Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она говорит: стыдно перед прислугою – будто маляр или псаломщик.
– Сама-то она поповна! – восклицал Виктор, поворачиваясь на каблуках. – И черт тебя дернул, Иосиф, связаться с нею!
– Ну, Бог с ней. Вот ты и Соня со мною, – примирительно говорил отчим.
– Положим, для этого не было такой необходимости жениться на Кате, – заметила, усмехнувшись, Соня.
– Вот я тебя еще познакомлю с Сенькой мануфактурщиком; хочешь? – прекрасный и веселый человек.
– Мануфактурщик? – спросила Соня. – Ну и что же?
– Да ничего. Конечно, не беда, что он – мануфактурщик, но он, кажется, хулиган какой-то отчаянный.
– А ты откуда это знаешь?
– Да из твоих же рассказов – откуда больше?
В двери с шумом вошла Екатерина Петровна и сразу закричала:
– Я говорила тебе, Виктор, что, раз ты хочешь жить у нас, ты должен отказаться от своих милых друзей, или, по крайней мере, чтобы они к нам не шлялись. Бог знает, что такое, еще обокрадут, убьют, да и в полиции наш дом окажется на самом дурном счету: ты думаешь, за ними не следят?
– Ходит же к нам Иван Павлович…
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что за ним тоже могут следить.
– Это совсем не то: не хулиган же он, не вор.
– Может быть, еще похуже.
– Ну, об этом мы после поговорим. Вот я сказала, делай, как хочешь. – И Екатерина Петровна шумно опустилась на стул.
– Катя, почему ты уверена, что все приходящие к Виктору – воры, хулиганы и так далее?
– Потому что они бедно одеты и ходят с кухни, – вмешалась Соня, до сих пор молчавшая.
Катя вскинула на нее глазами, молвив сквозь зубы:
– Ты, Соня, – святая душа и ничего в этом не понимаешь.
– Это правда, что я ничего не понимаю, но я думаю, что происходит это не от моей святости, а от чего-то другого. Да наконец, по-моему, это касается скорее Жозефа.
– Жозеф со мною согласен, – быстро возразила собеседница, поймав за руку ходившего мужа и тихонько ее пожав.
– Да, Катя, конечно, – сказал тот, останавливаясь.
– Как вы мне надоели, если б вы знали! – закричал пасынок, срываясь с места.
– Куда ты? – остановила его Соня.
– Я тебя не гоню, я только требую, чтобы к нам не шатались темные личности.
– Да знаю, знаю! Решайте тут без меня: приду еще!
– Как все вы стали нервны, – сказала Соня, смотря на захлопнутую вышедшим Виктором дверь. – Решительно, петербургский воздух вам не в пользу.
Екатерина Петровна промолчала, продолжая сидеть и нежно мять оставленную в руке мужнину руку. Ранние сумерки начинали наполнять тенью углы комнаты: наступившая тишина казалась еще большею после недавнего крика. Наконец, Соня, встав, сказала:
– Ну, пора, я иду, вечером увидимся?
– Где? – будто из воды донесся голос Пардовой.
– На Мойке же; сегодня собрание. Не трудитесь провожать: я – своя. Ты, Катя, все-таки не обижай слишком Виктора.
– Кто его думает обижать? До свиданья.
Соня расцеловалась с сидевшей Екатериной Петровной и стоявшим около Жозефом.
– Зажги свет! – прошептала Катя, когда муж, наклонившись, стал быстро и легко целовать ее лицо и шею.
– Зачем? Так хорошо! – шепотом же говорил тот, не переставая целовать.
– Милый, зажги. Не сегодня, не сейчас! – и она сама прижалась к нему.
– Но, Катя, вчера – «не сегодня», сегодня – «не сегодня», завтра – «не сегодня», когда же?
– Не сердись, Жозеф; ты знаешь, как я люблю тебя, но прошу тебя, не сегодня. Я скажу, когда. Не по-хорошему ты меня любишь.
– Я люблю, как умею. Меня это огорчает и удивляет.
– Все отлично, милый, все будет хорошо. Ты веришь мне?
– Верю.
– Значит, все прекрасно.
Жозеф в темноте вздохнул. Катя прижалась к нему, стоявшему на коленях, и, медленно поцеловав, встала, сама повернула кнопку и поправила платье и волосы.
– А что, Катя, твои опасенья?
– Насчет чего?
– Ну, насчет ребенка.
– Я была вчера у доктора; говорит: нервное, ложная тревога.
– Да? Жалко.
– Конечно, жалко, но что же делать? Я не виновата.
– Я тебя и не виню.
После обеда Екатерина Петровна в скромном темном платье поехала, сопровождаемая Иосифом, под туманом и мелким дождем. В длинном зале уже было человек пятнадцать незнакомых и мало знакомых лиц; впрочем, Иосиф здоровался направо и налево, подвигаясь к хозяину и выделяясь большою, плотною фигурой. Подойдя к небольшому изможденному человеку, с большим черепом и серым лицом, он сказал:
– Вот, Петр Павлович, моя жена, Екатерина Петровна, о которой вам говорила тетушка.
– Я так давно стремилась, – бормотала Пардова, беря худую руку, как у мощи.
– Очень рад, что Господь постучался в ваше сердце, – отозвался с акцентом хозяин, отходя к стене, где в равном расстоянии друг от друга на толстом картоне были развешаны евангельские тексты на русском и немецком языках вроде обязательных запрещений в присутственных местах. Человек неопытный мог бы подумать, что содержание этих таблиц таково: «Не плевать на пол», «Просят не курить», «По траве не ходить», «Не пейте сырой воды», но это были тексты. Оглядевшись, Екатерина Петровна радостно направилась к Соне, одиноко и будто скучая стоявшей у пианино, не вступая в разговор с Лелей, Адвентовым и Беззакатным, помещавшимся около нее.
– Насилу тебя нашла! – заговорила вновь прибывшая.
– Кажется, я стою на виду.
– Да, да. Ты будешь аккомпанировать?
– Вероятно.
– Ах, это будет чудесно!
– Отчего? Тут обыкновенно поют очень плохие и неподходящие вещи.
Соня смотрела через головы толпившихся в дверях людей, несколько прищуривая свои голубые глаза.
– Я останусь около тебя, хорошо? – продолжала дама.
– Тут хотела Леля, кажется, сесть, спроси у нее.
– Она уступит.
– Нет, нет!.. – взволнованно заговорила Дмитревская.
– Распределимся все тут: Елена Ивановна с Софьей Карловной, я – с Иосифом Григорьевичем, а вам указания и разъяснения будет давать Сергей Павлович, – решил Адвентов.
Высокий, бритый человек, в длинном сюртуке, слегка протянул руку навстречу Сониному взгляду, и она, сев за пианино, начала мелодию, вроде мендельсоновских романсов, и запела вместе с Лелей; остальные чувствительно подпевали:
Господь, Ты – альфа и омега,
Ты – нам спасенье и любовь!
Скажи – и стану чище снега:
Нас всех спасла Святая кровь.
Бритый господин разогнул
