Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Невозможное дело: слеза покатилась по щеке отшельника.

— С тех пор ночами я рыщу в поисках пищи, — он сердито смахнул слезу тыльной стороной ладони. — Вид мой отвратителен, действия заслуживают осуждения. Теперь вы понимаете, почему я не могу предоставить вам ночлег?

Я кивнул. Я бы и сам не остался здесь ночевать за все сокровища мира!

— Вряд ли я нападу на вас. Живые меня не интересуют. Но я не хочу, чтобы вы видели меня таким.

— Я слыхал, — заметил настоятель, — что дзикининки испытывают отвращение к тому, что делают. К тому, что служит им пищей, к самой трапезе…

Смех Кимифусы был страшен.

— Отвращение? Это слово не описывает и десятой доли того, что испытываю я, пожирая мертвецов. Будь они свежие или разложившиеся, каких я добываю, разрывая могилы, — я рыдаю, насыщаясь. Кричу, стенаю, вою волком. И не могу остановиться, прекратить эту пытку — что-то во мне ненасытно, оно требует продолжать. Есть падаль и мучиться, мучиться и есть — такова моя судьба, почтенный Иссэн-сан.

Старик отпил из чашки.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он.

Глаза Кимифусы вспыхнули безумной надеждой:

— Да, святой монах. Говорят, молитва человека, подобного вам, может избавить меня от гнусной участи и позволить спокойно умереть. Помолитесь за меня, Иссэн-сан! Помолитесь от всей души! Если, конечно, вам не претит молиться за разбойника и людоеда.

Старик сделал ещё глоток.

— Я непременно стану молиться за вас. За вас и ваше прощение. Кто бы вас ни наказал за грехи, я буду умолять его о милосердии. Но прошу меня простить за то, что я сделаю это на обратном пути. Если вы не в состоянии предоставить нам ночлег, нам следует до наступления ночи явиться в деревню. Мы и так, даже поспешив, попадём туда ближе к закату. В горах легко заблудиться, нам пора в дорогу.

Третий глоток. Последний.

— Возвращаясь, Кимифуса-сан, мы не пройдём мимо вашей хижины. Верьте мне! Теперь я знаю, что искать. Опять же, я сумею подготовиться к молитве, очистить сердце и разум. Признаюсь, после вашей истории я полон возбуждения и тяжких размышлений. Они могут стать грузом для молитвы, не позволив ей взлететь. Мне нужно время, дорога предоставит мне его. Вы не покажете нам кратчайший путь к деревне Макацу?

Отшельник кивнул.

— Может быть, — настаивал монах, что было совсем не похоже на обычную деликатность старика, — вы даже проводите нас до деревни?

— Всё возможно, — ответил Кимифуса с каменным, ничего не выражающим лицом. — Если это случится, боюсь, вам это не понравится.

Провожать нас он не пошёл.

4

«Убейте сейчас же!»

До деревни мы добрались неожиданно быстро.

Большую часть дороги мне пришлось вести мерина под уздцы. Тем не менее солнце ещё не село, когда мы подошли к внешней ограде селения, составленной из щелястых столбов и жердей. Кимифуса и впрямь указал нам самый короткий путь.

Ограду никто не охранял. Проход оставался свободным, мы без помех вошли на территорию деревни и двинулись вперёд. На нас глазели: чужаки здесь были в диковинку. Да ещё такие, как мы: молодой самурай, идущий пешком рядом с гнедым мерином, и верзила в рыбьей маске, несущий за спиной старого монаха.

— Как пройти к дому старосты? — крикнул я.

Сразу несколько рук указали нужный дом. Поначалу у меня сложилось впечатление, что крестьяне куда-то собрались. Да, собрались, вместе с собаками и домашней скотиной, и лишь наше появление остановило их. Глупости, конечно. Куда идти жителям деревни, забытой в горах, на ночь глядя? После знакомства с печальным людоедом мне повсюду мерещилась всякая ерунда.

Староста ждал во дворе. Похоже, кто-то побежал вперёд сообщить ему о гостях. Когда мы вошли, он сделал три шага навстречу, непрерывно кланяясь. При этом староста удивительным образом сохранял достоинство и уверенную осанку.

Он и есть опекун Ран, моей невесты, решил я. Бывший самурай, а может, вовсе не бывший. Бедные ронины, лишившись господина и жалованья, рисковали умереть с голоду. В особенности это грозило тем, кто был отягощён семьёй. Не найдя службы, они, если владели ремеслом, открывали в городах мастерские — или уходили в деревни, ища пропитания там. Кое-кто даже подавал прошение о перемене сословия, становясь ремесленником или торговцем. До статуса крестьянина старались не опускаться, брезгуя выращивать рис или просо. Вместо этого деревенские ронины строили и чинили дома, в которых была вечная нужда, а также охотились с луком и стрелами. Всегда оставалась надежда, что в о́круге или княжестве случится что-то необычайное — и твои руки, отвага и усердие понадобятся господину.

А кто возьмёт на службу жалкого крестьянина? Времена кровавой смуты, когда подобное возвышение было возможно, стали седой древностью.

Родители Ран не доверили бы дочь человеку, добровольно отказавшемуся от самурайского статуса. Такие гордые люди, как они, для кого смерть была лучше жизни в телах «волосатых варваров», никогда не поступили бы столь низко. Вероятно, сохранив сословную принадлежность, староста вёл себя сообразно правилам, утверждённым ещё позапрошлым сёгуном для таких случаев — не возделывал землю собственноручно, не торговал плодами и зерном, но возглавлял деревню как глава общины, решая споры и устраняя разногласия.

Если так, я зря принял его за ронина. Он вполне мог состоять на службе у клана Мацумаэ, заправляющего всем на Эдзоти, в качестве самурая низкого ранга.

— Я Дадзай Хисаси, — звучно объявил староста, подчеркнув, что имеет не только имя, но и фамилию. — Полагаю, вы, молодой человек — Торюмон Рэйден, жених девушки, отданной под мою опеку. Или я ошибаюсь, и вы просто посланец жениха?

— У вас зоркий глаз и острый ум, — я поклонился в ответ. — Да, я Торюмон Рэйден. Прошу прощения за то, что мой отец, а также уважаемый сенсей Ясухиро не смогли приехать сюда. Поверьте, они уже собирались в дорогу! Но обстоятельства службы, а также семейные неурядицы…

Староста замахал руками:

— Не надо извинений! Если они не имели возможности отправиться в путь, это несомненно диктовалось важнейшими причинами. Судя по маске вашего слуги, вы дознаватель службы Карпа-и-Дракона. Почетная должность! Но кто же святой монах, которого мы видим рядом с вами?

К этому времени Широно успел развязать узлы своего банного полотенца и с превеликой осторожностью поставил старика на землю. Святой Иссэн топтался на месте, желая размять ноги, и поглядывал вокруг. Во двор уже набилось полдеревни. Вторая половина торчала за забором, ловя каждое слово.

— Я недостойный монах по имени Иссэн, — повторил настоятель слова, сказанные им отшельнику. — Зная, что жениху неприлично отправляться за невестой