Месть «Голубой двойки» - Федор Орлов

— Теперь полетите бомбить менее опасную цель. Это поближе и нет там столько зениток. Только побольше бомб захватите.

Разговаривая, мы вместе подошли к кораблю. Там в самом разгаре была работа. Борттехник Свечников со своим помощником Киселевым все еще копался в моторах, выискивая пробоины, а остальные ребята под руководством Сырицы подвешивали бомбы: Бухтияров и Резван подтаскивали их, Козырев подцеплял, а Бутенко стоял на лебедке и по команде штурмана выполнял «майна-вира». Генерал Куцевалов вновь напомнил:

— Берите побольше осколочных бомб, пригодятся. И не жалейте патронов. Только что от партизан получено сообщение, что в пункт Ситно прибыла испанская «Голубая дивизия». Надо сделать все, чтобы стереть ее лица русской земли. — И сам пошел под корабль посмотреть, скоро ли закончат подвеску бомб. В это время Бутенко, который стоял на лебедке, и не видел, как мы подошли, закричал на командующего:

— Эй, ты там, что стоишь, подавай скорей бомбу, вылетать пора!

Мы так и обомлели. Ну, думаю, будет сейчас гроза, уже не раз приходилось слышать, что характерец у генерала — дай боже… А тот ничего не сказал, молча нагнулся за бомбой. Тут уж мы, конечно, опомнились, бросились к нему и сами стали подавать бомбы наверх. Все обошлось благополучно.

Впрочем, впоследствии я убедился, что Куцевалов хороший человек — требовательный, но заботливый начальник. Кто летал хорошо, тех он любил, многих летчиков на фронте знал по фамилии. Но если кто «мазал» при бомбежке или кто из техников плохо смотрел за самолетом — тут уж пощады не жди. Что, ж, на то и генерал, чтобы заставлять всех воевать как следует. Зато нам было на руку, что он часто приезжал на аэродром: тогда во всем чувствовался полнейший порядок. Вовремя подвозили бомбы, давали сводку погоды, и даже сам командир БАО ходил по экипажам и спрашивал, все ли перед вылетом попили горячего чая. Ну, а когда этим интересуется лично командующий — как вот сегодня — это приятно вдвойне, и летишь на задание в приподнятом настроении.

Скоро наши два экипажа вышли на цель. Поработали отлично, не оставили ни одной бомбы, ни одного патрона. И были уверены, что получим хорошую оценку — если не от генерала Куцевалова, так по крайней мере от командира «Голубой дивизии». Скоро пришло и подтверждение: испанских фашистов мы потрепали основательно. Наши бомбы вызвали среди них большую панику: чуть ли не половина дивизии была перебита. Многие попали в плен. Так они, и «отвоевались», не сделав ни единого выстрела. Мы все были представлены за этот ночной налет к, правительственным наградам. Вернулись мы в Кресцы, конечно, уставшими до чертиков, но морально удовлетворенные, веселые. И радист Бутенко сразу же расхвастался перед механиком Шутко, что он-де, старшина, впервые в жизни, командовал сегодня генералом, и тот выполнил его приказание. Правда, у самого на обветренном, обросшем за ночь лице прячется виноватая улыбка. А Шутко ничего понять не может. Тут Сан Саныч подошел, начал подначивать:

— Так как же ты, Микита, командовал генералом, расскажи.

— Откуда же я знал, что он генерал, ночью-то не видно, — оправдывается Бутенко. — А надо было скорей подвешивать бомбы.

А Свечников еще подливает масла в огонь.

— Ну, смотри, Бутенко, докомандуешься. Далеко пойдешь, если тебя не остановить вовремя.

Видим, вернулся с задания летчик Большаков. Ходит вокруг самолета, считает пробоины. Да, многовато их для начала. Большаков только недавно прибыл к нам из училища, и сегодняшний вылет для него, пожалуй, первое серьезное боевое крещение. Ведь даже нам, «старичкам», попадавшим и не в такие передряги, пришлось нынче нелегко, а каково было ему? А в воздухе он вел себя мужественно и сейчас ничего, молодцом держится. Улыбается, хотя лицо иссера-красное от усталости. А когда Большаков снял шлем, я не поверил своим глазам: виски у него были совсем седые. Немало, видно, пережил и передумал он за несколько страшных минут над целью, в тесном кольце лучей немецких прожекторов, среди рвущихся снарядов… А его молодой штурман Черниченко — тот вообще молчал, не разговаривал ни с кем. Каждый по своему переживает полет. Но ко всему привыкает человек. На фронте некогда предаваться унынию, здесь что ни день — новое переживание, посильней вчерашнего. И когда получаешь очередное боевое задание, думаешь уже только о нем, отключаешься от всяких посторонних мыслей. Ведь полет — это проверка всех физических и духовных качеств человека, экзамен на преданность Родине. Скоро тот же Большаков — молодой парень с седыми висками — научился улыбаться как ни в чем не бывало, считая новые пробоины на своем корабле. Все вошло в нормальную колею фронтовой жизни.

Пятого ноября мы опять работали с аэродрома Кресцы. Двенадцать тонн бомбового груза оросили на головы фашистов, — этой ночью мы наносили удары главным образом по железнодорожным узлам и станциям. Взорвали несколько цистерн с горючим, накрыли серией бомб два длинных состава с боеприпасами, подорвали воинские эшелоны. В общем, наделали немцам дел, пусть теперь на досуге подсчитывают свои потери. Вообще, бомбить по узким целям — переправам, мостам, железнодорожным узлам и станциям — довольно трудное дело. С воздуха они кажутся тонкой ниткой, и, чтобы разорвать такую «ниточку», приходится идти почти над землей, рискуя сломать себе голову. Но на этот раз вместе со мной был старый испытанный друг, мастер своего дела Евгений Иванович Сырица, и мы успешно провели четыре боевых вылета. Приземлились довольные. На аэродроме кипела обычная ночная работа: одни прилетали, другие улетали, нагруженные бомбами. Без конца трезвонил телефон в землянке — наземные войска требовали поддержки с воздуха. Всем было не до отдыха. Когда на рассвете я пришел на КП командующего доложить о выполнении боевого задания, генерал Куцевалов попросил меня подойти ближе к столу и сказал:

— Товарищ Орлов, сделайте еще один вылет. Вот сюда, — показывал генерал карандашом по карте. — Только что получены сведения, что здесь, недалеко от моста, у немцев крупное бензохранилище. И пока не, поздно, надо его уничтожить.

Я повторил приказание:

— Есть уничтожить склады с горючим! — и хотел уйти. Но командующий остановил меня:

— Я знаю, вы сегодня много сделали и сильно устали. Я не приказываю, а прошу выполнить еще один вылет.

Я не знал, куда подевалась моя усталость, я готов был горы свернуть, чтоб оправдать доверие этого замечательного, душевного человека.

Уже почти совсем рассвело, и чтоб не терять драгоценное время, я не стал делать разворота над аэродромом и сразу со взлета пошел по маршруту в сторону фронта. Штурман и стрелки зорко следили за воздухом. А вот и мост, на который указывал генерал. Мы с одного захода сбросили все бомбы на склад — и сразу же весь лес окутал густой черный дым. На обратном пути у самой линии фронта повстречали вереницу наших «горбачей» — штурмовиков. Мы снизились, уступая им дорогу. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я увидел справа крыло немецкого истребителя. Промелькнуло лицо летчика, черные кресты на фюзеляже. «Мессершмитт» развернулся в сторону — вверх, заходя нам в хвост. Но «Голубую двойку» выручили наши истребители, сопровождавшие штурмовиков, и я безнаказанно ушел к лесу: там все-таки не так светло. Даже стыдно стало за своих стрелков: в этот раз они проворонили немца, подпустили его вплотную, а потом растерялись, даже не сделали ни одного выстрела. Сразу видно, что ночные полеты избаловали нас, притупили бдительность. Спасибо нашему неизвестному летчику-истребителю, вовремя оказался он рядом, а то бы… На базу вернулись нормально.