По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - Гуглин, Майя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никаких возражений. Меня удивляет, что он не ставит вопроса ни о каком официальном утверждении. Но, в конце концов, раз его это не интересует, то меня тем более. Единственное, о чем прошу его – продлить срок действия моей нагрудной бирки. Скидка в кафе – важная вещь.
Он подводит меня к секретарше, объясняет, что надо. Бумага отпечатана. Иду с ней в отдел безопасности. Уже там разбираюсь: мне просят разрешить льготную парковку в больничном гараже.
– Ничего, – смеются в отделе безопасности, – мы можем и это использовать.
На бирке проставляют новый срок – до конца марта.
Пейджер пищит в кармане. Анджи хочет попрощаться. Немцы уезжают.
– Я показывала твои бумаги одной нашей преподавательнице. Там в твоем резюме написано, что ты уже десять лет штатный врач клинической больницы скорой помощи.
– Да.
– Ты сейчас представляешь себе американскую реальность. Как называется, по здешним понятиям, та должность, которую ты занимаешь в России?
– Старший врач.
– Вот именно! А здесь штатный врач – это интерн. Что они о тебе думают, когда читают, что ты десять лет не можешь сдвинуться с должности интерна? Дальше. Ты указываешь, что имеешь научную степень. Публикации есть?
– Конечно. Они все перечислены дальше, в анкете.
– Все, что работает на тебя, должно быть на самой первой странице. Вторую могут и не прочитать. Ты так принизила себя…
И никто до сих пор мне об этом не сказал! Как нью-йоркские доктора не сказали, что первый абзац рекомендательного письма должен объяснять, откуда рекомендующий меня знает.
Анджи рассказала обо мне еще одному доктору, который мною заинтересовался. Инфекционист Дэзире.
– Если хочешь, можешь к нему подойти.
Нахожу доктора Дэзире. Он черный. Принимает больных в поликлинике.
– Меня зовут Майя. Анджи сказала, что вы хотите со мной поговорить.
– Подождите в моем кабинете.
Двери в кабинеты здесь, как правило, открыты. Идешь мимо и видишь, на месте хозяин или нет, и если да, то чем занимается. Если дверь закрыта, то, скорее всего, его вообще нет в больнице. Сижу. Не все ли мне равно, где пережевывать впечатления от собеседования. Полчаса. Час. Пришел. Смотрит на мою именную бирку.
– Майя… Звучит, как еврейское имя. Вы не еврейка?
Далось им всем. Этому-то что. Я вспомнила про черных антисемитов и про марш миллиона разгневанных мужчин мимо Белого Дома.
– Еврейка.
– Я тоже еврей, – сказал мне черный доктор Дэзире.
Вероятно, я переменилась в лице.
– Простите, доктор Дэзире?! Что вы сказали?
Он улыбнулся. Он – эфиопский еврей. Тут никто не верил, что он еврей (точнее, конечно, иудей, но в английском это одно слово). Пока он не начал отмечать еврейские праздники.
Именно из соображений религиозной солидарности он решил мне помочь.
Я почувствовала себя самозванкой. Он-то настоящий еврей, а я? Никаких праздников не отмечаю.
Дэмтью тут же позвонил Шмидту.
– У меня тут доктор из России, Майя Гуглин, – сказал он. – я с ней поговорил, она очень хорошая, очень способная. Хорошо бы взять её в резидентуру.
Потом повесил трубку и сказал:
– Видите, время неудачное. Никто не хочет брать иностранцев. Они уже подали в МАТЧ список – 300 фамилий. Американцев. Но американцы обычно не ставят эту программу на первое место. Он сказал, что ему звонил доктор Тейлор и рекомендовал вас очень высоко. Шмидт поставит вас под номером один в списке второго выбора. А вы поставьте нашу программу под первым номером в своем списке.
– Спасибо, доктор Дэзире, – сказала я, – а вы правда думаете, что я такая хорошая?
– Конечно, ты будешь хорошей, – сказал он. – Куда же ты денешься? У тебя просто нет другого выхода.
Он предложил мне деньги, заплатить за комнату. Я поблагодарила и не взяла. Ушла к себе. У входа в женский душ столкнулась с выходившим оттуда соседом, почти голым индусом с полотенцем вокруг бедер.
– А, Майя, – сказал он, – извини, я просто так.
Для одного дня это было слишком. Я засмеялась и пошла спать.
В Акрон меня повез Ховард. Мы выехали за два часа. По дороге он дважды останавливался у туалетов. И продолжал прихлебывать кофе из большой походной кружки. Потом он заблудился. Ровно в восемь сорок пять – на это время было назначено собеседование – я бежала по коридору. Чуть не сбила с ног мужчину и женщину, разговаривавших друг с другом.
– Извините! Я ищу – мой взгляд уперся в бирку на халате женщины, – я ищу вас.
Мы беседовали около часа.
– Я устала от того, что всем вокруг наплевать, что ты собой представляешь. Прошло десять лет с тех пор, как я пришла в свою больницу. Ничего не меняется. Люди все больше развращаются. Никого ни за что не наказывают, даже в масштабах государства, за настоящие преступления. На этом фоне плохое качество работы – это такая мелочь, которая вообще никого не интересует. Мои коллеги, начинавшие работать вместе со мной, испытывают разочарование в медицине. Но не могли же мы все ошибиться при выборе профессии? Я приехала сюда, пришла в кардиологию, и у меня было впечатление, что я пытаюсь перепрыгнуть через тридцать лет вашего прогресса и нашего застоя. Я чувствую, что мне снова интересно работать.
Мне говорили, что на собеседовании надо доказывать директору, что ты хочешь попасть именно в его программу и ни в какую другую. Я не могу этого сказать. И не хочу вас обманывать. Мне нужно место. Если вы не можете взять меня на все три года, а только на один – я согласна. Мне нужна работа. Мне тридцать пять лет. Сложилось так, что у меня нет своей семьи. Мне нужно настоящее интересное дело. Я привыкла работать днями, ночами, как угодно. Если вы хотите, чтобы я вышла через неделю, через месяц – я готова.
Кажется, мы поняли друг друга, она мне понравилась. И Ховарду очень понравилась эта больница. Его накормили ланчем и дали талон на бесплатную парковку.
Богатая частная больница. Бесплатная круглосуточная еда для персонала. Шикарное оборудование, явно превосходящее Мемориальную. Комнаты дежурных врачей – как гостиничные номера.
– Акрон недалеко от Кливленда. Ты будешь здесь работать, а я смогу часто к тебе приезжать! – радовался Ховард. – Когда будешь писать им благодарственное письмо,
