Месть «Голубой двойки» - Федор Орлов

Помню свою первую встречу с летчиками этих самолетов. Как-то совсем низко над нами пронеслись два немецких «хейнкеля». Прямо на них спикировали наши «яки». Мы смотрели на них снизу и возбужденно сжимали кулаки: дадут сейчас, фрицам прикурить! Один из наших вплотную, почти на расстояние тарана, подошел к вражескому самолету, — но почему-то, не открыв огня, вышел из боя. Хорошо хоть его напарник подоспел и все же сбил одного пирата. Когда я уже на земле увидел летчиков, подумал: что ж, понятно, зеленый еще, неопытный народ — оба молодые, краснощекие, лет по двадцать пять каждому, не больше. Пилот первого истребителя ходил раскрасневшийся, злой, все время курил и сокрушался:

— Позор, из-под самого носа упустил. Нажимаю на гашетку — пушка молчит, перезарядил — снова молчит, масло, наверно, замерзло.

Летчик, расстроенный, сел за стол, рванул ворот комбинезона, я даже присвистнул от удивления. На груди у него — два ордена Красного Знамени, в петлице — две шпалы. Летчик-то, оказывается, бывалый, опытный, тем более обидна неудача. И я невольно вспомнил и похвалил в душе своего оружейника Алсуева. Ни разу не отказывали еще наши пулеметы, хотя Алсуев и не оружейник по профессии, до войны был артистом драмтеатра республики Коми. Он плохо владел русским языком и потому, вероятно, стеснялся много говорить. А может, просто считал свою работу слишком обыкновенной. Дни и ночи он пропадал на аэродроме, все возился с пулеметами, проверял бомбы и даже спал тут же, на ящиках, если было не очень холодно. Как услышит шум моторов «Голубой двойки», сразу вскочит, ждет. Едва остановятся винты, Алсуев тут как тут, уже таскает под самолет очередную партию бомб. Потом, потный, уставший, но неизменно улыбающийся, докладывает мне:

— Товарищ командир, пулемет, патрон, бомба есть.

— Спасибо, товарищ Алсуев!

— Служу Советскому Союзу! — отвечает мой оружейник.

Да, хорошо, когда человек знает свое дело, когда можно положиться на него.

…Итак, мы сидим теперь на аэродроме в Выползове. Самолеты хорошо замаскированы, сами мы устроились в двухэтажном деревянном домике, рядом со штабом. Так что в любое время все в сборе. Людей в городке почти не осталось, эвакуировались в тыл. Ветер свободно гулял по полуразрушенным каменным домам с нависшими балконами, хозяйничал в опустевших комнатах, где сиротливо болтались на ржавых петлях двери. Аэродром казался пустынным, заброшенным, мы встречались с другими летчиками только в столовой. В общем, расположились во всех отношениях удобно. Я даже как-то посетовал:

— И чего нас гоняли по разным площадкам, отсюда мы могли бы совершить куда больше вылетов.

— Так-то оно так, — возразил мне комиссар эскадрильи, но нельзя жить одним днем, надо было сберечь, сохранить боевую технику. Знаете, сколько нам еще предстоит летать!

И действительно, «безработными» мы не оставались. Ежедневно с наступлением темноты запускали моторы, выруливали из своего лесного укрытия на взлетную полосу. Ревели моторы, самолет, тяжело нагруженный бомбами, начинал разбег по белоснежному полю, оставляя за собой снежный вихрь, застилавший глаза провожающим. Корабли, будто нехотя, отрывались от земли, проносились над самыми верхушками деревьев, и, набирая высоту, ложились на курс. Только тогда выпускали на старт очередной корабль. Нас недаром называли ночниками: мы давно уже почти не видели дневного света. Зимой дни короткие, холодные, и все ночи напролет мы проводили в воздухе или же готовились к очередному вылету. После выполнения боевого задания мы спешили до наступления рассвета замаскировать в лесу самолеты. Возвращались к себе усталыми и, позавтракав на ходу, старались поскорей довалиться до постели и засыпали мертвым сном. А когда просыпались — снова была ночь, снова надо было готовиться к полету…

…Мы только что вернулись на аэродром после успешной бомбардировки железнодорожной станции, где у немцев была погрузо-разгрузочная база. Собирались повторить вылет и уже начали подвешивать бомбы. Вдруг подъезжает к самолету закрытая легковая машина, из нее выходят несколько человек в папахах. В темноте не разобрать, что и кто, но догадываюсь: высокое начальство. Подошел к ним, представился, доложил, что экипаж «Голубой двойки» готовится к очередному вылету, подвешивает бомбы. Один из приехавших спрашивает:

— Какие бомбы? Какая цель?

Только теперь я по голосу узнал, что это командующий, генерал-лейтенант Герой Советского Союза Куцевалов.

— Отставить подвешивать эти бомбы, — приказал генерал. — «Сотки» снимите обратно, а берите фугасные бомбы более крупного калибра. Вы, товарищ Орлов, полетите на другую цель. Только что получено сообщение от партизан, что немецкое командование в честь рождества решило устроить сегодня большой банкет. И как сообщают партизаны, гости уже начали собираться. Пока вы прилетите, туда, как раз все соберутся. Так что «банкет» будет славный.

Мы быстро подвесили десять фугасных бомб по двести пятьдесят килограммов каждая — немцам на закуску. Но что за пьянка без соленых огурчиков: набрали и мелкие бомбы.

Наверное, немцы крепко надеялись на свою противовоздушную защиту и темную ночь. Но ненависть к врагам и любовь к своей Родине помогли нашему экипажу отыскать нужную цель и в кромешной тьме. Мы прорвались в зону сильнейшего заградительного огня и точно сбросили на дом, где шло пиршество, свои «гостинцы». Даже штурман фронта полковник Соколов, который летал с нами проверяющим, от удовольствия потирал ладони и кричал мне по переговорному аппарату:

— Молодец, Орлов, молодец! В самую точку попали…

На втором заходе сбросили остальные бомбы, фугаски мелкого калибра. Пришлось пилотировать самолет среди многочисленных ослепительных прожекторов и разрывов снарядов. Но вернулись обратно невредимыми, полностью выполнив боевое задание. До рассвета в эту ночь мы произвели еще одно бомбометание по железнодорожной станции Лычково, где стояли только что подошедшие товарные эшелоны врага.

Через двое суток к нам в Выползово снова прилетел генерал Куцевалов и приказал нашему командиру Родионову построить весь состав эскадрильи около землянки в лесу. Мы, конечно, не знали в чем дело. Может, «стружку» собираются снимать? Хотя вряд ли. Не такая уж большая единица наша ночная эскадрилья, чтобы сам командующий занимался этим. После построения генерал говорит:

— Капитан Орлов, выйдите из строя.

Может, мне послышалось «капитан»? Я ведь пока старший лейтенант. Тогда он повторяет свое приказание и смотрит в мою сторону. Я выхожу из строя, делаю несколько шагов вперед, останавливаюсь, поворачиваюсь кругом и встаю по команде «смирно», а сам думаю: почему же все-таки он назвал меня капитаном? Тогда генерал говорит: