"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Вот они, звуки сшибки, треск последних северских копий. Вместе со всем строем своей дружины подался на шаг назад и князь. И тут же качнулся вперёд: одиноким батырам приазовских Токсобичей не удалось прорвать строй, и они отлетели назад, будто от пружины. Их смяла, подхватила и снова бросила вперёд своя же конная лава, с новым воплем накатившаяся на северцев, и вот тогда уже началась настоящая рубка. А силы у северских бойцов уже были не те, и боевые комони их, в прежних походах, бывало, в боевом пылу загрызавшие коней противника, еле стояли теперь на ногах. Игорь отвернулся, когда на ковыль слетела голова копейщика Бессона, не в добрый час подставившегося под удар тяжёлой булатной сабли. Однако строй выдержал. А через несколько минут жестокой, бессмысленной сечи запищала половецкая труба, и степняки, непривычные к прямой, меч в меч и сабля в саблю, рубке, отступили. С дюжину коней, оставшихся без всадников, потрусили за Токсобичами.

Игорь заметил, что его дружинники, бросившиеся к половецким трупам, снимают с них только колчаны. Не он один, выходит, думает тайком о плене! Рагуил, всё ещё тяжело дышавший, будто сам только что махал тяжёлым мечом, схватил его за плечо:

– Княже, смотри!

Игорь ахнул. Да, Токсобичи возвращались не на свое место, а ближе к дружинам Кончака. В непрерывной до того стене половецких войск появилась брешь. И если бы такое случилось ещё два дня назад, эта промашка Токсобичей давала бы северцам возможность уйти… Но не сейчас же, не на подыхающих же от жажды конях!

– Напрасно и дёргаться, – промолвил Игорь. И Рагуил кивнул, соглашаясь, снял шлем и в огорчении принялся чесать под подшлемником в плешивом своем затылке.

Однако ковуи, давно замыслившие побег с поля боя, решили не упускать и этой призрачной возможности. С гиканьем бросились они удирать, и было удивительно, как заставили нехристи столь резво скакать своих истомленных коней. С ними поскакали и русичи – побольше из Рыльской дружины, поменьше из северской, и почти никто не соблазнился из путивльцев.

Игорь размышлял всего одно мгновение. Успев рассчитать все расстояния между конниками, он принял единственно правильное решение. И перед тем, как вонзить шпоры в бока Серка, успел даже подумать, что для таких вот решений и нужен войску полководец.

– Тренка, на месте! – успел крикнуть и пустился вдогонку за беглецами. – Назад! Пропадёте, собачьи дети!

Крича, снял он с головы шлем, чтобы его, князя, уж точно узнали, и ветер приятно холодил ему лицо, трепал мокрую бороду. Беглецы оборачивались на его крик, ясное дело, что узнавали, но один только Михалко Юрьевич повернул коня назад и вернулся в строй. На поле тем временем делалось чёрт знает что. Половцы со всех сторон теперь с воплем неслись к русскому войску, а целая гурьба их во весь опор скакала к Игорю, норовя отрезать русского князя от его полков и полонить.

Игорь посмотрел вслед беглецам: не больше двух десятков их успели просочиться в брешь между половецкими полками, остальные, как кур в ощип, влетели прямо в гущу сомкнувших строй половцев. Теперь он развернул Серка и помчался назад, к своим. Конь убитого оруженосца, живший на сем свете последние минуты, давно уже хрипел, однако честно исполнял свой долг, скакал из последних сил. Неизвестно куда пропавший Игрун (и золочёное стальное седло увез, о сбруе хоть и не вспоминай!), фарь благородных арабских кровей, уж небось увильнул бы как-нибудь, чтобы… Игорь не додумал об Игруне, потому что не выдержал и оглянулся. Половцы уже заметно настигали. Он безжалостно вонзил шпоры в бока несчастного Серка, услышал вблизи негромкий свист – и очнулся уже на траве. Невдалеке Серко бился, издыхая, на земле, а князя опоясывала, плотно прижимая руки к туловищу, тугая верёвка аркана.

Половец, поймавший предводителя Северского войска, подскакал к нему и твёрдой рукою сдёрнул с земли. Потом ухватил Игоря за руку и поскакал к своим. Князь еле успевал перебирать ногами и молился только об одном – не оказаться бы под копытами. Такого не могло происходить с ним, князем Игорем Святославовичем, – не могло происходить, однако почему-то деялось. И когда половец, отъехав уже достаточно далеко от северского войска, начал придерживать своего гнедого, Игорь освоился в этом невероятном своём состоянии настолько, что попросил, задыхаясь:

– Позволь посмотреть!

– Смотрет, – неожиданно легко согласился половец и ткнул себя пальцем в грудь. – Чилбук Тарголов. Батыр!

И князь смотрел, как погибало его войско. Смотрел, пока сияющий Чилбук снимал с него аркан, ворча, развязывал бесчисленные ременные завязки и стаскивал доспех и оружие. Смотрел, когда подскакавшие Чилбуковы сородичи раздевали и разували его, не оставив на теле и расшитой, покрытой ржавыми разводами рубахи. Смотрел, пока напяливали на него драные кожаные штаны и вонючий нагольный тулупчик. Смотрел, досадуя на свои глаза, которые сделались вдруг так некстати зоркими. И оторвался от зрелища только однажды – когда Чилбук вдруг зачмокал, восхищённо разглядывая снятую с пояса Игорева серебряную флягу.

– Ай, ты! – сверкнул тогда на него глазами-щёлками половец. – Смотрет!

А было чего посмотреть, ведь Игорь оказался напротив курского полка. Каждый раз, когда теснящие курян половцы Козы Бурновича расступались, он видел, что брат его продолжает сражаться. Расстреляв все стрелы и истратив все сулицы, Буй-Тур выхватил из ножен меч, а когда остался с обломком на рукояти, свесился с седла и ловко подхватил с земли половецкую саблю. Он вертелся волчком, тупой и неукротимый берсерк, на своем покрытом пеной и кровью, обезумевшем жеребце, а вокруг него умирали дружинники-куряне, которые, если и хотели, не могли сдаваться, пока их князь храборствует. У Игоря немного отлегло от сердца, когда он понял, что половцы не собираются убивать брата, предпочитая получить за него выкуп. Уже два быстрых аркана сумел перерубить Буй-Тур Всеволод, когда жеребец под ним, утыканный стрелами, как девичья подушечка для иголок, вдруг рухнул на колени, а князь оказался под кучей малою прыгавших на него с сёдел половецких удальцов.

Почти сразу же со всех сторон раздался оглушительный торжествующий вой, запищали трубы, забухали барабаны. Игорь почувствовал укол ревности – если кыпчаки так радуются пленению брата Всеволода, уж не видят ли они именно в нём предводителя северского войска? Нет, это главный стяг северского войска пал на землю, и, увидев сей знак, побросали знаменосцы остальных русских дружин. Оставшиеся в живых русичи выпустили из рук оружие. Сколько же их осталось? Как ликуют половцы, как веселятся! Пришло их время, и наступила их тёмная власть над северскими пленниками.

Игорю стянули руки за спиной сыромятным ремнем, и сразу же ушибленная рука, о которой он успел забыть в скачке, налилась острой болью. Он промолчал, не попросил и попить. Попробовал помолиться – и вроде как забыл все молитвы. Под хохот и полупонятные ему насмешки степняков подвели русскому князю старую, в коросте клячу, с липовым, расколотым и кое-как ржавой скобой сбитым седлом – что ж, сейчас чем хуже, тем лучше. Боль, издевательства, оскорбления, унижение – быть может, помогут они снять тяжесть с души?

Уже собирались князя усаживать на клячу, когда подъехал Кончак. Роскошно одетый, без доспеха, только у широкого златотканого пояса бесценный, в позолоченных ножнах франкский меч, и нукеры вокруг него нарядные. Показал свои белые на тёмном лице зубы:

– Ай, Игор! Карош коняз, однако!

Чилбук выехал вперёд и приветствовал хана. Кончак ответил ему свысока и завёл неспешный разговор. Прислушавшись, Игорь понял, что коварный Кончак выполняет своё обещание, выручает. Чилбук уже согласился, что хан имеет право поручиться за своего русского кунака и будущего родича как за раненого, и теперь обсуждался размер вознаграждения за передачу русского князя, устраивающий обе стороны и не оскорбительный своею малостью для сановного пленника и для знатного батыра Чилбука.

Тем временем Игорю развязали руки. Орудуя здоровой правой рукой, скинул он с плеч вонючий кожух. На голой, полуседым волосом поросшей груди не оказалось золотого крестика – то-то молитвы ускользали из памяти… Что ж, он помолится Велесу – есть за что. Тошнотворная вонь, терзавшая его ноздри, резко ослабела, но отвратный вкус соли во рту остался. Вкус поражения. Вкус позора.