Кола - Борис Поляков

Крюк с мясом и грузилом пошел в воду. Сулль травил с барабана веревку медленно, и она уходила и уходила в воду. Рукоять у лебедки вращалась сама, непривычно, одиноко. Потом Сулль закрепил чеку на лебедке, оглядел всех, предупредил:

– Теперь каждый свой место быть. Надо ждать.

Андрей с Афанасием весла сложили в шняке, кротилку, секач, ляп взяли – и по местам. Они на берегу еще Суллем указаны: Смольков на корме веслом правит, Сулль акулу к борту подводит, Андрей кротилкой глушит ее, Афанасий заводит ляп и вместе с Суллем втаскивает акулу в шняку. А дальше должно идти как по писаному: Афанасий голову отрубает, Андрей брюхо ей потрошит, Сулль вынимает печень и наживку новую ладит, Смольков той порой выбирает веревку, наматывая ее на барабан лебедки. Всё проделывали по многу раз: вместо акулы Смолькова втаскивали на борт или пугало, что из кряжа Сулль делал. Будто всё не внове было, однако теперь подобрались все, попритихли, невольно поглядывали на веревку, что ушла с крюком в воду: вдруг дернет.

Сулль сказал верно – ветер и вправду заметно стихал. Шняка спокойно покачивалась на пологой волне. Смольков подправлял веслом, держал шняку носом на волну. Кивнул головой на веревку, спросил Сулля:

– Как узнаем, что она там уже, на крюке?

Сулль усмехнулся углом рта, серьезно:

– Надо осторожно. Она сам скажет.

– И подолгу ждут этого? – не унимался Смольков.

Сулль равнодушно пожал плечами:

– Может, день, два.

И стал закуривать, словно бы показать хотел: ждать действительно надо долго.

Афанасий вздохнул, отложил ляп, взял секач, подержал его, порассматривал, бросил, встал, прошел к носу шняки. Гася там фонари, бурчал что-то.

Сулль курил, улыбался, поглядывал на работников. О, он хорошо понимал их! Афанасию не сидится на месте. Не только погода его тревожит. Ожидание лова томительно, оно будоражит. Это знакомо Суллю. Сколько раз Сулль ходил на акул с неопытными, и не бывало еще гладко. А при первом виде хорошей акулы и не такое случается. Могут не совладать с собой, оробеть. Страх – он сильнее людей бывает.

Андрея тоже беспокойство стало одолевать, тоже захотелось пошевелиться, поделать чего-нибудь. Поискал плицу, раздвинул на дне шняки доски, стал дождевую воду вычерпывать.

Афанасий к месту вернулся, смотрел, как Андрей воду черпает, продолжал ворчать уже громче:

— Ишь, ветер слег, а холод пошел, аж рукам знать дает. Не нравится это мне. Северик бы не поднялся. Не к добру будет.

Афанасий хотя и не говорит прямо, Сулль понимает: недовольство ему, Суллю, направлено. Он, конечно, мог бы Афанасия ублажить, пораскрыть ему замыслы, но делать не станет этого. Афанасий горяч, своеволен характером, как бы не спутал он Суллю карты. Доверять лишь себе хорошо: промахнулся – винить некого.

Голос у Афанасия скрипучий, нудный, словно в зазубринах.

– Чего ты смердишь? – спросил Андрей.

– Я? – удивился Афанасий.

– Ты. Ажно по морю дух идет.

Сулль улыбается, мягко просит:

– Не надо ссор.

И говорит Афанасию:

– Ходить опасно, надо сидеть.

Афанасий смолчал, со вздохом осел на дно шняки и замер, привалившись спиною к борту. Андрей продолжал черпать плицею воду, Сулль поглядывал на него. Колюч и угрюм ссыльный Андрей, но характер имеет правильный, именно по душе Суллю. И хотя бедой грозит подслушанный разговор, гнева нет и нет страха. Сулль знал, кого брал, на что мог надеяться. Все ссыльные метят бежать в Норвегию. Каждый должен заботиться о себе, Сулль тоже заботится. Он упредил их. И еще упредит. Кроме ссыльных не было выбора. И теперь нет. И он заставит их добывать акул. Отступать нет расчету. Просто еще один риск, как очередная акула. И Сулль должен справиться. Надо только думать и быть готовым. Все будет хорошо.

– Пожевать бы пока чего, – вздохнул Афанасий. – Брюхо что-то опало...

Сулль спокойно покуривал.

– Да, кушать можно.

Ели треску холодную, отварную, кости плевали за борт. Афанасий жевал медленно, без желания, говорил в раздумье:

– В жисть не думал, что на акул пойду. Бабы у нас акулою ребятишек пугают, с детства страх к ним. А поморы сказывают: акула не зверь, не рыба, а что оно – толком никто не знает. Детенышей, говорят, рожает живых, а не вскармливает. Только родятся они – и давай все подряд жрать. Злющие, спасу нет. Как-то мойву ловили сетью, акулят захватили. Повыкидывали их багром в море, а они уходить не хотят: сеть рвут и жрут рыбу. Ну, взяли да одному брюхо-то и вспороли... Потроха вынули, а самого в воду кинули, другим для острастки. И что? Он опять давай плавать и рыбу жрать. Жрет, а она из брюха вываливается. Вот какая тварь непонятная. А у взрослых-то акул зубы, что жернова, все мелют. Крюк может перекусить. Вот силища в зубах. Ведун Гаврила все кланяется поморам: акулу ему добыть. Он снадобья из них лекарственные поваривает. А поморы не желают связываться: коль негаданно попадет на ярус, ярус рубят, уходят. А то еще, сказывают, попадет шняка в стаю – напасть могут и опрокинуть, опружить, значит, а людей всех поесть. Как, Сулль Иваныч, может акула шняку опружить? Может? А меня, к примеру, целиком заглотить? Нет? Обязательно надвое? Смотри-ка. Это уже несподручно. Мне и целом виде желательно.

Непонятно Андрею: опять Афанасий шутить задумал? Или впрямь ему страшновато? Может, и так. Что тут особого? Андрей давно ли на Севере, а сколько уже наслышан. Опустит помор руки в море снасть распутать – акула тут как тут. Сказывают, и руки откусывала, и поморов выдергивала из шняки. Афанасий не врал тогда: колянин, что с Суллем ходил тот год, без ноги теперь.

Волны на море совсем улеглись, как летом. По воде только рябь мелкая. Смолькову на корме рулем делать нечего. Треску ест вяло, к Афанасию все прислушивается.

– К чему тебе акулы сдались, Сулль Иваныч? – спрашивает Смольков. Голос у него в тон Афанасию, недовольный, словно Сулль виноват в чем-то. – Тут, сказывают, по весне другого морского зверя пруд пруди. И опасности никакой.

Сулль доглодал тресковую тушку, кость отбросил за шняку, в море. Так, Смольков к Афанасию в пару подался. Свой клин захотел вбить. Что ж, это даже забавно Суллю.

– Почему акул? О, то сказать не просто.

Сулль отер о себя руки, стал разжигать трут. Эх-ха-ха... Хотелось вздохнуть глубоко, потянуться. Не будь они сейчас в море, Сулль с удовольствием пропустил бы стаканчик рому, и этим поднес бы, да потолковали б они об акулах. Верно, по весне и нерпы, и тюленя, и белухи здесь немало. Можно много добыть, как говорит этот ссыльный, без риска. Но товар их не в редкость, потому и дешев. Безобидных, неповоротливых этих зверей может каждый помор добыть. А вот желающих на акул – громадин яростных, не знающих боли, способных напасть на человека, – мало. Не каждый решится испытывать судьбу. Можно добыть акулу, а можно быть ею съеденным. Немногие могут сказать: они мерялись силой с этой обжорой, умеющей нападать даже с крюком в брюхе.

Афанасий словно дремал на дне шняки, сказал Смолькову:

– Хворость акула снимает. Коль зубная боль нападет, акульи мозги на масле – верное средство, до ста лет беды знать не будешь. – Он сел поудобнее, глядел на Смолькова и говорил медленно, словно сам ведуном был. – А то, может стать, поясницей замаешься, кашель ли одолеет или немощь по бабьей части – все спасенье в акуле.

«Конечно, – думал Сулль, – на тюленей и нерп спрос немалый, но люди торговые понимают: акулий товар стоит большие деньги. Жир акульей печени – это лучшие масляные краски, мыло, смазка тончайшего механизма часов. Да только ли это? Из шкуры акул превосходнейшая шагрень: красивейшие письменные приборы, переплеты для дорогих книг, футляры для столового серебра, шкатулки для драгоценностей. Всего не вспомнить. Кто сам никогда не отважится помериться силами с акулой, тот готов платить за любую ее частицу. И платит! На драгоценные безделушки идут высушенные челюсти акул. Самая модная трость англичан – из позвоночных хрящей акулы. Даже зубы идут как украшение на платье».

– Ты про немощь-то что сказал? Взаправду, что ли? – спросил Смольков Афанасия.

Сулль улыбнулся:

– Да, сила мужской будет.

– Как сила?

– Чего – как? – Афанасий аж привстал на коленях. – Женишься в Коле вот, бабу себе молодую возьмешь, а ночь у нас – вся зима. Где сил наберешься? Вот акула и помогает.

– Ну да-а, – недоверчиво протянул Смольков. – Так тебе и поверил я.

Афанасий хмыкнул на Смолькова презрительно, спросил Сулля:

– Сказать ему?

– Можно, – смеялся Сулль.

– Плавники акулы отрубишь, естество детородное, а их у акулы не одно, два целых, длиной по аршину, – пояснил Афанасий, – вот и вари суп, ешь да крепни.

– Рассказывай! Нашел дурака.

– Истину говорю.

Но Смольков не слушал его. Он хотел правду у Сулля выяснить.

– Врет он про суп-то, Сулль Иваныч?

– Хоть на дюжине баб враз женись, – не унимался Афанасий.