Белые медведи - Анатолий Крысов

- Я искал алкоголь, - оправдываюсь, но довод не кажется убедительным даже мне самому.

- Если ты искал чего-нибудь выпить, - отвечает Никифорыч и дальше: зачем было переворачивать весь дом вверх дном, а? Создается впечатление, что у тебя случился приступ немотивированной агрессии.

Внимательно смотрю на Никифорыча, а потом говорю:

- Я его не убивал.

Никифорыч ходит по квартире, осматривает любую мелочь, словно проводит расследование. Потом кричит мне из ванной:

- Понятное дело! Я только предполагаю возможную логику правоохранительных органов. В любом случае, мы пока никому ничего сообщать не будем. У Сергея же не было семьи? Кто заметит его исчезновение?

- Вроде, нет, - только и отвечаю я.

Везде следуя за Никифорычем, я теряю нить его рассуждений и не могу выбросить из головы фотографию Инны, найденную в портмоне Сергея. Неужели у них был роман или что-то наподобие этого? Как давно? И почему я узнал об этом, когда она попала в психушку, а он умер? Жизнь иногда преподносит чертовски неприятные сюрпризы.

Я киваю в ответ на доводы Никифорыча о том, что здесь произошло, и представляю Сергея и Инну гуляющими в обнимку по старому парку. Становится тошно, но не оттого, что у них были какие-то отношения, а оттого, что я мог, теоретически, помереть от старости, так ничего и не узнав. Представляю, как моя сестра и мой лучший друг провожают меня в последний путь, держась за руки. Почему было так сложно сказать мне? Просто сказать, чтобы я знал и не выглядел сейчас идиотом.

- Интересная фотография, - говорит Никифорыч, разглядывая снимок Инны, потом добавляет: и интересная подпись. Ты был в курсе?

Единственное, что я могу сделать в ответ - это тупо вертеть головой, пытаясь изобразить безразличие. Говорю:

- Они - взрослые люди: не было надобности сообщать мне. К тому же, это их личное дело.

- Все равно некрасиво получилось, - резюмирует Никифорыч. Уж он-то понимает, наверное, в каком я сейчас положении, поэтому не предпринимает попыток углубиться в тему отношений Инны и Сергея. Кому сейчас какая разница? Действительно.

Никифорыч осматривает рану на груди Сергея, что-то мычит себе под нос, затем поворачивается ко мне и говорит, что дело приняло совсем дурной оборот. Будто я этого не знал! Точка максимальной паршивости ситуации была пересечена много дней назад, я не сомневаюсь. Говорю, что мне плохо, и это на самом деле так. Похоже, следующий черед - мой. Воронка сузилась до невозможности, зажав мне голову в тиски. Решения проблем я не вижу: создается впечатление, что этот карлик всемогущ. Чувствую себя побежденным еще до главного сражения. Грубо говоря, мой противник провел отличную артподготовку, и теперь я нахожусь в окружении без средств обороны.

Ни о какой панике речи быть не может: паникуют обычно в других случаях. На душе у меня лишь смирение с участью, горечь. Черт возьми, я готов хоть сейчас залезть в петлю (даже без мыла!) и толкнуть ногой табуретку. Никифорыч, тем временем, звонит чистильщикам, которые давеча навели порядок в моей квартире. На этой неделе у парней заметно прибавилось работы, заключаю я, а Никифорыч говорит, что у него есть интересная информация. Обнадеживающие новости, с его слов.

- Мои люди вычислили место, откуда было совершено несанкционированное проникновение в твой компьютер, Саня, - говорит Никифорыч и протягивает мне скомканную бумажку. - Только не вздумай ездить туда один.

Мои руки берут бумажку, там мелким почерком написан неизвестный адрес. Я спрашиваю у Никифорыча, что это такое. В ответ:

- Дешевый компьютерный клуб, - Никифорыч пожимает плечами и продолжает: завтра съездим туда и опросим персонал, хотя, на мой взгляд, это гиблое дело. Концов не найти.

- Что же тогда делать? - обреченно говорю я.

- Пробиваем личность, которую Инна указала в письме, - отвечает Никифорыч и улыбается. - Думаю, нам даст больше именно этот путь, а компьютерный клуб проверим скорее для проформы.

Я делаю еще глоток из бутылки, затем начинаю собираться, подбираю с пола мобильник и отряхиваю пальто. На руках до сих пор ощущение мертвого тела, пружинистых мышц.

- Ладно, поехал я домой, - говорю я и спрашиваю: мое присутствие еще нужно?

- Нет, - отвечает Никифорыч. Его, кажется, больше волнует положение вещей в квартире, чем мое состояние. - Завтра созвонимся с самого утра и составим план дальнейших действий. Пока я не готов это обсудить.

- Договорились, - киваю я и дальше: слушай, можно взять твою машину?

- Бери, только там водитель, - брезгливо машет рукой Никифорыч и добавляет мне вслед: скажи ему, чтобы отдал тебе ключи и документы, а сам поднялся сюда. Мне нужна его помощь тоже.

- Угу, - мычу я уже на лестничной площадке.

На улице мороз задубел, поэтому мне приходится бегом перемещаться от двери подъезда до машины. Я даю указания водителю, потом сам сажусь за руль. Внутри теплого салона с кожаной обивкой и декорированной под дерево приборной панелью я чувствую себя намного спокойнее, чем где бы то ни было. Еду домой. Ночевать там я не собираюсь, просто решил забрать фотографии Инны, о которых она написала в своем письме. Интересно, что она имела в виду, говоря: «если все действительно плохо»?

В дороге я вспоминаю всех, кого не стало за последний месяц: сестру, Аркашу, Льва Соломоновича, Сергея. Да, можно сказать, что мы получаем по заслугам, но только если знать эти заслуги. Мы были не самыми лучшими людьми, факт. Но ведь разве это равносильно смерти?

29

Неожиданно звонит Никифорыч, когда я уже готов достать фотографии моей сестры из ящика письменного стола. Его голос мрачен. Он говорит:

- Я знаю его.

- Кого? - не понимаю я.

- Карлика, этого лилипута, - отвечает Никифорыч и дальше: я думал, он умер. Напряги память и вспомни девяносто второй год.

Я сажусь в кресло и морщу лоб, будто это поможет моим мыслительным процессам. Никифорыч что-то еще говорит, но голос остается за кадром, потому что я вижу перед собой ночную дорогу и лес фонарных столбов по бокам. Значит, девяносто второй год? Да, было такое дело. И как же я мог выпустить из виду ту ночь, особенно когда речь зашла о карлике.

…Наш джип, подрыгивая на кочках и ухабах, разрезает ночь пополам, которая расступается перед бампером, словно вода перед Моисеем. Я сижу за рулем, слева от меня сидит блаженный Лев Соломонович, на заднем сиденье - Инна посередине, а Суриков и Сергей по бокам. Все вокруг усыпано кокаином, в том числе и мы. Кажется, из носа скоро пойдет кровь, так много порошка мы употребили за последние несколько дней. Это просто начался двухнедельный отпуск, и мы тратим заработанные деньги.

Лев Соломонович рассуждает о прелестях женской девственности (обычный трактат старика на грани импотенции), я ору «All you need is love», Инна перечисляет свои жесткие требования к мужчинам, Суриков спит, запрокинув голову назад и пустив слюну по правой щетинистой щеке, а Сергей пытается открыть бутылку коньяка. Сколько мы уже залили в себя, сказать трудно, но место еще определенно осталось, поэтому я тороплю лучшего друга. Инна со мной согласна, о чем и сообщает громко.

- Давай уже скорее, - говорит она и смеется, а потом продолжает: жажда замучила меня, мальчики. Сейчас задохнусь, как пить дать.

- Смерть является логическим продолжением жизни, - отвечает тихо Лев Соломонович. В данный момент он получает огромное удовольствие от самого себя, долбаный нарцисс.

- Так, давай тебя и укокошим, - смеюсь я.

- В этой компании я являюсь единственным носителем мудрости, - парирует Лев Соломонович и добавляет: поэтому я должен жить, иначе вы захлебнетесь в собственном дерьме.

- Интересная точка зрения, - иронизирует Сергей, наконец откупорив бутылку с коньяком.

Мы пускаем ее по кругу, наполняя даже спящую глотку Сурикова. Тот в ответ захлебывается, блюет, а потом просыпается и начинает ругать нас.

Я отвечаю:

- Спокойней, Аркаша. Мы не могли забыть о бедном спящем друге, поэтому и решили немного освежить твое состояние. Признайся, ты ведь рад тому факту, что вырвался из лап забвенного сна?

Суриков посылает меня куда подальше и снова засыпает, прямо в луже собственной блевотины. Казалось бы, приличный человек, семьянин, но перед алкоголем все равны: каждый злоупотребляющий станет свиньей рано или поздно, и это факт, а не мораль. Я говорю об этом Сурикову, но он отвечает лишь стоном, будто угрожает новым приступом рвоты. Мне на это плевать, так как машина-то все равно его. Я смеюсь и торможу на перекрестке, по странному стечению обстоятельств до сих пор работающему в это время. А который сейчас, кстати, час?

Вижу в свете фар маленького человека (карлика), медленно переходящего дорогу. Он движется настолько сонно, что у меня внутри зарождается приступ дикой агрессии. Какого черта этот мудак нас задерживает, громко спрашиваю я, и все вторят, даже полуспящий Суриков поднимает в знак согласия руку. Я сигналю, от чего карлик вздрагивает, смотрит на нас, но скорости не прибавляет. Тогда, взбешенный подобным наплевательским отношением к размерам нашего джипа, я резко газую. Машина дергается, подается вперед и задевает крылом карлика. Он от удара падает на асфальт, а Инна кричит, что мы сбили человека. Сергей предлагает сдать назад, чтобы колесом проехать карлику по спине. Идея мне нравится, но кажется слишком кровожадной, поэтому я просто выхожу на улицу посмотреть вокруг. Следует проверить, были ли нежелательные свидетели у моей маленькой шутки.