The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис

Вьетнаме угрозы краха не имеют предела. Режим Дьема стал настолько жестоким, но в то же время настолько неэффективным, что администрация Кеннеди в конце концов убедила себя в необходимости его устранения. Поэтому в начале ноября 1963 г. она пошла на сотрудничество с группой южновьетнамских полковников, которые свергли президента Южного Вьетнама, а затем убили его. Потрясенные таким неожиданным исходом, а затем и убийством самого Кеннеди три недели спустя, американские официальные лица практически не задумывались о том, что делать дальше. Они остались один на один с ухудшающейся ситуацией в Южном Вьетнаме, важность которой их собственная риторика возвела в ранг глобальной, но у них не было стратегии ее разрешения.

В течение следующего года администрация Линдона Б. Джонсона постепенно импровизировала такую стратегию: она получила разрешение Конгресса на принятие любых мер, необходимых для спасения Южного Вьетнама, а затем - после победы Джонсона над Барри Голдуотером на выборах 1964 г. - начала масштабную военную эскалацию. Сначала она выражалась в бомбардировках северовьетнамских портовых сооружений и линий снабжения, а к лету 1965 г. в Южный Вьетнам были направлены и американские сухопутные войска. К концу года там находилось 184 тыс. человек и еще столько же находилось в пути. "Если нас вытеснят с поля боя во Вьетнаме, - провозгласил Джонсон, - то ни одна страна больше не сможет быть так же уверена в ... американской защите".

Сама слабость союзника заставила Соединенные Штаты - с неохотой и, по словам президента, с глубоким предчувствием - взять на себя все обязательства по его обороне. К июлю 1965 г., как записала его жена Леди Берд, Джонсон говорил во сне: "Я не хочу ввязываться в войну и не вижу выхода из нее. Я должен призвать 600 000 мальчиков, [и] заставить их покинуть свои дома и семьи". И он знал о последствиях: "Если эта война закончится плохо, и мы ввяжемся в сухопутную войну [в] Азии, - сказал он ей несколько дней спустя, - есть только один адрес, по которому они будут искать. . . . Мой".

Однако, как ни странно, советские лидеры не были рады такому развитию событий. Хрущев стремился улучшить отношения с США после Кубинского ракетного кризиса, который сам по себе был вызван страхом перед возможностью развала союзника, а его преемники - Леонид Брежнев и Алексей Косыгин - надеялись продолжить этот процесс. Однако с началом войны во Вьетнаме они почувствовали себя обязанными поддержать северовьетнамцев, отчасти из соображений идеологической солидарности, а также потому, что знали: если они этого не сделают, то китайские коммунисты, которые к тому времени уже вели с ними открытую полемику, извлекут из этого максимальную выгоду. Как пояснил Тито, внимательно следивший за ситуацией: "Советский Союз не может не проявить солидарности с Ханоем, поскольку в противном случае он подвергнет себя опасности изоляции в Юго-Восточной Азии и [с] коммунистическими партиями в других странах".

И вот эта первая попытка ослабить напряженность "холодной войны" провалилась - несмотря на то, что Вашингтон и Москва желали ей успеха, - поскольку действия малых держав втянули сверхдержавы в конфронтацию, для выхода из которой у них не хватало ни средств, ни решимости. "Ситуация была абсурдной", - признавал впоследствии советский посол в США Анатолий Добрынин: "Поведение наших союзников... систематически блокировало любое рациональное обсуждение других проблем, которые действительно имели ключевое значение для нас обоих".

 

I V.

Так оно и было, но разочарование сверхдержав отнюдь не ограничивалось их отношениями с азиатскими и латиноамериканскими союзниками. Соединенные Штаты и Советский Союз обладали непропорционально большой военной и экономической мощью в рамках НАТО и Варшавского договора, но и эти союзы им было нелегко контролировать. Проблемы, с которыми столкнулись американцы и русские в отношениях со своими немецкими клиентами, лучше всего иллюстрируют эту картину.

Послевоенная Германия была одновременно и сильной, и слабой. Поскольку до 1945 г. она была сильнейшим государством Европы, ни США, ни Советский Союз не были готовы рисковать тем, что воссоединенная Германия может пойти на союз со своим главным противником. В этом смысле разделение страны было навязано извне и стало неизбежным с началом холодной войны. Но как только страна оказалась разделенной, слабость немцев сама собой превратилась в силу. Находясь на грани краха, а со временем и просто создавая видимость этого, западные и восточные немцы могли в любой момент вызвать призрак бывшего врага, переходящего под контроль будущего врага.

В Западной Германии опасность, с точки зрения Вашингтона, заключалась в возможном поражении на выборах христианско-демократического правительства канцлера Конрада Аденауэра. С момента вступления в должность в 1949 году Аденауэр ясно дал понять, что он предпочитает дальнейшее разделение Германии ее возможному воссоединению, поскольку, по всей видимости, это невозможно без выхода Западной Германии из НАТО и, следовательно, без гарантии американской защиты. По его мнению, гораздо лучше иметь процветающую, демократическую часть Германии, тесно связанную с США и другими демократическими странами Западной Европы, чем рисковать неопределенностью, с которой, несомненно, будут связаны любые усилия по объединению Германии. Аденауэр не отказался бы от переговоров с Советским Союзом, направленных на объединение, - это грозило бы потерей поддержки внутри страны, - но он позаботился бы о том, чтобы они не увенчались успехом. По словам одного из его помощников, он должен был "притвориться гибким, чтобы иметь возможность пойти на поводу у Запада".

Главный соперник Аденауэра, лидер социал-демократов Курт Шумахер, решительно выступал за такие переговоры, даже если ценой успеха окажется выход из НАТО и нейтралитет в холодной войне. Такая перспектива настолько встревожила американцев, что Аденауэр смог использовать ее для получения рычагов влияния на себя: к 1955 году он получил фактически право вето на любые позиции, которые США и другие союзники по НАТО могли бы выдвинуть на переговорах по германскому вопросу в целом и по Берлину в частности. После визита Н.С. Хрущева в США в 1959 г. Эйзенхауэр предположил, что, возможно, ему удастся "заключить сделку" с советским лидером, "но наши союзники не согласятся с тем, чтобы мы действовали в одностороннем порядке". . . . [Мы] не могли бы, даже если бы у нас был соблазн согласиться, рассмотреть этот вопрос, потому что это было бы смертью для Аденауэра".

Аналогичная картина сложилась и в Восточной Германии, хотя здесь под угрозой краха оказалась не политическая партия - ведь фактически существовала только одна - а целый режим. Советское вмешательство спасло Ульбрихта в июне 1953 г.: как ни парадоксально, но эта демонстрация слабости придала ему силы, поскольку близкий