом пролепетала Полина Марковна. - А может… Лидочке не к Мите приглядеться, все же он ее на два года моложе, а к батюшке его? Мало ли женятся на молоденьких? Старший Меркулов в чинах, а будет в еще больших…

- Вот в кого дочери ваши такие дуры?! В вас, разлюбезная Полина Марковна! Господин Меркулов в чинах, а сынок его и от матери своей, княжны Белозерской, кой какое имущество унаследовал, и Кровное Родство имеет. Если старший на Лидии женится, мы никого из девчонок за Митю уже не выдадим. По церковным заветам не положено на родне жениться!

- Какой вы грубый, Родион Игнатьевич! – по щекам Полины Марковны побежали слезы. – Да мы их и вовсе так-то не выдадим, ежели перебирать будем. - она зарыдала.

- Полюшка, прости! – Шабельский опустился перед женой на колени, зарываясь лицом в ее юбки. – Прости меня… за все! То ли я тебе обещал! Так ли мы должны были жить… По заграницам ездить, лето в Крыму, зимний сезон – в Петербурге… а не круглый год в имении детей рожать. Все проклятье наше! Предки, чтоб их… Тетушка… Ты погоди, все еще наладится, Полюшка… Лидию замуж отдадим… а хоть и за старшего Меркулова… Глядишь, генералом станет…

- За кого это вы тут замуж отдавать собрались… без меня? – раздался от дверей тягучий свистящий шепот. Родион Игнатьевич вскинул голову и со смесью злобы, страха и… жалости поглядел в глаза проклятью рода Шабельских.

Глава 23. Мертвецкое поле

Поле Митя узнал, хотя яркие сорняки, покрывавшие его взлохмаченным пестрым ковром, теперь исчезли, открывая высохшую землю, изрезанную щелям и оврагами, как пятка босоногой крестьянки - трещинами. Вырубленные напрочь рощицы торчали обугленными пеньками, будто гнилые зубы в старушечьем рту.

До горизонта землю покрывали трупы. Аккуратные, в саванах, они лежали стройными рядами – точно это было гигантское кладбище, а они просто поднялись из земли, оставив где-то в глубине свои домовины. Старики и старухи, мужчины и женщины, девушки в засохших веночках на бледных лбах, и маленькие дети, так похожие на спящих.

Митя брел меж ними, то и дело спотыкаясь о торчащие из-под саванов голые ноги – туда, где далеко-далеко над полем мертвых тел, каркали вороны. Дойти и согнать, дойти и согнать, и Митя шел, шел, шел… Нахохлившиеся крылатые силуэты становились все ближе, ближе – они перебирались от тела к телу, не обычной птичьей прискочкой, а неуклюже переваливаясь, и то и дело припадая к земле. Скрюченная когтистая лапа вцепилась в живот косматой старухе со скрещенными на груди руками, рванула… Труп лопнул, вбросив к небу брызги отвратительной черной слизи.

- Кыш! Кыш! – не узнавая собственный голос, таким слабым и писклявым он был, замахал руками Митя.

Крылатые твари замерли… и начали медленно поворачиваться к нарушившему их пиршество мальчишке. Митя увидел чудовищно худые, точно обтянутые кожей черепа, женские лица над горбатыми от черных крыльев плечами. На трупах, по-вороньи нахохлившись, сидели мары – глубоко запавшие глаза зловеще горели из-под спутанных черных косм, а рты перемазаны запекшейся кровью.

Все также неуклюже переваливаясь, мары двинулись к нему – перья обвисших крыльев волоклись по устилавшим землю телам.

- Кыш! – пробормотал Митя, невольно пятясь.

- Хочешшшь, чтоб мы ушшшли? – проскрипело у него над ухом.

Рыжая мара стояла у него за спиной и небрежно, как плохо воспитанная девчонка – курицу, глодала человеческую руку.

Митя с воплем отшатнулся, споткнулся, плюхнулся на зад, попытался отползти…

- Точшшшно хочешшшь? – впиваясь кривыми желтыми клыками в бледную плоть, прочавкала рыжая мара.

Ледяные, и гибкие, как змеи, руки обвили его шею, перед ним возникло блекло светящееся девчоночье личико с закрытыми глазами. Пухлые губки были измазаны темным, как у сластены, забравшейся в буфет с вареньем. Выпятив губы капризным бутончиком, девчонка потянулась к Митиной щеке…

Митя отчаянно рванулся, пытаясь расцепить оплетающие его шею детские пальчики, вскочил… Девочка повисла на его шее, уткнувшись ему в грудь – и тут же чудовищный холод стиснул сердце. Митя попытался закричать, но легкие как изморозью прихватило, из горла вырвалось лишь сдавленное бульканье. Что-то врезалось в него со спины… Митя с трудом повернул голову – и увидел запрокинутое мальчишечье лицо. Глаза мальчика тоже были закрыты, а руки обхватывали Митю за талию – точно как он сам в детстве, напрыгивал и вцеплялся в вернувшегося со службы отца. Только вот от этих стиснутых детских рук полз нестерпимый холод. Внутренности зашлись лютой болью…

- Убей… – рыжая мара снова стояла у него за спиной – он чувствовал исходящий от нее запах ладана, заглушающий сладковатый аромат гнили. – Мертвое… убей…

- Нет… - едва шевеля губами, прохрипел Митя – из его рта вырвалось облачко ледяного пара. – Мне… нельзя… Я не хочу того… что будет… потом… Не хочу!

- Ничего потом не будет. – неожиданно ясным, без обычных сипов и хрипов голосом сказала рыжая мара. – Убей не-живое… или умри сам. – черные крылья хлестнули воздух, и она взвилась в только что пронзительно синее, а теперь черное, мерцающее звездами небо.

Покрывающие поле мертвецы начали подниматься, один за другим. Лежащий рядом труп резко сел – Гришка, сын путейца с поезда, пристально уставился на Митю пустыми провалами глаз. И его скрюченные пальцы впились Мите в плечо, пробивая его до кости…