Сто страшных историй - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поспешил туда.
С дюжину факельщиков окружили приземистое жилище. Сполохи пламени выхватывали из мрака часть ограды, кусок стены, распахнутый зев входа. Из дома неслось громкое — слишком громкое! — чавканье и урчание, перемежаемые стонами и горестными воплями. Впору было поверить, что сам дом пожирает себя и людей, обитающих в нём, не в силах остановиться, вот и жалуется на свою горькую судьбу.
Меня мороз продрал по коже. Я застыл у ворот — словно на стену налетел, не в силах сделать ни шагу дальше. Я не хочу видеть, что там происходит! Не хочу!
Я должен это увидеть.
— …людоед!
— …он пришёл!
— Не подходите!
— Держитесь подальше!
— Прячьтесь!
«Кричу, стенаю, вою волком. И не могу остановиться, прекратить эту пытку — что-то во мне ненасытно, оно требует продолжать».
Это Кимифуса. Ронин, разбойник, дзикининки.
«Сегодня умер мой единственный сын Кёкутэй. Он лежит у себя. Он с женой жил отдельно, через дом от нас…»
Если бы людоед рвал на части тело моего родича — что бы я сделал?! Ушёл бы в горы, как собиралась сделать вся деревня до нашего появления? Отсиживался в шалаше?! Трясся от страха, зная, что происходит внизу?!
Гнев обжёг лицо, как будто в меня ткнули горящим факелом. Незримая стена разлетелась с треском, слышным мне одному. Я шагнул к воротам — и был крепко схвачен поперек туловища.
Руки прижало к телу: не отмахнёшься. Рванулся — без толку.
— Прошу вас, Рэйден-сан! Не надо!
— Я должен войти!
— Нельзя! Это опасно!
Я узнал голос старосты.
— Я не боюсь! Мой долг…
— Это не ваш долг, Рэйден-сан! Простите за грубость…
— Отпустите меня! Сейчас же!
— Если с вами что-то случится…
— Да как вы смеете!
— …я себе не прощу!
Где мой слуга?! Почему бездействует?!
Потому что, подсказал здравый смысл, господину сейчас не грозит никакая опасность. Его не бьют, не унижают, не пытаются навредить. Напротив, его берегут, удерживают, чтобы не натворил глупостей. Зачем слуге мешать добровольному спасителю?
Позор, дознаватель Рэйден! Ждёте помощи от слуги?
Я крутнулся в захвате, приседая и высвобождая руки. Развернулся боком, ткнул старосту локтём под дых. Тот охнул, захват ослабел. Вырвавшись, я кинулся к воротам. Заметив нашу схватку, наперерез мне бросились двое дюжих обитателей Макацу. Уж не знаю, рискнули бы крестьяне применить силу к заезжему самураю?! Не знаю и не узнал: в этот миг вопли и чавканье, что неслись из дома, смолкли как отрезало. Отчаянный крик разорвал ночь, превратив всех в камень. В крике мешались такие боль и ужас, что предыдущий гвалт показался мне материнской колыбельной.
Чернота дверного проёма ожила. Из дома выметнулась тень, лишь отдалённо схожая с человеком. В стремительном движении она размазалась по двору, с лёгкостью записного акробата перемахнула через забор — и исчезла меж тёмными строениями, торопясь удрать в горы.
Отправиться в погоню?
Бесполезно. За этой тварью даже Широно не поспеет.
Когда я шагнул во двор, мне никто не препятствовал.
* * *
В дом за мной сунулись те двое, что пытались меня перехватить. Оба с факелами. Памятуя ночной переполох в усадьбе господина Цугавы, я погнал их прочь: «Хотите дом поджечь?! Вон отсюда! Пусть принесут закрытый фонарь. А лучше — пару фонарей».
Фонари притащили на удивление быстро. Один вручили мне, другой взял староста. Мы с ним старались не смотреть друг на друга. Обоим было стыдно.
Под ногами заскрипели доски веранды. У входа я хотел снять обувь, но вспомнил, что я и так босиком. Кое-как вытер ноги о циновку, лежавшую за порогом, шагнул внутрь. В начале коридора валялась выбитая дверь, расколотая надвое.
— По домам шарит! — зашептались во дворе. — Мало ему кладбищ!
— В первый раз, что ли?
— Первый, не первый… Совсем распоясался!
— Вот же гадина!
— Никакой управы нет…
— А что ты ему сделаешь?
— И то верно…
— Живых не трогает, хвала небесам…
— Налево, Рэйден-сан, — подал голос староста.
Перешагнув обломки, я без возражений свернул налево. Проём без двери — тоже снесена! — привёл меня в квадратную комнату: пять на пять шагов. На столе, низком и длинном — нет, на дощатом щите, установленном на подпорках, — лежало тело. Я поднял фонарь повыше. Встав по другую сторону щита, староста сделал то же самое. Он сразу изменился в лице, зажал рот свободной рукой.
Было от чего.
Одежда покойника топорщилась окровавленными клочьями. Левую руку оторвали от плеча. Она свисала вниз на остатках связок, доставая пальцами пола. Руку обглодали, местами до кости. В боку, пониже ребер, зияла глубокая разверстая рана с явственными следами зубов. Из раны нехотя сочилась кровь, густея и спекаясь прямо на глазах. Лицо, также обгрызенное, перекосило жуткой гримасой, словно покойник вдруг ожил и пришёл в неописуемый ужас. Это зубы дзикининки придали лицу несчастного Кёкутэя такое выражение, надорвав и перекосив лицевые мышцы и кожу.
Странное дело, меня ничуть не мутило. Я смотрел, запоминал, выстраивал в голове картину произошедшего. Насмотрелся на покойников за годы службы. Да и живые разные попадались. А вот кто-то из вошедших за нами не выдержал, сдавленно булькнул. Я услышал удаляющийся топот. Следом донеслись утробные звуки, приглушённые стенами: беднягу выворачивало во дворе.
— Мои самые искренние соболезнования, Хисаси-сан, — я вздохнул. — Такое и врагу не пожелаешь.
Староста угрюмо кивнул:
— Благодарю, Рэйден-сан. Вы совершенно правы.
— Нет, это вы были правы, удерживая меня. Вряд ли я сумел бы что-нибудь сделать.
— Поэтому мы и покидаем деревню, — тихо заметил Дадзай Хисаси, — когда кто-нибудь умирает. Это давняя традиция. В здешних горах и раньше водились дзикининки. А теперь… Вы сами всё видели.
— Да, я увидел достаточно. Скажите, почему вы не сжигаете трупы? Прошу простить меня за неприятную тему, но, по-моему, это был бы наилучший выход. И духу покойного очищение, и людоеда можно не опасаться. Что он будет есть, пепел и золу?
В городах, отметил я, тоже всё больше хоронят без сожжения. Тащить каждое тело к трупожогам? Обременительно, накладно, да и скверны не оберёшься. Вызывать трупожогов на дом? Ещё дороже выйдет. Опять же, не всякий захочет, чтобы презренные эта являлись в его жилище. Может, и здесь, в деревне, та
