Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк

К своим посетителям все три танцовщицы вышли, переменив костюмы на простые платья и сняв украшения, которые во время выступления обвивали их руки и лбы, – подобные носят индийские или персидские принцессы. Кто-то тут же предложил пешую прогулку – цирковой шатер был очень удачно раскинут на площади рядом с большим тенистым парком, а вечер в смысле погоды выдался приятный. Сестры благосклонно согласились.

Манеры их говорили об аристократическом происхождении, что не могло не удивлять. Но завязавшаяся беседа многое прояснила.

Отец Блохиных действительно был русский граф, который по делам часто ездил в Венгрию, где и женился на их матери, бедной крестьянке. Воспитание и образование девочки получили хорошее, но, когда старшей сравнялось пятнадцать, случилась трагедия. Отец и мать погибли. Сестер приняла семья брата матери. Он много лет назад оставил дом и крестьянский труд и ушел с бродячим цирком. Во время трагедии цирк как раз стоял в городе, возле которого семейство Блохиных имело поместье. За несколько дней до того мать с тремя дочерьми ездила в город повидать близких.

С тех пор минуло уже десять лет. Девушки так и путешествовали вместе с цирком, сначала по родной стране, а потом и по всей Европе.

Обо всех этих вещах, характера довольно личного, артистки рассказывали легко и спокойно. Но бросалось в глаза, что существуют предметы, о которых они никогда не скажут ни слова, – например, что за «трагедия» произошла с их родителями.

Звали сестер Мари, Александра и Ирина. Они очень походили друг на друга формой лиц, черными глазами и волосами. Но в каждой проглядывали и свои собственные черты, которые, казалось, придавали им особую красоту. А красивы они были несказанно – здесь уж не поспоришь.

Беседу поддерживала все больше средняя сестра, Александра. В младшей была какая-то молчаливая задумчивость, слегка грустная. Старшая, напротив, как бы желала сказать сразу слишком много, но молчала из-за некоторой угрюмости, присущей ее натуре. Но даже эту особенность общество позже признало «очаровательной».

Расстались с канатными танцовщицами как с давними знакомыми. По дороге домой не переставали ими восхищаться и решили непременно встретиться как-нибудь еще.

Правда, полного единодушия не было. Натали Зорницкая общих восторгов не разделяла и не могла понять, чем эти сестры всем так понравились. Особенно удивляло ее отношение Шарлотт Марсье, с которой они были подруги. Шарлотт, обычно такая сдержанная и осмотрительная в суждениях, всю дорогу без умолку болтала о Блохиных. Уж такая у них жизнь – и необыкновенная, и трагическая, и сами они такие замечательные…

Чтобы не огорчать подругу, Натали пока своего мнения напрямую не говорила. Но впечатление от знакомства у нее осталось тяжелое, смутное. Из головы все не шли глаза старшей сестры – бездонные, чернее самой темной ночи. Взгляд быстрый, жадный, полный какой-то недоброй страсти. В средней вроде бы ничего особенного… А Ирина, младшая? Что за невыносимая тоска снедает душу этой девушки? Что за печаль тяжелым грузом давит ее поникшие плечи?

Их улыбки, любезность, учтивость – все одна только маска, насквозь лживая. Натали была в этом уверена и удивлялась, как остальные ничего не замечают.

Даже княгиня, когда уже дома дочь высказала ей свои предположения, отмахнулась:

– Небось завидуешь, Наталья, что у самой-то глаза да волосы не черны?

Натали в ответ рассердилась:

– Было бы чему завидовать, маменька! Если мое мнение хотите – на этих сестер и смотреть-то страшно. Уж такие бледные, будто вот-вот чувств лишатся!

Благоразумием княгиня Софья Михайловна отличалась всегда, здесь ее не упрекнуть. Хотя своей симпатии к цирковым артисткам она не отрицала, в доме, который на курорте занимало семейство Зорницких, принимать их пока не спешила. А вот Анастаси Марсье, напротив, уже несколько раз звала к себе сестер Блохиных.

Они, как рассказывала потом Шарлотт, приглашения на вечера принимали с радостью, в те дни, когда не выступали. Много беседовали, шутили и смеялись, особенно Александра. Но ни разу почему-то не остались на ужин, как их ни упрашивали. Все говорили, питаться им, танцовщицам, нужно как-то по-особому.

Софье Михайловне вторую неделю подряд за вечерними чаепитиями казалось, что чего-то в ее окружении не хватает, а чего – понять не могла. Какую-то мебель, что ли, прислуга без ее ведома убрала с террасы?.. Потом княгиня сообразила все-таки: не в мебели дело. Перестал заглядывать в гости Петр Николаевич Нерящев, после похода в цирк как сквозь землю провалился. Софья Михайловна осведомилась о нем кое у кого из общих знакомых, но никто положительно ничего не слышал. «Не помер ли старик? – думала княгиня. – Ну нет, если б помер, уж наверняка стало бы известно. Поди, уехать решил, никому не сказавшись, – с него станется».

Офицер Заряжнев еще недавно действительно всерьез собирался сделать предложение Натали Зорницкой. Но стоило ему увидеть сестер-канатоходок – точнее, старшую, Мари, как он тут же думать забыл об этом намерении. Один раз мелькнула мысль: вот ведь, не зря в тот вечер у Зорницких, когда впервые заговорили про цирк, хихикал многозначительно старикашка Нерящев, как в воду глядел… Мелькнула – и исчезла. Остались только мечтания, как бы встретиться с Мари с глазу на глаз, без остального «общества». Заряжнев долго раздумывал, сочтет ли она за дерзость, если после представления явиться за кулисы и пригласить на свидание? Виделись-то всего однажды… Но в глубине души он был почти уверен, что артистка приглашение примет благосклонно. Об этом сказали как будто сами ее глаза в ту, единственную встречу. Среди болтающей и галдящей толпы знакомых Мари, кажется, всех чаще смотрела на него… И этого взгляда ему никогда не забыть.

Наконец офицер решился. Пожалел об одном: что проболтался о своем плане Сереже Зорницкому, брату Натали, который был ему вроде младшего приятеля. Или, лучше сказать, Сережа гордо считал Заряжнева своим приятелем, тот же к нему относился как немного снисходительный покровитель.

Сережа тут же пристал к офицеру, чтобы он взял его с собой. Заряжнев сообразил: наверняка дело не обошлось без младшей Блохиной. Неспроста мальчишка после похода в цирк сам не свой стал, и имя Ирины в его речи слишком уж часто проскальзывает.

Офицер решил было изобрести какой-нибудь оправдательный предлог и отвязаться от попутчика. Но потом подумал – почему бы и вместе не пойти? Так и отправились к началу очередного представления вдвоем.

Площадь перед цирком оказалась пуста. Точнее – безлюдна, пустоты же здесь было мало, повсюду фургоны, повозки, домики на колесах, а посреди всего этого купол шапито.

Заряжневу такая обстановка показалась странной. Когда посещали цирк с Зорницкими, Марсье и остальными, такого хаоса не наблюдалось. Перед входом в шатер было свободно, фургоны, наверное, аккуратно стояли с противоположной стороны. Теперь же все, на чем передвигались циркачи, как нарочно расставили на пути молодых людей каким-то лабиринтом.

Почему зрители не собираются на представление? Самое бы время… И так быстро темнеет – а ведь вечер еще ранний. Грозы, что ли, ждать?

Рядом зарычал какой-то хищник, может цирковой леопард. Громко заржала лошадь.

– Они уезжать собрались? – неуверенно спросил Сережа. Уезжать? Эта мысль обожгла офицера, как удар хлыста.

– Нет-нет, – забормотал он. – Нам было бы известно, обязательно было бы!

Нет, цирк не может вот так уехать. Уехать – и увезти ее… Какое ему, Заряжневу, дело до всех этих фургонов и до предгрозовой темноты? Он пришел встретиться с Мари.

– Ты ведь тоже здесь из-за танцовщиц, верно? – напрямую обратился он к Сереже. – Из-за младшей?

– Ну-у… – запнулся тот.

– Да не заикайся, не дурак я, все вижу. Давай вот как: чтобы отыскать их побыстрее, пойдем раздельно. Ты в ту сторону, а я – туда.

– Думаете, они в фургонах, в своих гримерных? А если в самом цирке, за кулисами? – предположил Сережа.