По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя

Это еще одна американская традиция, которую я никак не могу понять. Сходил к кому-нибудь в гости, напиши благодарственное письмо. Что за перевод бумаги и времени. Ты же сказал спасибо, когда уходил!

Где-то в рамках этой традиции лежит и манера оформлять консультации больных в виде личных писем. Нефролог пишет эндокринологу письмо с просьбой проконсультировать больного. И получает ответ: «Дорогой Том! Спасибо, что направили больного к нам на консультацию. Как вам известно, это пятидесятилетний мужчина с инсулинзависимым… Нам представляется целесообразным увеличить дозы…» и т. д. Оба письма подшиваются в историю болезни. А у них кабинеты по соседству.

В больнице Святого Луки

В больнице Святого Луки мне предложили сначала поговорить с администатором программы. Я долго объясняла причины, по которым решила перебраться в Америку. Дошли до визы.

– Мы вас возьмем только с J-1 – категорически заявила она, иначе вы опоздаете к началу занятий.

– Хорошо.

Эту программу я поставлю на последнее место в своем списке. Здесь меня не уважали изначально. Выспросив, почему я хочу эмигрировать, меня ставили в условия, максимально это затрудняющее.

Она меня провела в кабинет директора.

– Мне звонил доктор Тейлор и очень высоко вас характеризовал, – сказал доктор Кинг, – именно поэтому вы здесь.

Я признала этот факт.

– Что вы хотите найти для себя в нашей программе?

Я начала отвечать, и говорила минут пять. Он внимательно слушал. Потом спросил:

– Это все?

– Все.

– Тогда послушайте еще раз, о чем я вас спрашивал.

Со второй попытки получилось лучше.

– Это бедная больница, половина больных – черные. Случаи не такие острые, как в Мемориальной. Больные лежат дольше – не четыре – пять, а десять – двенадцать дней.

Мне это подходит. У нас в Волгограде больные в основном пожилые, у каждого по несколько болезней. Они любят поговорить, а я люблю собирать анамнезы.

– Я достаточно старомоден, чтобы считать, что анамнез – это девяносто процентов диагноза. Иногда можно получить дополнительную информацию из мимики больного, расширения его глазных щелей. У нас в палате установлен монитор, процесс сбора анамнеза мы фиксируем и потом анализируем.

Ладно, этим ты меня не запугаешь. Уж с анамнезом – как-нибудь справлюсь. Неделю назад доктор Калуга – еще один динозавр отделения кардиологии, начинал работать у самого Прнцметала – дал мне в поликлинике испаноязычную больную с переводчиком. Я выяснила у неё, что она слышит голоса, которые ей советуют покончить жизнь самоубийством. При предыдущем осмотре Бейлор этого не выявил, а анамнез ему собирал Крис на своем родном испанском.

– Как вы считаете, какая будет ваша основная пробема в первый год работы?

Я задумалась.

– Наверное все-таки общение. Я хорошо понимаю речь, когда говорят на определенную тему, например, обсуждают больного. А вот болтовня, сленг, шутки – с этим хуже. Иногда схватываю, иногда нет.

– А как у вас с письменным английским?

– Все в порядке, – нагло сказала я.

Тот же Калуга на днях спросил, может ли он проверить ошибки в моем описании. Первый абзац сошел гладко. Во втором он нашел три орфографических ошибки.

– Извините, доктор Калуга, – сказала я.

И он сразу бросил проверять. Вместо этого стал объяснять, какой трудный английский, особенно письменный. Он совершил неловкость, заставил меня извиниться, он не хотел… Так я и не узнала, сколько ошибок было в оставшейся части.

– Люди вашего возраста – обычно или клинические ординаторы, или старшие врачи, – сказал Кинг. – Как вы отнесетесь к тому, что вам придется выполнять указания мальчика или девочки намного младше вас?

– Этой проблемы у меня не будет. Я решила сменить все – систему, страну, язык. Я принимаю ваши условия.

Сезон собеседований закончился. Все отослали свои списки в МАТЧ и ждут. Я отвалялась неделю в своей комнате. Читала эндокринологию. Вышла на первый прием в поликлинику. Почему-то страшно боялась, что не получится. Попадется что-нибудь очень редкое. Сзади услышала знакомый голос. Обернулась. На кардиологической половине принимал больных Тейлор. Не глядя, махнул мне рукой. Я больше не его. Дождалась Чизхолма. Мне-таки попалась краниофарингеома. Потом рак щитовидной железы. Доложила.

– Очень хорошо, – сказал Чизхолм.

Слава Богу.

Лениво тащился февраль. Я почти не бывала в больнице. Два раза в неделю пройти в поликлинику можно было и по подвалу. Сходила в ресторан с молодым человеком, звавшем меня ехать с ним во Флориду. Написала письмо некоему Саше, которого Нина прочила мне в женихи. Ему 35 лет, и мама очень хочет познакомить его с кем-нибудь. Раз в неделю Ховард кормил меня в ресторане.

– Может закажешь картофельные блинчики? Они здесь очень вкусные.

Смотрю в меню. Блинчики – пять долларов, все остальное – семь, восемь.

– Да, Ховард, отличная идея. Давай возьмем блинчики.

Периодически звали в гости другие знакомые из общества дружбы городов-побратимов. Американские родственники звонили регулярно, но сказать им мне было нечего. Гольдштейны прислали сто долларов. Продукты покупала в магазине. Методика: идешь вдоль полок, и смотришь на цены. Когда замечаешь что-то очень дешевое, смотришь, сможешь ли ты это есть? На еду уходит мало, доллара 2–3 в день. Столько же на автобус. И два доллара в день за комнату. Периодически приходится что-то покупать. То зубная паста закончится, то стиральный порошок. Или мыло. Нет, мыло не покупаю. Краду в душе, когда кто-нибудь забывает.

Можно было бы попытаться зарабатывать деньги. По закону – нельзя. Но говорят, можно сделать обзор историй болезни для чьей-то статьи, иногда за это платят. Научные отделы набирают добровольцев для опытов. Кормят какой-нибудь дрянью, потом изучают анализы. Отдаться им, что ли? Надеюсь, моего медицинского образования хватит на то, чтобы отличить опасные эксперименты от безопасных. Ищут людей, которые за плату будут рассказывать про свои болезни студентам-медикам, чтобы они учились собирать анамнезы. Правда, мне рассказывать нечего. Зато я могу придумать что угодно. Прогрессирующую стенокардию так расскажу – никто не придерется. Ладно, это будет следующий этап.

Приспособилась ходить на рынок. Двадцать пять минут пешком в один конец. Редко-редко встретишь другого прохожего, как правило, бродягу. На автобусе туда и обратно – два с половиной доллара. А за доллар, если повезет, на рынке можно купить три фунта бананов. Как-то черный мальчик, убиравший наше общежитие, увидел, как я возвращаюсь с рынка.

– Зачем ты ходишь пешком?! Бери мою машину, я тебе ключи дам.

– Я не вожу машину.

– Как это?!

Исчезли воскресные развлечения. Немцы уехали, от приглашений Дана я отказывалась. Как-то Марджори и Флойд попросили встетиться с ними и победать в компании одного волгоградского химика, помочь с