Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Свердлин понуро молчал, не поднимая красивой головы.

– Видели бы преступники таких следователей!

– Да что вы в самом деле, Екатерина Михайловна? – Свердлин опустился на колени, начал собирать бумаги с пола, засовывать их в сейф. – Что вы меня шпигаете, как школьника?

– Я шпигаю?!

– Вы!

– Мальчишка!

– А вы?..

– Кто?

– Вы!..

– Ну? Говорите!

Свердлин с охапкой дел медленно поднялся с пола, развернулся к Пановой.

– Иезуитка! Издеваетесь над подчиненными!

– Что?

– Что слышали!

– Ах, так! Вон из кабинета!

– Чего?

– Вон из кабинета и подайте рапорт Максинову! Вы больше работать у меня не будете!

– Да чихал я на все! – Свердлин размахнулся и обрушил всю тяжесть уголовных дел на одинокий сейф, тот зашатался и грохнулся на пол.

– Он еще и хулиган, – опустились руки у Пановой. – Вместо работы любовь крутит и… мебель ломает.

– Что?

– Что слышали…

То, что случилось дальше, не ожидал увидеть никто. Даже умудренного житейским опытом Косаревского пробрало. Здоровенный долговязый Свердлин рухнул на стул и, бросив кудрявую голову на руки, заплакал.

– Что это с ним? – опешила Панова.

– Ревет… – боясь подойти к приятелю, тихо сказал Косаревский.

Дверь кабинета без стука отворилась – голова дежурного в милицейской фуражке просунулась внутрь и, повертевшись туда-сюда в поисках Пановой, объявила:

– А я звоню, звоню! Екатерина Михайловна, подполковник Сараскин приехал! Требуют вас к начальнику!

– Приплыли! – ахнул Косаревский. – Еще один на наши бедные головы!

Свадьба

Можно было с обеих рук сразу, но Порохов поберег этот эффектный трюк напоследок.

Широко расставив ноги, словно врастая в землю, он упруго выгнул спину назад и, периодически резко взмахивая то левой, то правой рукой, послал шесть ножей, сверкающих лезвием, в желтое поле мишени.

Шесть клинков вошли в деревянный щит, как в масло, лишь свист в воздухе и глухие удары.

Вторую шестерку – все в красное ядро – он вонзил, посылая их по паре одновременно с обеих рук.

Тимоня как застыл с открытым ртом, так и продолжал коченеть от восторга, лишь шире глаза округлялись.

– Научишь, Эд? – опомнился он, бросившись опередить, когда Порохов, легко прижимая локти к бокам, с прямой спиной, двинулся за ножами к щиту. – Научишь?

Тот даже головы не повернул; еще бы ковбойскую шляпу на голову – и вылитый Крисс из «Великолепной семерки»! Тимоня раз пять тот фильм смотрел в заводском клубе, спички пробовал, как ковбои, от подошвы зажигать, только не получалось.

– Что хочешь сделаю! – дергал он ножи из мишени, не замечая внезапно заалевших от крови пальцев, не чувствуя острой боли.

– Стоп! – одернул Порохов. – Без рук останешься. Не видишь, в крови уже весь.

– Да черт с ними! Пустяки.

– Не дергай ножи! Это тебе не девок за сиськи хватать. С ножами бережно надо.

– На мне, как на собаке, – Тимоня сиял от счастья. – Научишь?

– Научу, научу. Терпения наберись.

– Заживет до свадьбы, – подпрыгнул и крутанулся вокруг себя от восторга Тимоня, выдернул последние ножи и протянул их Порохову. – Кстати, ты на свадьбу идешь?

– Пригласил меня Аргентум.

– Он всех наших позвал. Пойдем, Эд? Гульнем. Первого своего женить будем.

– Не знаю.

– Рубик идет, Хабиба, Колян, Серега… Даже Мадам Бовари собирается. Я ее сегодня в мастерскую возил. Завиваться-подвиваться. И Ксюху тоже.

– А это кто такая?

– Ксюша-то?

– Ну да.

– Так это сама невеста и есть!

– Как?

– А ты не знал?

– Она невеста?

– Это что же? Серебряный тебя звал, а на ком женится – не сказал?

– А я и не спрашивал.

– Ксюшка! Она же Жорика бросила, когда Аргентум ее подцепил. Жорик ведь и творил чудеса на стадионе из-за этого! А ты не знал ничего? Я же рассказывал!

– Да, вспоминаю…

– Ты же сам ее домой тогда отвозил! Она промолчала?

– Да мы и не знакомились толком.

– Пойдем, Эд. На свадьбе и познакомитесь. Все наши будут. Оторвемся по полной.

– По полной, говоришь?

– А че?

– Ладно, подумаю.

– Тогда я за тобой забегу?

– Не надо. Я сам как-нибудь…

– Ну я пошел. С Рубином договорились одно дельце прокрутить на мотиках.

– Постой-ка, Тим, – Порохов схватил убегающего Тимохина за рукав. – А эта девушка… Ксения? Она что же, давно с Аргентумом встречалась?

– Что это тебя разобрало?

– Да так. Странно все.

– Если интересно – тебе бы у Жорика спросить. Он с ней до армии кантовался года два-три. Любовь была – не разлей вода. Платоническая, по юности. А с Серебряным она встречается с месяц. Не думала уже, что Жорик вернется, вспомнит. Разговор пошел, будто нашел тот где-то на стороне зазнобу круче. Вот Серебряный ее и сманил. А тут Жорик нагрянул как снег на голову.

– А правда, что беременная она?

– Чего не знаю, того не знаю. Со свечкой не стоял. Но думаю – врут бабы. Ксения девка степенная. За ней тут многие приударяли без Жорика-то. А она ко всем, как снежная королева.

– Вот аж как?

– Сам пробовал, – Тимоня улыбнулся над прошлыми потехами. – Не подступишься.

– А Аргентуму, значит, удалось?

– А ты спроси их, баб! – Тимоне и самому, видно, было невдомек. – Аргентум жаден, как тот жид на ярмарке, а ей, говорят, бисер метал.

Тимоня давно убежал по своим делам, а Порохов все стоял, задумавшись, у деревянного щита.

Двор его диковатой дачи был пуст, зарос за маленьким неказистым домиком сорняком и коноплей, лишь посохшие деревья с ветками, словно металлические проволоки; захламленный запчастями машин и мотоциклов гараж без ворот еще напоминал о редких визитах хозяина. И все грустило в запустении. Дворняга без имени, застрявшая было перезимовать по случаю, вытерпела лишь до весны и с первым теплом пропала. Даже кошки, и те не отваживались останавливаться на длительное жительство. Вдовец никого не прельщал.

После смерти жены Порохов и сам особенно не задумывался о серьезных отношениях с женщинами. Двое малолетних детей воспитывались у тещи. Он периодически навещал их в свободные дни, на большее не хватало. Если особенно разбирало, заглядывал к давним подружкам, где всегда находилась какая-нибудь шалунья. И этим обходился. Свою Светку забыть ему никак не удавалось. А он и не пытался…

Стемнело. И луна уже плутала в чернеющих облаках на небе, когда Порохов вышел из дачного домика на порог, потянулся в дверях, постоял и поднял голову. Повыскакивали любопытные звезды, таращась вниз, и тишина стояла такая, что екало сердце.

«Что это я, как девица на выданье? – повел плечами Порохов. – Вроде на свадьбу собрался, а не замуж!»

Он хмыкнул, решительно захлопнул дверь и направился к дожидавшемуся его мотоциклу. Руль «ковровца» поблескивал в лунном свете. Пробирала внутренняя дрожь. «А нервишки-то не отжили еще, – подхлестнул он себя. – Живое, значит, в тебе еще что-то колышется. Ну будь что будет!»

И он, вскочив на мотоцикл, ударил по стартеру и рванул ручку газа до упора. «Ковровец» взревел, не ожидая дикого обращения, взвился возмущенно с места на заднее колесо, и так, на одном этом колесе, неистовый наездник промчался всю тропинку между домами в дачном поселке и огородами, пока не вылетел на пустынное городское шоссе. В пять-шесть минут Порохов подкатил к жилому кварталу, выбрал нужный дом и, подрулив к подъезду, посигналил. Ждать ему долго не пришлось. Из окна второго этажа высунулась взлохмаченная голова, и знакомый голос окликнул:

– Порох?

– Спустись, – позвал Порохов. – Дело есть.

Через минуту Жорик, босой и в майке, выпущенной на брюки, лениво сплевывал семечки рядом, не вынимая рук из карманов.

– Чего?

– Один кукуешь? – спросил Порохов.

– А тебе что?

– Да так. Заехал вот, проведать.

Они помолчали. Жорик закончил с семечками, но не спрашивал, не интересовался, ждал. После того случая на стадионе Тимоня приводил Жорика знакомиться, но близко они не сошлись, косился Одоевцев, не сгорело еще в душе пламя обид, да и болячки не совсем зажили. Порохов полез в спортивную куртку, достал сигареты, протянул.

– Закуришь?

– Бросил.

– И я не курю, – Порохов убрал пачку назад.

– А чего же носишь?

– Для разговора.

– Так говори.

– Не гони.

– Тогда пойду я. Там телек.

– Ты чего же? – Порохов поднял глаза на Одоевцева. – На свадьбу не идешь?

– Нет.

– И не звали?

– И звали бы, не пошел.

– Чего же так?

– Тебе какое дело?

– Значит, все с Ксенией?

– Что вам всем надо от меня? Чего пристали? То один, то второй!.. – Жорика забило, голос его задрожал, начал срываться.

– Ты мне скажи! Все или нет?

– Да пошел ты! – Жорик развернулся и зашагал к подъезду.

– Все? – Порохов не унимался.

– Пропади она пропадом! – не оборачиваясь, махнул рукой тот.

– Запомни! Это твое последнее слово! – крикнул ему в спину Эдуард и не тронулся с места, пока Одоевцев не скрылся в подъезде.