По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя

– Есть такие программы – в больнице Святого Луки и в Меридиа Гурон.

– Обе уже отказали мне.

– Я сейчас звонил в Святого Луку. Ваши документы у них не сохранились.

Понятно – выбросили.

– Принесите все свои бумаги, мы их передадим факсом после обеда. Еще один вариант – заняться для начала научной работой. Пусть даже на уровне лаборанта.

– Я пока нашла клиническую ординатуру по геронтологии.

– О’кей. Есть американское выражение…

– Поставить ногу в дверь?

– Правильно.

Снова у меня каша в голове. Каждый день решаю вопрос: то ли заниматься текущей работой в кардиологии – я же должна быть хорошей! – то ли позвонить еще в какую-нибудь программу. Время уходит. По выходным хожу на обходы в кардиореанимацию, куда в этом месяце переместился Гольдин. Пока переходим из палаты в палату, кто-нибудь из резидентов задает вопросы: ты экзамены сдала? С какими баллами? Какая у тебя виза? Отвечаю. Зачем ты пришла в кардиореанимацию? Эти люди ничего не решают, ты теряешь время. Иди и делай то же самое в общей терапии! Весь разговор – минута, но я уже забыла все о больных и инфарктах. В это время Гльдин что-нибудь спрашивает. «Не знаю» – отвечаю я. Через минуту, услышав чей-то ответ, спохватываюсь: знаю. Поздно. Этакий еврейский умник Гольдин. Все читает, все знает. Что ему моя виза и двести впустую разосланных заявлений?

Так я думала до тех пор, пока не заметила, как он меня щадит. Как изо всех сил старается не поставить в неловкое положение. Как ловит каждое мое движение после заданного вопроса:

– Доктор Гуглин?

– Я слово не поняла…

Смотрели ЭКГ поступившего больного. Что это? Резиденты пробуют ответить, но неверно.

– Мобиц-два – говорю я.

– Неправильно, – говорит Гольдин.

Что творится с моей головой? Я поклясться была готова – это Мобиц-два. Дома беру учебник. Конечно, Мобиц-два.

На следующий день Гольдин стоит перед группой:

– Это была моя ошибка. На пленке Мобиц-два. Доктор Гуглин, вы слышали? Я ошибся.

Слава богу, на этот раз у меня с головой все в порядке. Но оказалось, что успокаиваться рано. Сто, двести раз я объясняла своим больным, что смысл нахождения их в кардиореанимации – подстраховка на случай внезапной смерти, особенно от фибрилляции желудочков. Ну почему сейчас я вдруг говорю Гольдину о ранней постинфарктной стенокардии? Не знаю. Сама себе не могу объяснить.

Им всего не расскажешь. Ты все время сконцентрирована, напряжена, все надо делать не так, как дома. Дату писать не так, время – не так. Чуть забудешься, рука уже напиала в истрии: 3/1- 97 или 16.15. Никто не поймет. Для меня это третье января, для них – первое марта. А над временем они вообще будут ломать голову. Они бы написали «четыре пятнадцать после полудня». Или докладываешь больного: все внимание на то, чтобы ничего не забыть, не нарушить последовательность, точно выразить именно то, что хочешь сказать. Вдруг пауза: Тейлор что-то объясняет по ходу дела. Ты слушаешь и, как умная, киваешь головой. Но на самом деле не воспринимаешь, потому что готовишься докладывать дальше.

– Что, по-вашему, надо делать с больным?

Говорю.

– Но я же только что объяснил, почему этого делать не надо…

И ты опять болван болваном.

На всякий случай спросила у Ахмади, звонил ли он в «Синай»?

– Но ты ни разу не подошла и не попросила. Ладно, позвоню.

И через неделю он все еще не выбрал времени, чтобы позвонить. Потом позвонил, и, разумеется, безрезультатно… Но сделал это он в присутствии клинического ординатора, который потом подошел ко мне:

– Я понял, что у тебя трудности с собеседованиями. Я кончал резидентуру в Акроне – это маленький университетский город, час езды от Кливленда. Если хочешь, я поговорю с директором программы. Я не знаю, как у тебя с терапией вообще, но по кардиологии ты безусловно сильнее любого резидента последнего года.

Меня пригласили на собеседования в больницу Святого Луки и в Акронский медицинский центр.

В последних числах января был бесплатный ланч на этаже, все сидели и ели – несколько ординаторов, резидентов и студентов. Я обсуждала с Кришнаном, что мне делать дальше.

– Не знаю, – сказал он, – я тебя не спрашивал, ты не еврейка?

– Еврейка, – подтвердила я.

– Что же ты сидишь! – закричали мне со всех сторон. – Звони в «Синай», скажи, что ты еврейка, они тебя возьмут!

Все они поступали в резидентуру два – три года назад. Даже тогда все было по-другому.

Дайте мне шанс

Тридцать первого января была пятница. Около полудня я забрела в пустую комнату электрокардиографии. Там стояла коробка с недоеденными традиционными пирожными. Я села и стала есть. За этим занятием меня застал Шварцман.

– И что ты будешь делать в следующем месяце?

– Я не знаю, доктор Шварцман.

– Но следующий месяц начинается завтра!

– Я знаю, доктор Шварцман.

С геронтологией все было согласовано. Но жить, кроме как в больнице, мне было негде.

– Доктор Смит, можно я приду?

– Приходи.

– В понедельник у меня собеседование в нашей больнице. Вы директор программы. Как вы отбираете людей?

– Прежде всего, по оценкам. По резюме. Некоторые идут в педиатрию, на неонатологию потому, что сюда легче попасть, меньше конкурс. Это легко прочитывается в резюме. Скажем, человек занимался хирургией, а подает документы в мою программу. По впечатлению – как они держатся во время собеседования.

– А если человек не подходит вам по оценкам, и вы назначили собеседование потому, что за него кто-то попросил? Что я должна была бы вам сказать на собеседовании, чтобы вы меня взяли?

– Не знаю, не знаю. Разве что ты бы проявила очень большой энтузиазм…

– Я хочу остаться в Америке до результатов МАТЧа. Как вы считаете, я правильно делаю, что ухожу из этой больницы?

– Ну хочешь, займись чем-нибудь еще. Что из терапии тебя привлекает?

Я посмотрела на потолок.

– Эндокринология.

Он позвонил по телефону, и в две минуты договорился.

– Доктор Чизхолм сказал, что у него очень незагруженная служба. Два поликлинических приема и один обход в неделю.

– Значит, я постараюсь сочетать эндокринологию с геронтологией.

– Есть такое выражение – растянуться слишком тонко. Это когда кто-нибудь берется за много дел и ни одно не делает качественно. Твои лучшие шансы – в этой больнице. Подумай. Удачи на собеседовании! И, смотри, никакого отчаяния – это не работает.

– О’кей. Я смогу узнать, хотя бы приблизительно, как они меня оценят?

– Это информация конфиденциальна.

Накануне собеседования я бродила по больнице. Она жила ночной жизнью всех больших