Сто страшных историй - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы не один? — спросил он, кланяясь. — Зовите всех, от меня им не будет вреда.
3
Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Меня зовут Кимифуса.
Отшельник ещё раз поклонился, выказывая уважение гостям.
— Умоляю о прощении, но мне нечем угостить вас. Разве что чашка воды?
Я наскоро огляделся. В хижине действительно не наблюдалось признаков съестного. Ни припасов, которые вешают на стенах или под стрехой, ни котелка, где можно было бы что-то сварить. Посуды, из которой люди обычно едят, я тоже не видел.
Как он живет, бедолага?
— Я недостойный монах по имени Иссэн, — видя, что я не спешу вступить в разговор, настоятель взял бремя знакомства на себя. — Это мои спутники: Торюмон Рэйден, самурай из Акаямы, и его слуга.
— Монах?
Отшельник сдвинул брови, как если бы что-то понял:
— Это многое объясняет. Не будь вы монахом, почтенный Иссэн, и должно быть, человеком немалой святости — вы все прошли бы мимо моей хижины, не обратив на неё внимания. Присаживайтесь, выпейте воды. Я рад вашему приходу.
Мы опустились на циновки, остывшие из-за холодного земляного пола. Широно встал у стены, возле дверей, скрестив руки на груди. Его взгляд неотступно следовал за отшельником, когда тот двигался по хижине. Но Кимифуса занимался самыми обыденными делами, в которых не крылось никакой угрозы. Разжег железную жаровню, пододвинул ближе к нашим ногам. Взял кувшин, разлил воду по трем чашкам. Поставил чашки у жаровни, чтобы вода согрелась. Сел напротив нас: прямо на пол, без циновки.
Я содрогнулся.
— От вас ведь ничего не скроешь, святой монах, — произнёс он.
В голосе Кимифусы звучала грусть. Но я услышал и отголосок надежды.
— Кое-что я вижу, — кивнул настоятель. — Не всё, но достаточно.
Краем глаза я заметил, что Широно тоже кивнул.
— Да, — согласился Кимифуса. Казалось, старик сказал ему ещё что-то, чего я не услышал. — Да, вы правы. Я дзикининки, несчастный людоед.
Моя ладонь легла на рукоять плети.
— Успокойтесь, достойный самурай, — движение не ускользнуло от отшельника. — Я бы сказал «не бойтесь», но это оскорбит ваше бесстрашие. Вам незачем хлестать меня, бить кулаком или пинать ногами. Пока я в этом облике, а солнце горит в небе, я безопасен для вас. Я безопасен для вас и после захода солнца, потому что вы живые. Но не скрою, ночью я могу сильно напугать неподготовленного человека.
Потому что мы живые? Я ничего не понимал.
— Дзикининки едят только мертвечину, — пришёл мне на помощь настоятель. — Живым от них ущерба нет. Хотя я слыхал о несчастных, которые умерли от страха при встрече с дзикининки.
— Вы дух? — осторожно спросил я Кимифусу. — Голодный дух?
Он засмеялся. От его смеха меня пробил озноб.
— Дух? О нет, храбрый самурай! Такими, как я, становятся при жизни. Перерождаются, не умирая, в один малопрекрасный момент. Знаете, я ведь был самураем, как и вы! Потерял господина, скитался, голодал. А потом решил: зачем же голодать, носить обноски, соглашаться на любую работу за плошку риса? Зачем всё это, если у меня есть сильные руки и горячее сердце? Так одним самураем стало меньше, а одним разбойником больше.
Я отпил воды. Полегчало, но не слишком. Беседа с людоедом, пусть даже он сам признался, что людоед, и заверил, что не опасен, — сказать по правде, это пугало меня. Храбрый самурай? Моя храбрость сейчас подвергалась чрезмерному испытанию.
Вдобавок меня мучила непривычность ситуации. Нет, не встреча с людоедом, хотя вряд ли кто-нибудь назвал бы такую встречу привычной. Раньше мне приходилось докапываться самостоятельно, кто здесь мстительный дух, кто голодный, кто притворщик, скрывающий фуккацу, кто перерожденец, а все только и делали, что мешали мне узнать правду. Здесь же от меня не требовалось ровным счётом ничего — признание без допроса, ответы без вопросов. Вся моя натура дознавателя протестовала: казалось, за меня кусают и жуют, а мне предлагается только глотать и просить добавки.
— Вы поделитесь с нами вашей бедой? — мягко спросил старый монах.
Благообразное лицо отшельника затвердело. У рта обозначились жёсткие складки, взгляд сверкнул огнём. Вне сомнений, этот человек был и самураем, и разбойником.
— Да, Иссэн-сан.
Он встал, шагнул к старику, но увидел, как напрягся Широно у дверей, и отступил назад.
— Расскажу. Уверен, вы не так просто ступили на порог моей хижины. Боюсь верить, что судьба посылает мне луч надежды, и всё-таки верю. Слушайте, это короткая история.
О, Кимифуса умел рассказывать! Как живого, я видел разбойника, грозного и беспощадного, не брезгующего самой жалкой добычей. Я видел его жертвы: стеная, они шли дальше, лишённые последнего скарба. Я слышал громовой хохот, мольбы о пощаде; слышал проклятия, когда несчастные отходили на достаточное расстояние.
— Однажды мне встретился старый монах. Не такой старый, как вы, почтенный Иссэн, но вряд ли намного моложе вас. У него с собой ничего не было, кроме посоха, одежды, которая на нём, и полотняной котомки. В котомке я нашёл связку медяков — видимо, подаяние — и горстку квашеных слив…
Упоминание о квашеных сливах заставило меня вздрогнуть. Храм, сливы, голодный дух старухи Котонэ, хитрости, с помощью которых она пыталась утаить своё посмертное имя — всё это предстало передо мной как наяву. Опять сливы? Наверное, это неспроста.
— Медяки я забрал. Сливы хотел оставить — монах уверял, что идти ему далеко, а это его единственное пропитание, пока он не попадёт в людные места. Он был готов поделиться, предлагая мне половину своих скудных припасов. Но вы даже не представляете, как мне внезапно захотелось квашеных слив! Это желание захватило меня целиком…
Да, я видел и слышал. Видел, как разбойник жадно поедает сливы, оставив монаху разве что бесполезные косточки. Слышал упрёк монаха, с каким он обратился к Кимифусе. Слышал крики боли и звуки ударов — в ответ Кимифуса избил монаха до полусмерти и бросил окровавленного на горной тропе.
— Той же ночью я превратился в дзикининки. Для этого мне не понадобилось умереть, перерождение случилось при жизни. Но мучения были таковы, что уж лучше я бы тридцать раз умер. К утру я снова принял прежний облик и решил, что всё обошлось. Не обошлось — с закатом меня стал мучить голод. Мой вид ужасно изменился, разум померк. Ноги сами понесли меня на ближайшее кладбище. О том, что случилось дальше, я не стану рассказывать.
