Фабрика мертвецов (СИ) - Волынская Илона

«В ведьм – верите, а что женщина с дыркой во лбу умерла – поверить не могли? А ведь Петр в конюшне как раз и говорил о «старой ведьме», что «эгоистично» попала под пулю» - подумал Митя.

- Двадцать лет як тетенька-от померла, вот и нет вашему семейству счастья! А все мужичья свобода. Давайте, вчить их, панночка, може, они ще кого вбьют. – торжествующе заключил Остап Степанович, и сложил руки на пузичке, всем видом показывая: что хотел – доказал, попробуй – оспорь!

«Всякие семьи видал, но чтоб покойная тетка… или как там Капочка с Липочокй говорили… бабочная тетушка… составляла всеобщее счастье? Разве что от нее ожидают богатого наследства? Но тогда для счастья живая тетушка не нужна, а вовсе даже наоборот» - снова подумал Митя.

- Благодарим за сочувствие в наших страданиях. – Зинаида произнесла это так, что Остап Степанович невольно вздрогнул и проехался задом по скамье, отодвигаясь от нее подальше. – Только покойную застрелили, а огнестрельного оружия ни у кого из крестьян не было.

- Було – не було, теперь не разберешь. Бунтовали? Виноваты! И правильно тогда зачинщиков-от повесили. – отворачиваясь, пробубнил хозяин дома. – Що це мы про давние дела-то заговорили… Угощайтесь, панычи! Все свое, домашнее…

- Я, пожалуй, оставлю вас ненадолго. – Митя решительно поднялся.

- Та звычайно ж… Ось там, за сиренью, бачите кущи? Будочка будет деревянная…

- Надеюсь, ее вы на ключ перед отъездом не заперли. - процедил Митя – мужиков и впрямь надо бить! По крайности, одного конкретного, позорящего его при дамах!

- Та не, панычу, як можна! – обиделся хозяин. – Просто запретил бездельникам моим даже носа туда совать – будет с них и выгребной ямы. А то все для гостей, для начальства держу: чистенькое, аккуратненькое, к примеру, ежели батюшка ваш изволит…

«Нагадить…» - мысленно закончил Митя, и подумал, что и неплохо бы над лавочником это самое проделать, желательно в переносном значении, не в прямом. Не понравился Мите Бабайко, совсем не понравился. Ни порядки в доме не понравились, ни запах. Он сдержанно кивнул и заторопился прочь.

Глава 19. Колыбельная призраков

Разросшиеся кусты сирени скрыли его… и пригибаясь, чтоб не увидели, Митя торопливо кинулся во двор. Проскочил за выстроившимися в ряд автоматонами… и выбрался обратно к пристани.

Мужики продолжали все также споро и молча таскать кирпичи на баржу. Никаких надсмотрщиков не видать, но работают – ни разговоров, ни привычных «перекуров». Митя остановился рядом с парой грузчиков у стремительно уменьшающейся кирпичной кучи: седобородый, хоть и кряжистый дед, помогал «грузиться» молодому парню.

- Эй, любезнейший… - звучало как-то… неправильно, но Митя не знал, как еще обращаться к здешнему мужичью, не «сударь» же, право-слово… - Привозят вам их откуда? – он постучал по уменьшающейся куче кирпичей носком сапога.

«Любезнейший» отмолчался. Нелюбезно так.

- Батюшка мой… начальник губернского департамента полиции… интересуется для имения… - Мите было противно – всего лишь первая попытка что-то выяснить, и он уже прячется за отцовский чин.

- У хозяина спрошайте, панычу… - неохотно проворчал в ответ дедок. – Нам робыты треба.

- Щоб потим цилисеньку вечность не видробляты. - приседая под тяжестью, выдохнул молодой.

Старик влепил ему короткий подзатыльник, наскоро поклонился Мите и пошел прочь. Митя еще постоял немного, но мужики сбились в кучу у баржи, зыркали мрачно, и явственно не собирались подходить, пока он не уйдет. Митя вздохнул… и свернул в проход меж штабелями товаров. Сзади тут же возобновилось шумное хаканье грузчиков и буханье кирпичей.

Меж штабелями было мрачно, как в глухом проулке – медленно клонящееся к закату солнце не могло рассеять отбрасываемую ими тень. Окрики орудующих на причале грузчиков доносились точно издалека, не в силах пробиться сквозь стоялый воздух. Казалось, тут скопилась вся дневная жара. Митя передернул плечами – взмокшая от пота ткань липла к лопаткам. Вот так даже порадуешься, что на нем рубашка Лаппо-Данилевского, а его бесценные, во всех смыслах, сорочки от «Калина» остались на станции. Скользнувший в ладонь посеребренный нож тускло блеснул в полумраке, Митя аккуратно прошелся лезвием по укрывающим штабель рогожам. Тэк-с, кирпичи… И без клейма. Обычно кирпичные заводики на каждом кирпичике свое клеймо оттискивают: от инициалов владельца до гербов позаковыристей, чем у Кровной Знати. А тут… надо же, скромные. В следующем ряду оказались доски. В третьем из-под прорезанной рогожи выглянул бок плетеной корзины. Все же хорошо, что он не отказался от старой, еще из времен, когда отец был следователем по стервозным делам, привычки нож против нечисти таскать. Обычным так не прорежешь. Главное только ни за что, ни при каких обстоятельствах не применять его собственно против нечисти…

Откуда-то сверху донеслись скрипучие звуки, похожие то ли на воронье карканье, то ли на скрежет напильником по брюху автоматона. Митя на краткий миг замер… оторвался от дырки, сквозь которую разглядывал стеклянные бутыли в плетеных корзинах… и медленно поднял голову.

На штабеле сидела рыжая мара. Ее скрюченный силуэт черный пятном вырисовывался на фоне краснеющего закатного неба. Отчетливо видно было только мертвенно бледное лицо с черными провалами глаз и угольно-черными губами. Рыжие патлы свисали прямо над Митей – протяни руку и дотронешься. Мара снова то ли каркнула, то ли захихикала… и переулок накрыло вонью. Той самой, что Митя чуял перед появлением навьи на полустанке… и в доме сельского богатея Остапа Степановича.

 «Обложили… - безнадежно подумал Митя, стискивая нож и заставляя себя повернуться медленно и плавно, хотя заполонивший тело вязкий ужас, казалось, истошно вопил «Беги!». Нет уж, видал он тех, кто бежал. От некоторых и костей не оставалось, а если оставались, так сплошь погрызенные.

Над штабелями буйствовало кроваво-алое небо, а «проулок» меж ними заливал призрачный свет, похожий на лунную дорожку на воде, перетертую до состояния мельчащей серебряной пыли. Пыль плавными водоворотами кружила рядом с двумя хрупкими детскими фигурками, ластилась к босым ногам, облизывала подолы длинных белых рубах. Тесно прижавшись плечом к плечу и даже упираясь друг в друга склоненным набок головами, мальчик и девочка лет десяти, не больше, стояли у самого входа в «проулок». Их бледные пятки касались границы густой тени, точно отрезавшей пространство меж штабелями от всего остального мира.

- Баю-баюшки-баю… - казалось, прямо над ухом прошелестели тихие детские голоса.

Митя попятился – колышущиеся, как водоросли под водой, ленты серебристого света потянулись за ним, с ласковой вкрадчивостью касаясь плеч, груди, рук…

– Не ходи в нашем краю…

Тело налилось теплой тяжестью, веки неумолимо потянуло вниз…

«Конечно, после сна на рояле… да и денек суматошный…» - мысль текли вялые, сонные…

Окутанные серебром фигурки словно придвинулись, стали отчетливей. Митя попытался шевельнуть рукой…

Щупальца серебристого света метнулись к нему, закружили, оплели плечи, приникли к груди, к шее, к лицу… Митя пошатнулся, чувствуя непреодолимое желание опуститься на землю, свернуть калачиком и уснуть, обязательно подмостив под голову руку с серебряным ножом… обязательно…

«Опять я попался… Мара, дрянь… Нарочно…»

- Придет страшный мертвячок… Схватит Митю за бочок…

Родич князей Белозерских, спящий меж штабелями, как побродяжка… Фу! Обсмеют! Митя судорожно распахнул глаза…

Светящиеся лунным серебром детские лица с плотно закрытыми… и зашитыми тонкой серебряной нитью веками были совсем рядом, близко-близко. Не размыкая соприкасающихся висок к виску голов, детишки надвигались на него. Вокруг вспыхнул белый свет, и словно ледяная сосулька вошла Мите в грудь. Сердце затрепыхалось, заходясь запредельной, невыносимой болью… и встало.

Зато рука с ножом судорожно дернулась вверх, нацеливаясь призрачному мальчишке в подреберье.